Новый взгляд на «Убить пересмешника»

Первая строка сценической адаптации Аарона Соркина «Убить пересмешника» — это тихая путаница. «Что-то здесь было не так», — говорит Скаут Финч слушателям истории, которая вот-вот развернется. Драматизация Соркином романа Харпер Ли, открывшаяся на Бродвее в декабре прошлого года, — это неожиданно зомбирующая работа, которая не позволяет американской классике остаться безнаказанной. Вместо этого проходит два процесса: один из них — из книги, в которой отец Скаут, адвокат Аттикус Финч, защищает Тома Робинсона, афроамериканца, обвиненного в изнасиловании в 1930-х годах в Алабаме, и пытается бороться с укоренившимся в обществе расизмом.

В пьесе Соркина другой суд — это суд над собственным благородством Аттикуса, и как оно не всегда согласуется с его более великим видением справедливости. Хотя адаптация в целом следует повествовательной дуге романа Ли, она использует Скаут, ее брата Джима и ее друга Дилла (всех их играют взрослые актеры), чтобы бросить осторожный взгляд на некоторые из наиболее идеалистических деталей книги. Это обрамление побуждает аудиторию задуматься о границах импульса Аттикуса сопереживать даже таким мерзким расистам, как Боб Юэлл, человек, который пытается повесить свое собственное нападение на свою дочь Майеллу на Тома. Пьеса усиливает относительно анонимные роли, данные черным персонажам в творчестве Ли, придает детям Аттикуса более аргументированную природу и проливает более ясный свет на несколько неожиданный конец книги.

Сценическая адаптация, тем не менее, сделана с признательностью за роман Ли, и эта смесь уважения и обновления превратилась в семейный бродвейский хит. Премьера спектакля, поставленного режиссером Бартлеттом Шером, состоялась в прошлом году, когда Джефф Дэниелс возглавил опытный актерский состав, а теперь он изменился — с Эдом Харрисом в главной роли. Я был очарован перспективой Гарриса, который привносит крайность даже в свои самые сердечные роли, играя одного из самых прославленных персонажей в американском литературном каноне, и он не разочаровал меня. В его Аттикусе есть сладость и печаль, идеально соответствующие меланхоличному взгляду назад из текста Соркина. Я поговорил с Харрисом и Соркином об их подходе к возрождению, статусе Аттикуса как героя и переосмыслении классики для современной аудитории. Этот разговор был отредактирован и сжат для ясности.

Дэвид Симс: Это шоу меня удивило. Я знал эту книгу и видел фильм много раз, так что я не ожидал, что буду удивлен.

Аарон Соркин: Я рад это слышать. С того момента, как поднимается занавес, мы пытаемся немного сбить вас с ног. Скаут проводит пьесу, пытаясь разгадать [загадку смерти Боба Юэлла], но в целом то, что мы делаем, — это новый разговор о книге, истории, которую мы все узнали в седьмом классе и думали, что знаем.

Симс:Промышленный склад выглядит как декорация — это как пространство, которое было там долгое время, но стояло пустым.

Соркин: Совершенно верно. Занавес поднимается, и это совсем не то, что вы ожидали увидеть. И то, что три персонажа — Скаут, Джим и Дилл — спрашивают, является кое-чем из книги.

Симс: Точнее, концовка. Но и вся эта история тоже.

Соркин: Кода я начинал [с этой пьесы], я думал, что это самоубийственная миссия, но я сразу же сказал «Да», потому что мне так сильно хотелось поставить пьесу. Мой первый черновик был ужасен, потому что я попытался аккуратно завернуть книгу в пузырчатую пленку и перенести ее на сцену. Это было похоже на альбом лучших хитов, сделанный кавер-группой — просто кто-то пытался подражать Харпер Ли и отстаивал самые известные сцены из книги. Я понял, что Аттикус, как главный герой [сценической версии] истории, должен измениться. И если он собирается стать главным героем, у него должен быть недостаток. Как же Харпер Ли удавалось сделать главного героя, который не меняется? Потому что Аттикус не главный герой в книге или фильме; Скаут — ее недостаток в том, что она молода, а изменение в том, что она теряет часть своей невинности. Хотя я хотел исследовать Скаут, я также хотел, чтобы Аттикус был традиционным главным героем, поэтому ему нужно было измениться и иметь недостаток… Оказалось, что Харпер Ли [уже] дала ему один; просто, когда мы все изучали эту книгу, она была преподана как добродетель. Дело в том, что Аттикус верит, что добро можно найти в каждом человеке.

Симс: Он оправдывает такие вещи, как фанатизм и жестокость.

Соркин: К концу спектакля он понимает, что не знает своих друзей и соседей так же хорошо, как думал, что не может быть правдой, что добро можно найти в каждом.

Симс: Эд, как ты попал в шоу?

Соркин: Как ты выиграл в лотерею?!

Эд Харрис: Я был в Сан-Франциско. Утром я проснулся в отеле, и мне пришло электронное письмо от [продюсера Скотта Рудина] с вопросом: «Хочешь сыграть в "Аттикусе"?» Время. Как я мог сказать нет?

Симс: Помимо острых ощущений от игры в «Аттикусе», было ли еще что-то привлекательное в том, чтобы снова сделать большое бродвейское шоу?

Харис: Я знал, что Джефф [Дэниелс] делал это, но я не видел этого — я рад, что не видел и не хотел, просто чтобы не подвергаться влиянию. Я не знал, чего ожидать с точки зрения того, что они просто вставят нас в то, что уже вращало колеса. И во время репетиций было очень обнадеживающим, что [режиссер Бартлетт Шер] понял, что это был новый актерский состав. Да, пьеса идет уже год; да, есть определенные вещи, которые вы должны сохранить в плане постановки. Но в рамках тем и отношений он был очень открыт для нас, исследуя материал.

Соркин: То, что описывает Эд, очень важно. Провести четыре недели репетиции, по сути, просто повторить спектакль с новой группой людей, — это то, что вы нигде не найдете. Скотт позвонил и сказал: «У нас есть шанс получить Эда Харриса». Поэтому я поговорил об этом с Бартом. Это совершенно новый актерский состав. С таким человеком, как Эд Харрис, вы не можете просто попросить менеджера сцены показать им их движения. Итак, мы начали с самого начала. Результат еще более захватывающий, потому что качество не уменьшилось вообще. На самом деле и Барт, и я приводим веские доводы в пользу того, что пьеса стала лучше в результате повторной репетиции.

Симс: Что касается роли Аттикуса, то сколько времени прошло с тех пор, как вы думали о романе или о роли Грегори Пека в фильме?

Харрис: Я люблю этот фильм. Я думаю, что изображение Пека с точки зрения этой истории и этого сценария просто неизгладимо. Есть незначительные вещи, которые происходят на сцене даже сейчас, просто движение головы или что-то такое, что похоже на Грегори Пека! Но внутренняя жизнь этого человека, которого я играю, настолько отличается [от характера Пека]. Он пытается удержать веру, которая медленно, но верно разрушается. Это действительно интересно играть. Я не из тех людей, кто находит способ сделать это и собирается делать то же самое в течение шести месяцев. Это всегда что-то новенькое. Я стараюсь оставаться открытым, чтобы позволить ему влиять на меня каждую ночь.

Симс: Шоу ставит под сомнение пассивность и благородство Аттикуса. Как вы хотите передать эту пассивность, а также гнев внутри него?

Харрис: В начале пьесы Боб Юэлл приходит [в дом Финча] и угрожает Аттикусу, говоря: «У нас есть две веревки». А Джим, сын Аттикуса, выходит и говорит: «Ты хочешь, чтобы я уважал Боба Юэлла?» И он говорит: «Да, в каждом есть что-то хорошее». Это утверждение само по себе не выдает, кто такой Аттикус и как он себя ведет. Первый ключ к разгадке (внутреннего гнева Аттикуса) для меня, по крайней мере, это когда Аттикус выходит на Майеллу [в здании суда].

Симс: Это захватывающая сцена, где Аттикус кричит на Майеллу Юэлл за ложное обвинение Тома Робинсона и отказ признать правду под присягой. Его разочарование вполне понятно; как признает Аттикус, она — жертва, которая явно страдает, но когда она отвергает его сочувственный жест, он немного теряет хладнокровие. Аарон, неужели ты хотел, чтобы этот момент был сыгран так пугающе?

Соркин: Это может показаться странным для Эда, но когда я пишу, я играю все роли. Я очень физичен; я то поднимаюсь, то опускаюсь, я разговариваю сам с собой. В тот момент мне было легко разозлиться и написать такую строчку: «Я хочу донести правду до этого суда, даже если для этого мне придется пройти через вас». Там очень напряженная обстановка. Мы находимся во времена #MeToo, и мы делаем пьесу о женщине, ложно обвиняющей мужчину в изнасиловании. А Майелла — жертва, и она действительно заслуживает жалости. Но у Тома Робинсона нет выбора, а у Майеллы есть.

Симс: Ты отдаешь слишком много своего гнева детям. Я не помню, чтобы в романе они когда-нибудь бросали вызов своему отцу; они больше похожи на наблюдателей, которые погружены в детские навязчивые идеи, как [их таинственный сосед] Бу Рэдли. Но ты дал им, особенно Джиму, более дерзкую динамику в отношениях с Аттикусом.

Соркин: Ну, если Аттикус собирается получить все ответы, давайте зададим ему более жесткие вопросы.

Симс: У Кальпурнии (черной экономки семейства Финч) тоже есть чем заняться, и она гораздо более пассивная фигура в книге.

Соркин: Я вернулся к книге и с удивлением обнаружил, что в рассказе о расовой напряженности действительно было только два значимых афроамериканских персонажа, ни одному из которых было нечего сказать. Я хочу быть осторожным — эта пьеса никоим образом не предназначена для исправления того, что я считаю ошибками, которые совершила Харпер Ли. Это просто разговор. И я не мог подражать Харпер Ли или делать вид, будто писал пьесу в 1960 году. Но Кальпурния в книге в основном озабочена тем, наденет ли Скаут комбинезон или платье; Том Робинсон умоляет сохранить ему жизнь, но мы не знаем о нем больше ничего. В 1960 году использование афроамериканских персонажей в основном в качестве атмосферы — это то, что, вероятно, осталось бы незамеченным большей частью белой аудиторией. Но сегодня это будет заметно, и это действительно большая упущенная возможность. Вам нужна их точка зрения в этом вопросе.

Харрис: Одна из моих любимых вещей, которую сделал Аарон, — это напряжение между Аттикусом и Кальпурнией. И причина этого напряжения заключается в том, что когда Аттикус говорит ей, что собирается защищать Тома Робинсона, она недостаточно «благодарна», и он говорит «пожалуйста» себе под нос. И она призывает его к этому! Эта сцена действительно резонирует для меня, потому что она так много говорит об Аттикусе и его реальных мотивах.

Соркин: Есть такая сцена и в книге, и в фильме. Для многих людей это их любимая сцена; она всегда была моей. Мой отец умер несколько лет назад, и это тоже был его любимый момент. В конце процесса Аттикус проиграл, он складывает вещи обратно в свой портфель, и весь зал суда очистился, за исключением того, что они называют «цветной секцией» на балконе. Аттикус оборачивается и видит, что все они молча стоят из уважения к нему, и кто-то говорит (Скаут): «Встаньте, мисс Джин Луиза, ваш папа проходит». Это лучшая сцена из фильма.

Симс: Конечно, от этого у всех мурашки бегут по коже.

Соркин: Но люди на балконе должны были сжечь здание суда дотла. Они должны были быть на улице и скандировать «нет справедливости, нет мира!» Вместо этого они как послушные; они тихо уважают парня, с которым я больше всего отождествляю себя в истории, парня, который похож на моего отца, белого либерального парня. И я действительно думаю, что Аттикус — один из лучших. Просто это сложно, и именно отсюда в пьесе происходит динамика Кальпурнии с ним.

Симс:Это постоянный разговор в 2019 году — каковы должны быть пределы сопереживания.

Соркин: И я не уверен, что есть ответ на этот вопрос, но я знаю, что эти вопросы задаются очень часто из-за монументальных выборов, которые мы провели три года назад и которые мы проведем через 11 месяцев.

Симс:Эд, ты об этом думаешь, или ты больше пытаешься вселиться в человека?

Харрис: я просто пытаюсь жить этим все больше и больше каждую ночь. Я пытаюсь наполнить этого персонажа человечеством.

Симс: Кто-нибудь из вас видел недавнее бродвейское возрождение Оклахомы? Я говорю об этом потому, что это мюзикл, который заканчивается сокрытием преступления — смертью Джуда — и судебной ошибкой, а затем ансамбль поет песню, и все счастливы. Но это пробуждение пытается еще немного допросить это [уродство]. А потом я забыл, что «Убить пересмешника» также заканчивается преступлением — [убийством] Боба Юэлла [Бу Рэдли, пытающимся защитить Скаут] — будучи скрытым!

Соркин: Разве это не удивительно? Я тоже забыл об этом и не мог поверить своим глазам!

Симс:Это история о величайшем адвокате-всех-времен-Аттикусе, и он соучастник этого преступления!

Соркин: Этот роман заканчивается, как сказала Скаут, «самым честным и порядочным человеком в Мейкомбе», скрывающим убийство с судьей и Шерифом. Почему это никогда не всплывало в моем восьмом классе? Я увидел это и подумал: ну, я могу рассказать точно такую же историю, но разве это [напряжение] не может быть ее частью с самого начала? Но это даже поднимает новые вопросы, о которых люди говорили со мной — что Бу Рэдли получает другой вид правосудия, в отличие от Тома Робинсона. Никогда шериф и судья не говорили: «Мы должны вытащить Тома отсюда!» [для его защиты].

Симс: И есть бесконечное понимание для Бу.

Соркин: Правильно. Теперь у меня есть защита, которая заключается в том, что Аттикус и судья, когда они устраивают суд присяжных над Томом Робинсоном, искренне верят, что это будет хорошо для Мейкомба, что справедливость восторжествует. Они не ожидают, что [Том будет признан виновным]. Мантра Аттикуса такова: «Нет никого в этом городе, кто бы так далеко зашел, чтобы отправить на электрический стул заведомо невиновного человека». И они это делают.

Симс: Там работает самосуд — Боб Юэлл опозорен, и Аттикус успешно доказывает, как [Боб] обращается со своей дочерью, но реакция города — это просто отлучить [Боба], а не сделать скачок вперед, чтобы признать Тома невиновным. Это был интересный год, когда эти великие американские работы рассматривались на Бродвее.

Соркин: Они не будут перекрашиваться. Мы просто еще раз посмотрим, учитывая то время, в котором мы живем.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ