Трогательные личные записи Эрнеста Хемингуэя

Автор: Сандра Спэниер

Моя страсть к работам Хемингуэя началась одним знойным июльским вечером 70-х годов в городе Ки-Уэст во Флориде. Мы с мужем были там со своими друзьями – единственными свидетелями их тайной свадьбы, состоявшейся в офисе мирового судьи, который, узнав, зачем мы к нему пришли, снял галстук-бабочку, висевший на дверном крючке, и надел его поверх футболки. После церемонии мы пообедали в рыбном ресторанчике и, поскольку я уже и так слишком обгорела, чтобы идти на пляж, отправились в Дом Хемингуэя.

Я не помню, чтобы там были другие посетители. В гостиной высокие французские двери открывались на веранду, а на диване спала кошка. На кухне другая кошка свернулась на плите. Экскурсовод сказал, что, если мы хотим, можем забрать одну домой – он объяснил, что это были особые шестипалые «кошки Хемингуэя», – но мне это показалось не очень практичным. (Теперь, благодаря воспоминаниям сына писателя, Патрика Хемингуэя, который вырос в этом доме в 30-х, мы знаем, что несмотря на современную любовь к этим животным, раньше в семье кошек не было – вместо них держали павлинов.) Мы прошли по комнатам, поднялись по центральной лестнице, обошли дом по балкону и, выйдя во двор, попали в комнату на втором этаже флигеля, где Хемингуэй предпочитал писать.

Будучи, как и Хемингуэй, жителем Среднего Запада (я родилась в Де-Мойне, Айова, в нескольких сотнях километров к западу от родного города писателя – Оук-Парка в Иллинойсе), я ощутила очарование экзотики. Бирюзовые воды Персидского залива, старые потрепанные деревянные домики с резной отделкой, черепаховый суп и клэм-чаудер (суп из моллюсков – прим. пер.), табличка с надписью «Самая южная точка Соединенных штатов – 150 км до Мексики»… Так пробудился мой интерес к Хемингуэю, и я начала читать все, что он написал.

Если бы меня попросили сказать, что сильнее всего связывало – и до сих пор связывает – меня с Хемингуэем, я бы, вероятно, назвала его искусство пробуждать чувство принадлежности. Генри Джеймс – который не входил в число любимых писателей Хемингуэя – советовал тем, кто хочет заниматься литературой, «стараться был таким человеком, от которого ничто не могло скрыться». Поскольку Хемингуэй-писатель начинал как журналист, у него был острый взгляд и чуткий слух. Своими словами он «схватывал» свои впечатления и волнение новых открытий, а его мир простирался далеко за пределы родной страны.

В мае 1923 году, следуя совету Гертруды Стайн , Хемингуэй отправился в Испанию, где впервые увидел корриду. Он был мгновенно зачарован тем, что увидел. Всего через несколько недель после возвращения домой, в Париж, в середине июня, он вернулся в Испанию со своей женой Хедли. 18 июля 1923 году он писал своему товарищу из корпуса скорой помощи Биллу Хорну: «Только что закончилась одна из лучших недель в моей жизни – фиеста Сан-Фермин в Памплоне. Пять дней корриды днем и ночью: отличная музыка – барабаны, дудки, флейты, – лица пьяниц с полотен Веласкеса, Гойи и Эль Греко, мужчины одеты в голубые рубашки с красными платками – все кружат в невесомом танце. Мы единственные иностранцы на этом проклятом празднике». Он описал утренний бег быков по улицам – от загонов на окраине города до арены, – «и все сорвиголовы Памплоны бежали перед ними!» О самой корриде он говорил так: «Это великая трагедия – и самое прекрасное, что я когда-либо видел, и для этого нужно больше храбрости, и мастерства, и храбрости еще раз, чем для чего-либо на земле. Это как из первых рядов наблюдать за войной, зная, что с тобой ничего не случится».

В последующие два лета Хемингуэй вновь посетил фестиваль Сан-Фермин, и сразу после завершения праздника в 1925 году он начал свой роман, записывая его в ежедневниках, и закончил черновой вариант за 10 недель. Благодаря этому роману, И восходит солнце , опубликованному в 1926 году, десятки тысяч «иностранцев» начали стекаться каждое лето в Памплону, привлеченные силой воображения писателя. Рядом с ареной для быков, над Пасео де Хемингуэй – улицей, названной в честь писателя, – высится его памятник.

У Хемингуэя был талант прославлять места. Его присутствие все еще ощутимо в Ки-Уэсте, удаленном тропическом уголке, куда он приехал со своей второй женой, Полин, в 1928 году. Еще один бюст Хемингуэя – несколько раз переотлитый из расплавленных лодочных винтов, пожертвованных местными рыбаками, – стоит на страже гавани в Кохимаре, рыболовецкой деревне к востоку от Гаваны, где писатель хранил свою любимую лодку, Пилар, и писал в 1952 году повесть Старик и море . Финка Вихия, его кубинский дом, где он жил с Мартой Геллхорн с 1939 по 1944 год и позже – с Мэри Уэлш, стал национальным музеем.

Через год после нашей поездки в Ки-Уэст мы переехали в Стейт-Колледж, где я начала работать над магистерской диссертацией в Университете штата Пенсильвания, посещая по вечерам и летом все курсы, которые там предлагались, и в то же время преподавая английскую литературу в старших классах государственных школ. Больше всего на свете я хотела работать с Филипом Янгом, «Нашим знатоком Хемингуэя», как называли его на факультете английского языка в университете Пенсильвании. Он написал одну из первых книг о Хемингуэе, опубликованную в 1952 году (несмотря на то, что сам писатель был решительно против того, чтобы его «живьем препарировал» литературный критик). К сожалению, у профессора Янга не было занятий по вечерам или летом, поэтому я организовала себе с ним независимый курс, помогая ему в исследовании для книги «Революционные леди», о женщинах-лоялистках времен американcкой войны за независимость. Я провела все лето в подвале библиотеки, изучая на микропленке письма, написанные в 18-м веке почерком, похожим на паутину. Именно тогда я впервые испытала восторг от того, как просматривая свидетельства очевидцев, открывала для себя историю.

Несколько лет спустя, во время докторантуры, у меня наконец-то появилась возможность попасть на семинар Филипа Янга по творчеству Хемингуэя, и я спросила его, не станет ли он моим научным руководителем. Он сказал, ладно, только не пиши про Хемингуэя. Его уже перекопали до смерти, и больше о нем сказать нечего.

Тогда я была разочарована, но, оглядываясь назад, благодарю его за совет. В результате я познакомилась с творчеством Кей Бойл – современницы Хемингуэя, также жившей в Париже в 20-е годы, писательницы, о которой я никогда раньше не слышала. И я удостоилась огромной чести поддерживать с ней знакомство последние 13 лет ее жизни. То, что началось, как моя диссертация, переросло в первую книгу о писательнице в 1986 году, а незадолго до своей смерти в 1990 году в возрасте 90 лет она попросила меня создать и выпустить в качестве книги подборку ее избранных писем. Хотя она всегда негативно относилась к тому, что считала нездоровым общественным интересом к личной жизни писателей, она хотела, чтобы история ее жизни была написана ее собственными словами в качестве противовеса всем возможным выдумкам, которые позже могут появиться в работах биографов. Я, конечно, не могла отказаться. Тогда-то я даже не догадывалась, что Бойл написала более 25 000 писем (копии примерно 7 000 из них до сих пор хранятся в ящиках моего стола), или что пройдет 24 года, прежде чем книга под названием «Кей Бойл: Жизнь двадцатого века в письмах» наконец будет опубликована в 2015 году.

Однако мой интерес к Хемингуэю никогда не угасал, и связанные с ним места всегда оставались в поле моего зрения. Как и другие его бесчисленные поклонники, я, с томиком «И восходит солнце» в руке, гуляла по Парижу, следуя за Джейком Барнсом от Острова Сан-Луи, через мост на левый берег Сены, по улице Кардинала Лемуана, мимо площади Контрэскарп, по улице Pot de Fer – к кафе Монпарнаса. Из Парижа я следовала за Джейком в Байонну, Сан-Себастьян, Бургете, Памплону и Мадрид, завершая свое путешествие в ресторане «Ботин». И каждый раз я испытывала шок узнавания. У Хемингуэя все описано абсолютно, удивительно точно. Во время фиесты в Памплоне на улицах продают вязанки чеснока, отсюда и белые чесночные гирлянды на шеях гуляющих, танцующих вокруг Бретт Эшли. Я спала в северо-восточной угловой комнате отеля Ambos Mundos в Гаване, прямо под любимым номером Хемингуэя (там теперь мини-музей). За исключением парочки современных архитектурных вмешательств вид из нее открывается точно такой же, каким автор описывал его читателям самого первого выпуска журнала Esquire (осенью 1933 года) в статье «Марлин у Морро: Письмо с Кубы». В лесах около Уиндемира – семейного дома на берегу озера Уоллоун, в штате Мичиган, где Хемингуэй проводил каждое лето в юности, – действительно живут черные белки (с этим местом мы познакомились в рассказах о Нике Адамсе).

Мой профессор Филип Янг, вероятно, был бы крайне удивлен – и, я уверена, доволен – тем, что творчество Хемингуэя до сих пор активно изучается и повсеместно вызывает живой интерес у общества.
Один из самых впечатляющих текущих проектов строится вокруг писем Хемингуэя. Около 6 тысяч из них дошло до наших дней и, с позволения и воодушевления Патрика Хемингуэя, сейчас идет работа над публикацией полного собрания писем автора, которое, по задумке, составит как минимум 17 томов. Для меня большая честь выступать в качестве главного редактора Проекта «Письма Хемингуэя» (Hemingway Letters Project) и руководить международной командой филологов, работающей над «Письмами Эрнеста Хемингуэя» (The Letters of Ernest Hemingway), публикующимися в издательстве Кембриджского университета.

Публиковавшиеся работы Хемингуэя были старательно проработаны, но его письма небрежны и «неряшливы». По ним можно проследить, как развивались отношения писателя с его друзьями, женами, литературными товарищами и коллегами по бизнесу. Его письма поражают своей непосредственностью. Когда он ворчит об упрямости печатной машинки, сомневается, верно ли написал слово, докладывает о пробеге своей машины или о размерах пойманной им рыбы, подсчитывает количество написанных страниц в новой книге или жалуется на больное горло, мы вспоминаем, что великий писатель и нобелевский лауреат был всего лишь человеком.

В другой своей статье для Esquire, «Записки старого газетчика: Письмо из Кубы», Хемингуэй писал: «Все хорошие книги похожи друг на друга, в том плане, что они правдивей самой жизни, и когда заканчиваешь их читать, кажется, все описанное произошло с тобой и принадлежит тебе: хорошее и плохое, восторг, раскаяние и печаль, люди, места и погода. Если ты можешь воспринимать мир так, чтобы передавать его людям, то ты настоящий писатель».

Хемингуэй не вел регулярно дневник, но его письма стали яркой и непосредственной записью его жизни и эпохи в режиме реального времени. В письмах Хемингуэя сохранилась свежесть мгновений. Если сложить их вместе, получится черновик эпичной жизненной истории и хроники 20-го века.

Материал из книги «Эрнест Хемингуэй: Артефакты жизни» под редакцией Майкла Катакиса.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ