Ваша книга может не продаться, и вам придется с этим жить

Автор: Абигейл Расмински

Несколько лет назад я начала работать с клиенткой над ее первой книгой. Когда мы подписали документы, включили структуру гонораров и расписание, я добавила одно важное условие: нет гарантии, что эта книга будет продаваться.

Моя клиентка подписала документы, но я знала, что этот пункт ничего для нее не значит. Она предполагала – все еще предполагает – что если она напишет достаточно хорошую книгу, то она будет продаваться, у нее будут читатели, так же, как вы думаете, что если возьмете все необходимые курсы, то закончите университет. Она часто говорит о своих гипотетических читателях – и не о тех гипотетических читателях, которых она представляет, когда пишет, а о своих читателях, реальных людях, которые придут в магазин и купят ее книгу с ее именем, рельефно выбитым на обложке, и ее фото на обороте.

Я восхищаюсь ее уверенностью – или, может быть, это просто ее невежество – но я не могу не готовиться. Когда она с жаром пускается рассуждать: «О, а как люди отреагируют на то, что я напишу» – я часто ее останавливаю: «Пожалуйста, не беспокойся об этом сейчас, пиши, что хочешь написать, мы будем беспокоиться о продажах после». Она утверждает, что слышит меня – о, я знаю это, но все равно, это был такой замечательный опыт! – но могу сказать, что на самом деле она мне не верит. Она еще не знает, что у вас может быть убедительная история, сильный слог, известное имя, много публикаций за плечами, но вы все равно можете не продать книгу, на которую потратили годы своей жизни. (Я говорю это, конечно, не имея ни малейшего представления, будет ли продаваться ее книга. Я надеюсь, что будет; я думаю, что должна. Но я допускаю, что этого может и не случиться.)

Снова и снова я напоминаю ей, что ей нужно писать книгу, потому что она хочет написать книгу, а не потому, что она хочет продать книгу. «Это две разные вещи, ты же это знаешь, верно? – снова и снова говорю ей я. – Удовольствие в том, чтобы писать».

Это именно то, что я говорила себе десятилетие, работая над своей первой книгой. Это именно то, на чем мне сказали сосредоточиться в магистратуре. Но в определенный момент трудно убедить себя в том, что вы работали день за днем, год за годом, и вам на самом деле все равно, случится ли с вашей работой хоть что-нибудь.

Это главная, неизбежная головоломка, с которой сталкивается любой человек, пишущий книгу: чтобы удержать страх в узде, вы должны представить, что делаете это только для себя одного – ради глубокого творческого удовлетворения от совершения, от того, что принесли в мир свое видение, проделав долгий путь. Ты твердишь себе это, твердишь, твердишь и пишешь так честно, твердо и храбро, насколько можешь, делая вид, что никто этого никогда не увидит.

Но для того, чтобы продолжать – вкладывать часы день за днем в течение многих лет – вы должны поверить, затаить внутреннюю веру, что в конечном итоге ваша история будет существовать вне границ вашего ума и компьютера. То есть, другими словами, продастся.

Это означает, что вы должны сознательно игнорировать реальность публикации. Вы должны забыть, что на самом деле очень трудно продать книгу. Вероятность того, что это произойдет, невелика, и причины, по которым она продается или не продается, могут иметь мало общего с качеством самой книги.

Вопрос в том, как вы выдерживаете все эти реальности одновременно, годами подряд?

И что происходит, когда книга, которую вы притворялись, что писали для себя, но втайне надеялись, втайне верили, что она продастся, на самом деле не продается?

В течение двух лет, что я провела в Колумбии, получая свою магистерскую степень по литературе, было очень мало разговоров о том, что произойдет, когда двери мастерских откроются и нас выпустят в издательский мир. В университете мы были в инкубаторе, где мы должны были сосредоточиться исключительно на самом письме и не беспокоиться ни о чем, не связанным с ремеслом. Это было частью философского подхода программы, от которого легко было отойти: мастерство – это, в конце концов, самое важное. Без этого вы ни черта не сможете продать.

В глубине души мы знали, что это чудовищная, непозволительная роскошь, и мы в полной мере ей пользовались, читая по три книги в неделю, создавая тысячи ужасных, а затем и менее ужасных страниц, а затем довольно хороших страниц, которые никто, кроме нас, никогда не увидит. Мы никогда не должны были писать для рынка или даже думать о рынке, несмотря на то, что многие из нас влезли в колоссальные долги, чтобы учиться здесь. Это в любом случае не относилось к делу, и, возможно, даже было облегчением. Мы думали, что хорошая литература найдет себе путь наверх, или что-то вроде того.

Напишите книгу, которую вам нужно было бы прочитать, но ее не существовало. Я не знаю, сколько раз это было сказано, но это именно то, что мы пытались сделать, не говоря о том, будет ли продаваться вышеупомянутая книга. Мы много говорили о том, что такое книга, и о том, что один мой любимый профессор назвал «криком обезьяны». Мы склоняли головы и закапывались в черновики №872, пытаясь превратить наши обезьяньи крики в книги.

Но когда табличка выхода стала ближе, многие из нас начали паниковать. Ну, это было весело, но что теперь? Неужели не имеет значения, что из этого выйдет?

Вот вкратце то, что произошло с моей книгой.

Во время своей учебы в магистратуре я понимала, что хочу написать что-то, что будет длиннее эссе, но сомневалась, смогу ли я действительно написать книгу. Во время моего второго семестра один из профессоров посмотрел на ту гору материалов, что у меня была, и сказал: «Это книга. Пиши. Ты не желторотый юнец!» (Мне было 32.) Таким образом я написала книгу, мою диссертацию, все 360 страниц, которая была воспоминаниями о травме спины, положившей конец моей карьере профессионального танцора, и о незаурядном путешествии, которое я проделала, чтобы исцелить свое тело. Это не было тем, что я могла продать, но это было начало.

В течение последующих восьми лет – за которые я вышла замуж, дважды путешествовала по миру, родила ребенка и продолжала пытаться расставить акценты в книге, одновременно пытаясь заработать на жизнь – у меня было три агента, пытающихся ее продать. Первый подписал со мной договор слишком рано, еще до того, как появилась книга, а затем перестал быть агентом. Второй пытался продать ее на торгах, когда я была на восьмом месяце беременности, а последний пытался продать две трети рукописи, хотя окончательно она была дописана, когда моей дочери исполнилось четыре.

Два последних агента разослали ее, как это часто бывает, небольшой партией, чтобы если бы потребовались изменения, мы бы еще не успели исчерпать всех издателей. Ответы были милыми и добрыми («мне нравится ее стиль», «красиво написано», «что за история»), но редакторы все же ее отвергли. Они не могли указать на проблему, но она была. Те, кто действительно читал книгу, а не синопсис, сказали, что она «слишком тихая», что является зашифрованным «не продастся».

Мы с моим третьим агентом перегруппировались. Ничего страшного! Такое все время происходит. Она предложила масштабное изменение, которое включало бы добавление еще одной сюжетной линии. Я не совсем понимала, как это вписывается в ту книгу, которую я уже написала, но я была готова попытаться.

Мне потребовалось девять месяцев, чтобы понять, что на самом деле я не хочу пытаться. Мое полное уклонение от этого дало мне это понять.

Когда я говорила, что в магистратуре совсем не было разговоров о продаже наших книг, я преувеличивала. В школе журналистики колумбийского университета Сэм Фридмен читал свою знаменитую лекцию о том, как предлагать свои книги, и некоторые из нас ее посетили. В других случаях продадим или не продадим мы свои книги списывалось на то, закончили ли мы то, что начали. «Девяносто процентов из вас никогда не продадут книги», – сказали нам под наши громкие вздохи. Затем последовала концовка: «Потому что большинство из вас никогда не закончит даже одну».

И в редкие моменты к нам просачивались проблемы, связанные с рынком. Например: в начале моего второго курса – после прочтения, возможно, двух из моих семинарских работ, всего около 60 страниц, – одна из моих наставников спросила меня: «Как мы заставим Мелани Тернстром разрекламировать вашу книгу?» Тернстром только что выпустила обширный научпоп о боли, которая была центральной частью моей книги. У моей книги еще даже не было полного тезиса, она была просто набором глав с неправильной структурой. Я знала, что там была история – я жила ею, я хорошо знала ее контуры – но я плавала в материале, пытаясь найти свой путь, пытаясь поверить, что однажды смогу превратить этот материал во что-то, что станет книгой в 300 связных, великолепных страниц. А теперь мы думали о рекламе?

Практически только этот комментарий поддерживал меня все следующие два года написания книги. Это к чему-то приведет, у моей книги будет настоящая суперобложка с рецензией. Настоящая суперобложка!

В единственный следующий раз я столкнулась с этим во время защиты диплома, когда одна из читательниц, писательница, чьей работой я восхищалась, написала в своих комментариях: «Когда она продаст эту книгу – я имею в виду именно когда, а не если…»

Этот комментарий также поддерживал меня еще несколько лет. Все это время я проводила вдали от своего ребенка, не успевала на оплачиваемую работу, отказываясь от работы на полную ставку, прося мужа оплачивать большую часть счетов, еще совсем недолго, веря в эту мечту: это к чему-то приведет.

Как-то для меня не имело значения, что к тому времени я регулярно продавала эссе, много лет работала редактором журнала и преподавала в колледже. Продажа моей книги была единственной вещью, которая заставила меня поверить, что я сделала это. Продажа моей книги значила бы, что я не сумасшедшая, что я не кто-то другой, пишущий мою книгу.

Но также – и это то, о чем мы редко говорим – это означало, что я буду зарабатывать реальные деньги за все это время, которое вложила. Что мои навыки и тяжелая работа будут компенсированы. Это означало, что это было достойное вложение, и не только для моей души.

После того, как мой агент предложил масштабное изменение, которое я никак не могла осмыслить, я позвонила той самой наставнице, той самой, которая представляла рекламу от Тернстром, чтобы попросить совета. Я была уверена, что она скажет мне продолжать, стойко работать над своей рукописью, – в конце концов, она была той, кто говорил, что мы должны заканчивать, той, кто постоянно повторял мне, что я рассказываю уникальную историю.

Вместо этого она выслушала меня и спросила: «Ты работаешь над чем-то еще?»

«Над чем-то еще?» – спросила я в замешательстве. «Типа другой книги?»

«Да».

Я все вложила в написание этой книги. Нет, у меня больше ничего не было. По крайней мере, ничего даже отдаленно презентабельного.

«Может быть, тебе стоит подумать о том, чтобы идти дальше».

Я не писала первую книгу, чтобы ее продать. Я писала ее – как и большинство людей, пишущих книги – потому что мне это было нужно. Потому что мне было нужно это пространство, чтобы исследовать проблемы, с которыми я столкнулась: потеря танцев, то, что я любила больше всего на земле, и мои легкие отношения со своим собственным телом. Мне нужно было изучить реальность боли, травм, индивидуальности, взросления, хрупкости и эластичности тела, отклонения, возникающего из ниоткуда, печального факта, что наши родители и врачи не всегда могут защитить нас. Я каждой косточкой тела знала, что хоть история была моей личной, я затрагивала универсальные темы. Какая разница, знает ли читатель что-нибудь о танцах?

Я также хотела написать хорошую книгу – я хотела найти правильную структуру, тон, сюжетную линию. Чтобы создать что-то прекрасное.

Я не писала книгу, чтобы ее продать, и уж точно не писала, чтобы заработать много денег. Но всякий раз, когда вы посвящаете годы и годы чему-то, вы, конечно, хотите почувствовать, что работа не была (эта ужасная фраза) напрасной.

Теперь она предлагает мне двигаться дальше?

Правда в том, что у книг есть срок годности. К тому времени, когда я позвонила своей наставнице за советом, книга уже начала казаться мне мертвой, безжизненной. Я практически видела, как она дрейфует в море на маленьком плоту, а у меня нет сил, чтобы броситься в воду за ней. Поэтому я и не бросалась.

В какой-то момент я поняла, что могу провести остаток своей жизни, переписывая эту одну книгу, или могу перейти к другой, надеясь, что у меня хватит смелости попробовать еще раз.

А потом, прошлым летом, спустя годы после того, как я решила, что отпущу эту первую книгу, и что мне все равно на попытки ее продать, я увидела в Твиттере, что была продана аналогичная книга. Я часами рыдала в ванной, полностью раздавленная. В тот момент я чувствовала, что потратила десять лет своей жизни как идиотка, и это тому доказательство. Все это время кто-то делал все это лучше меня, и она то не потерпела неудачу. Ей не нужно подходить к своему мужу со словами: прости, я думаю, что в итоге все мои старания не окупились. Может быть, мне просто нужно заняться чем-то еще?

Да, у большинства авторов есть в ящике стола одна или две страшных книги, которые научили нас упорству, структуре и сюжету, стилю и сложности создания истории из беспорядка жизни или нашего воображения; тому, как усидеть в кресле, возвращению, даже когда вы думаете, что все безнадежно, тому, как заглушить голоса, которые говорят: «ты отстой, это отстой, из этого никогда ничего не выйдет» и те, что говорят: «Да ты чертов гений!»

Спустя десять лет после того, как начала первую книгу, я все-таки начала вторую. Вся работа, что я вложила в первую книгу, положила начало этому новому проекту. Но эта попытка кажется другой, и я не думаю, что это просто потому, что в этот раз я пытаюсь писать художественную литературу, что настолько для меня незнакомо.

Я думаю, это потому, что на каком-то уровне я вообще отказалась от идеи ее продать, что заложило в основу этого некоторую печаль. Но в этом также есть и облегчение, по крайней мере, в работе над книгой изо дня в день.

То есть то, что заставляло меня двигаться дальше раньше – однажды это продастся! – это тот комментарий, которого я совершенно избегаю в этот раз. Об этом проекте я практически не ищу отзывов. Каждый раз, когда я думаю о том, чтобы отправить часть его агенту, я останавливаю себя. Я хочу защитить проект и себя – держать нас в этом коконе столько времени, сколько потребуется.

Сейчас я действительно знаю, что вера во что-то не имеет ничего общего с продажей. Я знаю, что перекладывать это давление на материал не помогает. Я знаю, конечно, что удовлетворение заключается в самой работе – в том, чтобы заставить ваше сердце и ум выполнять сложную и тяжелую работу, брать на себя еще один интеллектуальный вызов – не в его полной, общемировой форме.

Но я должна отметить, что это часто говорят люди, чьи книги существуют в этой общемировой форме, которые могут сравнить опыт.

Тем не менее, я скажу, что делать что-либо вообще ужасает. Так долго тратить свою жизнь на что-то, что никогда не станет чем-то официальным, материальным – это отдельный вид стыда. Разбивающий сердце. Вы должны не подпускать это ощущение неудачи, если хотите продолжать. Это понятно, что деньги, которые вы думали, что принесете своей семье, должны приходить откуда-то еще (что всегда будет так), а не от «Большого проекта», которому ты посвятила так много своей жизни, «Большого проекта», который ты поклялась, что окупится однажды – не миллионами, конечно нет, но достаточной суммой, чтобы сказать: «Видите, я тоже работаю; вот моя часть. Это никогда не было хобби».

Но тратить свою жизнь на что-то, что тебя волнует – это также очень по-человечески. Это значит быть храброй, даже если у вас нет возможности узнать, сработает ли это, или даже просто узнать, что значит «сработать».

Значит ли это дописывать книгу? Любить ее? Чувствовать интеллектуальный вызов? Следовать своему выбору? Художественный толчок? Значит ли это, что вы не признали неудачу? Значит ли это, что вы на самом деле стали лучше как писатель за все то время, которое потратили, перемещая запятые, переставляя главы и оживляя персонажей, и пытаясь продумать новые структурные исправления, пока плаваете бесконечные круги в бассейне, что ваш разум не отягощен и в поиске?

Какой компенсации мы ищем? Потому что я думаю, что я, на самом деле, нахожу что-то в этих днях только с помощью проявления себя и ломая голову над своими надеждами и своей грустью, своими умениями и своими слепыми пятнами, каждым словом, что я написала. Я, смею сказать, наслаждаюсь этим, даже если это малость.

Может быть, «все получится» просто означает, что вы готовы попробовать еще раз, чтобы разбить свое сердце, уйти на глубину, без какой-либо гарантии, что вы всплывете на поверхность с золотом в руках.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ