Блеск Колетт — писательницы, которая ценила тело, а не разум

Два новых перевода ее романов о Шери умело передают ее потрясающий портрет красоты, соблазна и разрушительного действия времени

В июне 1932 года в Восьмом округе Парижа открылся салон красоты. Его интерьер в стиле арт-деко напоминал медицинскую клинику, хотя и очень шикарную, а стеклянные прилавки демонстрировали новую линию помад, духов и кремов. На торжественном открытии перед публикой предстало необычное зрелище: косметолог средних лет, делавшая макияж, считалась величайшим прозаиком Франции. Продукция носила ее имя - Колетт. Пятидесятидевятилетняя писательница заявила, что запускает эту линию, чтобы спасти женщин от разрушительного воздействия времени: «Я так хорошо знаю, что нужно наносить на испуганное женское лицо, столь полное надежды в своем упадке».

Физическая красота всегда была важна для Колетт. Она ценила тело, а не разум — как следует из названия превосходной биографии Джудит Турман - Secrets of the Flesh: A Life of Colette (Секреты плоти: Жизнь Колетт)  — и считала, что сосредоточенность на внешности была необходима, чтобы писать «как женщина, без морализаторства и теоретизирования». Необычно для женщины своей эпохи, Колетт придерживалась регулярного режима тренировок, и она была ранним последователем подтяжки лица, борясь с каждым новым проявлением уходящего времени. Ее творчество отражало эту борьбу. В двух самых известных ее книгах, Шери 1920 года и Конец Шери 1926 года, которые в этом году выходят в двух новых однотомных переводах на английский язык, выполненных Рашель Керо и Полем Эприлем, время является главным антагонистом. Колетт наносит морщинки на кожу своих персонажей, чтобы рассказать историю их несчастий.

Сидони-Габриэль Колетт родилась в Бургундии в 1873 году и еще в детстве начала называть себя по фамилии, подражая тому, как мужчины используют родовые имена, чтобы добиться уважения. Ее отец, в прошлом военный капитан имел только одну ногу. У него были составлены двенадцатитомные мемуары, переплетенные и озаглавленные. Однако после его смерти обнаружилось, что в них были лишь пустые страницы. Мать Колетт была настоящей опорой в семье, дальновидной женщиной, которая считала всех мужчин идиотами и подкладывала пьесы в свой требник в церкви, чтобы было что почитать. К пятнадцати годам Колетт носила волосы в длинных, похожих на хлыст косах. У нее была присущая провинциальным девушкам близость к миру природы, убежденность в физической красоте, которая впоследствии определит ее творческий стиль.

Колетт коротко остригла волосы и начала одеваться андрогинно. Фотография из Roger Viollet Collection / Getty

Вскоре после приезда в Париж, в 1893 году, Колетт коротко остригла волосы и стала одеваться в андрогинные одежды, иногда в матросскую форму. Она вышла замуж за литературную знаменитость Генри Готье-Виллара, хищного типа с Левого берега (часть Парижа на южном берегу Сены: часто посещаемая художниками, писателями и студентами — прим. пер.), блаженно не осознающего, что он не гений в их отношениях. Он нанял команду писателей-призраков, которые выпускали романы, стихи и рецензии под разными именами, включая «Вилли»; именно под этим именем Колетт в 1900 году опубликовала Клодина в школе . Замаскированный под дневник молодой женщины, этот роман и его продолжения обеспечили Колетт славу — отчасти благодаря качеству их написания, а отчасти потому, что публика, узнавшая о странном и красивом авторе этих книг, приписала ей все откровенные признания Клодин. Колетт мало что сделала, чтобы их разубедить. Она развелась с Готье-Вилларом, открыто жила в лесбийских отношениях и работала актрисой на сцене, скандально обнажив грудь в пьесе под названием «La Chair» (или «Плоть»). В 1912 году она снова вышла замуж, на этот раз за Генри де Жувенеля, редактора ежедневной газеты Le Matin.

Первым мужем Колетт был литературная знаменитость Генри Готье-Вилларс. Фотография из Getty

Вне поля зрения публики Колетт упорно трудилась. Помимо создания романов, Колетт была журналистом, вела репортажи с фронтов Первой мировой войны и работала литературным редактором в Le Matin, где она дала многим молодым писателям первый шанс. Она советовала Жоржу Сименону  после прочтения его ранних рассказов: «Вы не должны заниматься литературой. Никакой литературы! Подавите всю литературу, и у вас все получится». Она писала по десять часов, упорно перерабатывая каждую строчку, и выпустила, наверное, около пятидесяти книг (Джанет Фланнер насчитала семьдесят три).

Персонаж Шери впервые появился в серии рассказов, которые Колетт опубликовала в журнале Le Matin в 1911 и 1912 годах. Во многих из этих произведений он непривлекателен, неуверен и нелюдим — не идеальный вариант для романа. Но затем Колетт сделала его красивым. В «Шери» каждая его черта притягательна, от «изысканной дуги верхней губы» до «сатанинских бровей». (Я цитирую по переводу Керо, который мне несколько больше нравится, чем краткая и ясная версия Эприля, хотя бы потому, что Керо кажется более удобным для восприятия ритмов Колетт и ее иногда архаичной лексики). Его настоящее имя, как мы узнали, Фред Пелу. Он был воспитан своей матерью, куртизанкой, которая сколотила целое состояние, прежде чем отошла от чувственных дел. «Поочередно забытый и обожаемый», Фред вырос в окружении «пятидесятилетних красавиц, электрических поясов для похудения и кремов от морщин». Его знания о внешнем мире ограничены, но, как и его автор, он может читать по лицу, регистрируя каждую черточку и оценивая ее значение для создания общего эффекта.

Фред получил имя Шери от своей любовницы, Леа де Лонваль, сорокадевятилетней куртизанки, которая знала его всю жизнь и соблазнила его, когда ему было около четырнадцати лет, после короткого сезона ухаживаний в Нормандии, в течение которого она кормила его клубникой со сливками и заставляла брать уроки бокса. Леа обладает силой опыта, а Шери — силой молодости, и их роман — это соревнование на то, кто из них более жизнелюбив (даже их первый поцелуй похож на бой, оба отстраняются друг от друга только для того, чтобы оценить «друг друга, как врагов»). Как и его мать, которая унижает всех, кого встречает, Шери всегда готов к язвительному замечанию. Но Леа воспринимает его замечания с апломбом, а когда он чувствует бесполезность своих насмешек, то начинает раболепно извиняться. Именно таким он ей больше всего нравится: «мятежный, а потом покорный». Они оба говорят себе, что это бесконечное соревнование и есть степень их привязанности.

В начале романа «Шери» влюбленные стоят на пороге перемен. На дворе 1912 год, и Фред, которому уже за двадцать, обручился. Он заключает разумный брак с молодой женщиной по имени Эдме, и поэтому они с Леа должны расстаться. Подобные вещи случались с Леа бесчисленное количество раз, но с Шери что-то не так. Как только он уходит, она чувствует загадочную печаль. Ее первый инстинкт — посмеяться над этим, как над одним из его оскорблений: «Дайте мне дюжину таких горестей, чтобы я сбросила два килограмма!». Это не срабатывает. Ужасаясь самой себе, она понимает, что действительно была влюблена в своего «нечестивого младенца». Разрыв оказывается не менее трудным для Шери. Опекаемый сначала матерью, а затем Леа, он скучает по своей неопытной молодой жене, и ему нечего ей предложить. Он проводит ночи вне дома, живет холостяцкой жизнью и тоскует по своей старшей возлюбленной.

Леа покидает Париж, притворяясь, что ее провожает мужчина, хотя на самом деле она путешествует одна. Слухи об этом доходят до Шери, который ревниво ждет ее возвращения. Наконец, ночь наступает, но их воссоединение — это сплошные мучения. Леа и Шери так и не научились быть вместе как настоящие любовники, только как соперники, и хотя каждый из них по отдельности осознал свою истинную любовь к другому, они не могут признаться в этом даже самим себе. Есть что-то особенно болезненное в том, чтобы наблюдать, как два человека прекрасно играют свои роли, хотя они вовсе не должны их играть. В конце концов, они отдаются «ужасающей радости» секса, и Леа омолаживается, мечтая об их совместном будущем; но утром что-то ломается. Она снова становится его приемной матерью, и Шери говорит ей с укором, который, наконец, попадает в цель: «С тобой... Я бы, скорее всего, оставался двенадцатилетним в течение полувека». Леа понимает, что слишком долго держалась за него, как «развратная мамаша». Собрав все свое мужество, не позволяя ему выиграть последний раунд, она приказывает ему вернуться к жене. В последний раз мы видим, что Шери покидает дом своей старшей возлюбленной, «как беглец».

Колетт была сложной и противоречивой фигурой. Фотография из Getty

Книга «Шери» была продана в количестве тридцати тысяч экземпляров к осени первого года и вдохновила Андре Жида  отправить Колетт хвалебное письмо. («Готов поспорить, что единственный восторг, которого вы никак не ожидали получить, был моим», — написал он). Между выходом этого романа в свет и публикацией его продолжения Колетт, в вызывающем тревогу стремлении сделать жизнь похожей на искусство, соблазнила своего шестнадцатилетнего пасынка Бертрана. «Я придумала Леа как предчувствие», — позже писала она. Как Леа обхаживала подростка Шери, так и эта развратная маман научила Бертрана плавать, кормила его сытной едой и лишила невинности.

Этот роман длился около пяти лет, по окончании которого Колетт начала писать «Конец Шери». Когда действие романа возобновляется, наступает 1919 год, и Шери возвращается с войны. Его жена, Эдме, превратилась в независимую женщину, которая управляет госпиталем для раненых солдат и влюблена в главного врача. Брак Шери и Эдме сексуально скуден, он ориентирован на деньги и внешность. «Мне нечего ее бояться, — размышляет Шери, — даже любви». Страдая от ностальгии по миру своей юности, он чувствует себя не в ладах с обществом мирного времени. Энергичные парижанки днем строят бизнес и танцуют по ночам, но у Шери вызывают отвращение «молодые вдовы войны, которые взывали к новым мужьям, как жертвы ожогов к прохладной воде». Он стал отчужденным даже от собственного тела. Глядя в зеркало, он задается вопросом, «почему этот образ больше не является исключительно образом молодого человека двадцати четырех лет».

Пораженный переменами, он останавливается на одном постоянном образе: Леа. Сейчас ей около шестидесяти, и это число лет кажется ему «неправдоподобным»: «Что общего между Леей и болезнью, Леей и переменами?». Вскоре он узнает это. Центральным моментом этого мрачного продолжения является еще одно мучительное воссоединение. Шери застает Лею дома. Он замечает ее «широкую спину», «зернистый валик плоти на затылке под жесткими, густыми седыми волосами» и ее руки, «похожие на круглые бедра», которые свисают «отдельно от бедер, упираясь мясистыми обхватами в подмышки». Если Леа из «Шери» была напугана старением, то теперь она — образец покорности: «Я люблю свое прошлое. Я люблю свое настоящее. Я не стыжусь того, что у меня было, и не грущу, что у меня этого больше нет». Великолепие этой сцены заключается в том, что мы воспринимаем Лею одновременно через испуганные глаза Шери, который считает, что она полностью отказалась от женственности, и через наши собственные, которые признают некоторое восхищение этой довольной женщиной, счастливо сплетничающей и посещающей рестораны. Она может быть скучной и буржуазной, но она здорова и горда, что значительно больше, чем казалось в конце «Шери». Именно ее злобный младенец все это время был в опасности. Уход Леи в «своего рода бесполое достоинство» закрыл его последнюю надежду. Теперь будущее невозможно, настоящее отвратительно, а прошлое погибло на двойном подбородке Леи. Почти впадая в коматозное состояние от тоски, Шери по спирали приближается к обещанному в заголовке концу.

Почему Колетт никогда не была более популярна среди американских читателей? Уильям Г. Гасс предположил, что это потому, что американцы, «хотя и знают немного о сексе... предпочитают не знать о чувственности». Лидия Дэвис в своем предисловии к переводу книги Колетт, задается вопросом, не связано ли это с тем, что она была женщиной и «имела репутацию человека, пишущего в основном о любви». Также кажется возможным, что скандальная жизнь Колетт, которая помогла ей прославиться во Франции, здесь не так хорошо обыгрывается. Она была сложной и противоречивой фигурой, иконой освобождения, которая однажды сказала, что суфражистки заслуживают «кнута и гарема», и союзницей маргиналов, публиковавшейся в коллаборационистских журналах во времена режима Виши. Ее роман с Бертраном может вызывать некое благоговение перед ее смелостью и аппетитом, но не стоит считать его порочным, поскольку Бертран, судя по всему, вспоминал о нем с любовью. Одна из его более поздних возлюбленных, Марта Геллхорн, отметила, что Бертран «просто обожал ее всю свою жизнь», добавив: «Он никогда не осознавал, что находится в присутствии порока». (Геллхорн, похоже, также думала о дружеском интервью с Адольфом Гитлером, которое он опубликовал в 1936 году).

Эдмунд Уайт в рекламной статье к переводу «Эприл» говорит, что «Леа и Шери» — «это самые убедительные аргументы против политкорректности в художественной литературе, которые я знаю». Осуждение совращения малолетних не кажется мне политкорректностью, но верно и то, что мир этих романов на самом деле не является этическим или моральным. Это безжалостная физическая вселенная, связанная чувствами. Там связь между двумя влюбленными, как говорит Леа, «самое благородное, чем мы обладали», в конце концов разрушается единственной вещью, более могущественной, чем красота, желание и время любви. Даже Колетт была вынуждена сдаться. «Я в полном отвращении», — сказала она подруге, когда у нее обнаружили ревматоидный артрит бедер, болезнь, которая превратит ее в инвалида. Пожилая Колетт была вынуждена смириться с унижениями возраста, но все же победы в арьергарде были еще возможны. Перед тем как уйти из жизни 3 августа 1954 года, она дала своей горничной несколько последних наставлений. «Люди не должны видеть меня после смерти», — сказала она, отказывая своему старому врагу в этой последней мести.

Майкл Лапуэнт (Michael LaPointe) 

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ