«Когда я начала, небеса не разверзлись»: Лайонел Шрайвер о «Цене нелюбви»

Я начала Цену нелюбви (оригинальное название «We Need to Talk About Kevin», буквально переводится как «Нам надо поговорить о Кевине» – прим. пер.) без всяких церемоний обычным утром. Я еще не прочитала все те сотни статей о школьных расстрелах, скопированные мною в американских библиотеках за лето, так что дальнейшее исследование означало бы откладывание работы на потом. Я напечатала первый абзац – он остался дословно таким, как я его впервые написала, – не ожидая, что этот роман, наконец, изменит ход моей идущей вниз карьеры.

Во всяком случае, я ощущала себя пессимистично настроенной и одинокой. Ни один из моих предыдущих романов, какие бы хорошие отзывы они ни получили, не стер с меня каинову печать неудачницы в издательской среде. Тем не менее, мне понравился этот новый сюжет. И вообще, сдаться только из-за того, что все отклонили мою предыдущую рукопись, выглядело бы по-детски.

«Да, – сказал мой партнер, читая из-за моего плеча. – Это то, что надо». Он не прочитал больше ни слова, пока книга не была закончена.

Мы только что переехали из Белфаста в Лондон, где временно жили в меблированной квартире в Боу. Меня пугало и нервировало намного большее финансовое бремя жизни в столице. Мы жили в маленькой квартирке, бывшей когда-то социальным жильем. Мой компьютер стоял на столе, покрытом разводами гуаши, предназначенном для шестилетнего ребенка.

Нуждаясь в деньгах и заинтригованная другими задачами, и я вскоре переехала в Брюссель, где три месяца работала на полную ставку в европейской редакции Wall Street Journal Europe. По выходным и вечерами я работала над книгой. По возвращении в Лондон мы переехали в берлогу получше в Боро, где я вскоре начала сердиться; у меня были сотни страниц, а моему гнусному ребенку было всего четыре года! (Вот почему повествование перескакивает с четырех лет до четырнадцати: я не желала писать «Войну и мир».) Через девять месяцев после того, как я села писать в Боу, я написала последнюю строчку и сама себе удивилась: я плакала.

За все время написания этого романа я ни разу не почувствовала уверенности в том, что пишу рукопись, изменившую мою жизнь. Напротив, я понятия не имела, будет ли она когда-нибудь напечатана. Сама по себе книга казалась вполне рабочей, но, с другой стороны, все мои другие романы казались такими же. Я не потеряла веру в себя, но я потеряла веру в то, что внешний мир встречает мои усилия чем-то большим, чем безразличие. Я даже не чувствовала должной жалости к себе, потому что с людьми случаются и гораздо более ужасные вещи, чем неспособность опубликовать книгу. А именно, я завершила свой последний вариант в Нью-Йорке вместе с событиями 11 сентября, после чего, конечно же, никому не захочется читать о чем-то столь ничтожном, как трудный мальчик и его неоднозначные отношения с матерью.

Вся штука в том, что когда я начала «Цену», небеса не разверзлись. Возле моего стола не появился архангел и не провозгласил, что это дитя моей руки будет благословлено Богом. Это была еще одна книга. И хотя однажды я застряла, я хорошо провела время; но я видела перспективы своего проекта в мрачном свете. Коллегам по цеху и начинающим я бы сказала только одно: вы даже не представляете, что пишете бестселлер.

Лайонел Шрайвер

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ