Большой роман об интернете был опубликован в 1925 году

Почти 100 лет назад роман «Миссис Дэллоуэй» предвидел боязнь видеть — и быть видимым

В сентябре The Wall Street Journal опубликовал отчет, основанный на слитых документах, в котором описывается, что Facebook осведомлен о пагубных воздействиях, которые одна из его платформ оказывает на молодых людей. Внутренние исследования компании раскрыли: «тридцать два процента девочек-подростков заявили, что в моменты, когда они чувствовали неуверенность в своей внешности и теле, Instagram заставлял их чувствовать себя еще хуже». «Сравнения себя с людьми из Instagram могут изменить то, как молодые женщины видят и описывают себя». Но вот еще одна находка: многие из тех же молодых людей, которые говорили об ущербе, наносимом Instagram, все равно продолжали туда возвращаться. Там их друзья. Там их и ждут. В этом смысле Instagram — это и выбор, и не выбор вовсе; это ловушка, пропитанная языком простых свобод: публиковать, комментировать, лайкать.

Такие операции не ограничиваются цифровой средой («Меня тошнит от того, что меня рассматривают», — сказала этим летом одна женщина, объясняя, почему она продолжала носить маску на улице, несмотря на ослабление рекомендаций Центра по контролю и профилактике заболеваний по этому вопросу). Но интернет привнес новую остроту в старый опыт быть наблюдаемым другими. Люди ищут новые способы быть ближе друг к другу. Это помогает объяснить ценность произведения почти 100-летней давности — книги, по сути, о вечеринке.

«Миссис Дэллоуэй» , роман Вирджинии Вульф 1925 года об одном дне из жизни светской хозяйки из Лондона, переживает возрождение. В этом году вышло его новое издание с предисловием Дженни Оффилл. Есть также недавняя публикация «Аннотированной Миссис Дэллоуэй», написанной оксфордской профессоркой и критикессой Мерве Эмре; и «Незначительность» (Insignificance), рассказывающая историю, вдохновленную «Дэллоуэй», с точки зрения сантехника; и «Дни Афрекете» (The Days of Afrekete), которые вращаются вокруг званого обеда и отдают дань уважения роману Вульф; и «Ассамблея»  (Assembly), великолепный художественный дебют, который назвали «современной «Миссис Дэллоуэй». Эссеисты тоже вновь возвращались к этой книге, написанной после пандемии гриппа 1918 года, рассматривая ее как размышление о болезни, как попытку понять одиночество, преодолеть горе. «Теперь мы все миссис Дэллоуэй», — сказал один писатель, когда стало ясно, что эпидемия станет еще одним способом, которым прошлое повторится в беззаботном настоящем.

Вездесущность «Дэллоуэй», в каком-то смысле, любопытна: казалось бы, сейчас нет потребности в истории о богатой белой женщине, бегающей по делам. С другой стороны, возрождение книги имеет смысл. Модернизм был движением резонансного разрыва [с домодерной культурой]. Он пытался преодолеть войны, болезни, распад институтов, индивидуальное отчаяние и мрачное представление о том, что проблемы можно решить, если людей получится убедить покупать правильные вещи. Проблемы модернизма более чем узнаваемы. Но модернизм был также движением освещения. Он возник вместе с камерой и кинофильмом. Он направлен на поиск новых способов видеть — других людей, мир, человеческую душу.

Вулф вложила эти амбиции в свой рассказ о вечеринке. Используя этот ироничный сюжетный прием — празднование во время переживания травмы — она исследовала идеи, которые сформировали ее время: включение и исключение, общественное и частное, последствия взаимного наблюдения. Роман «Миссис Дэллоуэй» предположил, что само сознание можно сделать видимым; это была революция формы повествования. Но часть непреходящей силы романа — одна из причин, по которой его называют источником мудрости в век интернета — заключается в том, что он также признал пределы всеведения. Действие романа разворачивается в Лондоне, который может показаться знакомым любому, кто проводил время в социальных сетях, в месте, которое поочередно было общественным, клаустрофобным, творческим и жестоким. Роман предвосхитил наш подобным образом загруженный паноптикум. Он подчеркивает в лирических и порой мучительных подробностях то, что молодым пользователям Instagram известно слишком хорошо. «Я чувствую себя видимым», — такой рефрен звучит в социальных сетях. Это может быть как выражение благодарности, так и жалоба на нарушение границ.

Сюжет «Миссис Дэллоуэй» обманчиво прост. В течение одного июньского дня Кларисса Дэллоуэй — шикарная женщина средних лет, жена члена парламента от консерваторов — бегает по Лондону с делами, подготавливая вечеринку, которую она дает этим вечером. День сверкающий, банальный, знаменательный. Кларисса встречает незнакомцев, знакомых, членов семьи и, на расстоянии, неназванного члена королевской семьи. Она также воссоединяется с людьми из своего прошлого: Питером Уолшем, мужчиной, за которого она могла бы выйти замуж, и Салли Сетон, женщиной, которую она могла бы любить. Город полон людей, движущихся как экстатически одноклеточный организм. В книге это описано так:

Взгляды прохожих, качание, шорох, шелест; грохот, клекот, рев автобусов и машин; шарканье ходячих реклам; духовой оркестр, стон шарманки и поверх всего странно тоненький взвизг аэроплана, — вот что она так любит: жизнь; Лондон; вот эту секунду июня.

«Миссис Дэллоуэй» вспоминается по таким репликам. Я припоминаю плавность повествования, то, как слова так тесно сплетают людей воедино, что становится трудно сказать, где кончается одно и начинается другое. Повествование в романе кочует от персонажа к персонажу, касаясь одного человека, а затем другого, паря, поднимаясь, погружаясь, оседая (птицы по праву являются лейтмотивом в книге). Вулф назвала этот подход своим «методом». Она использовала его, чтобы обозначить головокружительную текучесть между действием и мыслью. Вулф брала только еще зарождающуюся психологию — ее убежденность в том, что загадки разума можно решить — и применяла ее к литературе.

Однако, когда я перечитала «Миссис Дэллоуэй» вместе с увлекательной и проясняющей аннотацией Эмре, я была поражена не только изобретательностью книги, но и ее скромностью. На этот раз меня поразили ограничения, которые Вулф применяла к повествованию: неловкие черточки, аритмичные точки с запятой, резкие остановки, мешающие завиткам прозы. Пунктуация работает как своего рода аргумент: в книге говорится, что связь имеет свои пределы. У способности видеть и знать других людей есть границы — даже в художественной литературе.

Читатели иногда говорят, что повествование в «Миссис Дэллоуэй» — это форма потока сознания, но это не совсем так. Рассказчик книги не просто погружает читателей во внутреннюю жизнь ее персонажей в манере Джеймса Джойса («да я сказала да я хочу Да») и других модернистов, с которыми Вулф перекликалась в «Дэллоуэй». Рассказчик также действует очень современно: как цензор. «Дэллоуэй» контролирует доступ читателей к своим персонажам, разделяя его, ограничивая, обрабатывая через третьи лица. Свободный непрямой дискурс — таков технический термин для этого подхода; на протяжении всего романа он формирует историю, которая удваивается как непрерывный акт двусмысленности. «Миссис Дэллоуэй сказала, что сама купит цветы», — сообщает знаменитая первая строка книги; вторая строка, тем не менее, показывает, чем на самом деле занимается Вулф: «Люси и так с ног сбилась».

Когда Вулф описывает дни персонажей, в чьи мысли она посвящает читателей? В те, что принадлежат Клариссе Дэллоуэй, хозяйке дома? Или это мысли Люси, ее горничной? То, что ответ — в мысли обеих, многое говорит о том, почему «Дэллоуэй», спустя столетие после написания, сохраняет свое очарование. Метод Вулф предполагает, что у каждого есть своя история. Вопрос лишь в том, чья будет рассказана, а чья — проигнорирована.

Как оказалось, это один из основных вопросов, которые задает интернет. Что произойдет, когда люди наконец — революционно — смогут стать авторами своего собственного опыта? Будет ли в таком случае наш новый доступ друг к другу поощрять эмпатию или исключать ее? «Дэллоуэй», роман, в котором иронизируют над интимной стороной жизни, предвосхитил этот вопрос. Он признает двойную значимость двух ключевых ценностей, которые предлагает жизнь в цифровом мире: видеть и быть увиденным. «Она сразу увидела себя со стороны», — говорит рассказчик о влиянии Питера на Клариссу. Читатель может решить, является ли точка зрения Питера подарком или проклятием.

«Дэллоуэй» предлагает другой подход к двойственному доступу через Септимуса Смита, травмированного ветерана Первой мировой войны, который потерял способность различать реальный мир и мир в своих галлюцинациях («Я хочу показать жизнь и смерть, здравомыслие и безумие; я хочу критически показать социальную систему, как она работает, к тому же в напряженный момент», — писала Вулф в своем дневнике). Роман утверждает духовную связь между Септимусом и Клариссой: незнакомцы сплочены связью, будто нитью, которая соединяет их на расстоянии. Их истории сходятся только тогда, когда Кларисса в общем хоре сплетен гостей вечеринки слышит о том, что мужчина покончил с собой, выпрыгнув из окна.

«Это беда ее — ее проклятие», — замечает рассказчик, пока Кларисса принимает известие о самоубийстве. Но опять же утверждение о связи подозрительно: насколько глубоко она на самом деле чувствует потерю, когда устраивает свою вечеринку? Заявляя о его смерти как о своей трагедии, она проявляет сочувствие — или воровство? И, сообщая читателям, что самоубийство Септимуса было «ее проклятием», рассказчик дает доступ к внутреннему миру Клариссы или просто выражает поверхностное всеведение, столь обычное в цифровом мире, способное низвести людей к персонажам?

Точки зрения смешиваются дразнящим образом. Становится невозможно отличить третье лицо от первого. Авторство, созерцание, динамика власти взгляда, история человека как валюта — эти современные идеи пронизывают эту столетнюю книгу, напоминая о том, что наши проблемы оригинальны, но, строго говоря, не новы. Жизнь во время смены парадигмы дезориентирует. Но люди уже переживали это раньше.

Города, будь то древние или современные, представляют собой своего рода революцию в коммуникации. Они требуют, чтобы люди находили новые способы видеть друг друга в широком масштабе. Когда Вулф сочинила «Миссис Дэллоуэй», фланер (с фр. flâneur, «гуляющий» — городской тип, впервые отмеченный в Париже середины XIX века. Фланирование означало гуляние по бульварам с целью развлечения и получения удовольствия от наблюдения городской жизни— прим. пер.) стал неотъемлемой частью литературы. «Толпа» стала предметом научного исследования: социолог Георг Зиммель заметил, что «быть незнакомцем — это, естественно, очень позитивное отношение; это особая форма взаимодействия». Толпы могут захватывать дух. Они также могут быть усмиряющими. Кларисса очарована людьми, которых она видит в социальной сети Лондона. Но она также понимает пределы своего поля зрения. «Ни о ком на свете больше не станет она говорить: он такой или этакий», — пишет рассказчик. Проведение черты — мораль и для этого момента. В интернете люди постоянно выставляют себя напоказ. Из этого не следует, что мы видим друг друга целиком.

«История повторяется. Но повторяются ли десятилетия?» — задались вопросом в AP News в начале этого года в статье, посвященной предсказаниям «новых ревущих двадцатых». Краткий ответ — нет. Но жутковатый резонанс между временем «Дэллоуэй» и нашим собственным — войной, пандемией, укоренившимся неравенством, предательствами, которые приведут к потерянным поколениям — помогает объяснить, почему настало время вернуться к книге Вулф. И точечно ее пересмотреть. Вскоре после того, как была опубликована аннотированная версия «Миссис Дэллоуэй» Эмре, в Соединенных Штатах дебютировала Наташа Браун с книгой «Ассамблея». Она, как и роман Вулф, сильно восприимчива к силовой динамике повествования. Как и в книге Вулф, сюжет скуден, а богатство романа отчасти объясняется тем, как напряженные моменты в нем переплетаются с историей.

Но в романе Браун нет вторичности или дублирования. Ее повествование, что особенно важно, полностью от первого лица. В романе только одна главная героиня — безымянная темнокожая женщина, живущая в Лондоне и работающая в сфере финансов, — и одна точка зрения: ее собственная. Вместе со своим богатым белым парнем она готовится посетить вечеринку, которую его родители устраивают в своем поместье. Для нее это мероприятие нависает угрозой. «За мной будут наблюдать, это входная плата», — говорит она:

Они захотят увидеть мою реакцию на их изобилие: вежливую сдержанность, скрытое возмущение и низменный желанный голод под этим. Я должна играть эту роль с хладнокровным видом; подавать резкие шутки вместе с закусками. Это фикциализация того, кем я являюсь, но мое участие превращает вымысел в правду. Мои мысли, мои идеи — даже моя личность — могут существовать только как реакция на слова и действия толпы. Сформулированные по периметру их формы. Укрепляя как их самость, так и их центральную роль для меня. Как еще они могут быть уверены в том, кем они являются, а кем нет? Для разграничения требуется четкий черный контур.

«Дэллоуэй» населена людьми, которые смотрят друг на друга, не видя друг друга. Второстепенные персонажи «Ассамблеи» страдают от более глубоких недостатков зрения. Они снисходительно относятся к главной героине. Они сознательно игнорируют ее. «Ассамблея» красочно описывает подробности ее профессиональной жизни, ее отношений с парнем и с Великобританией; тем самым роман представляет собой мир, где лицемерие разлито в атмосфере. В нем изображены повседневные проявления жестокости, которые иногда называют микроагрессией, но которые распознаются как накапливаемое насилие. Роман Браун — это каталог объективаций, обвинение тех, кто считает сочувствие своим лозунгом, но слишком часто не чувствует боли других людей.

«Ассамблея», как и «Дэллоуэй», исследует продолжающееся столкновение между здравомыслием и безумием; безумие в данном случае — это расизм. И то, что расстраивает Браун, полностью заключена в личности рассказчицы. Мир вокруг нее утверждает, что он полон возможностей, но вместо этого он может быть мрачным лоскутным одеялом из дразнящих ограничений. Это несоответствие постоянно расщепляет ее, формируя подобие двойного сознания Уильяма Дюбуа, передаваемое с помощью волнующих деталей. Мои мысли, мои идеи — даже моя личность — могут существовать только как реакция на слова и действия толпы.

Всеведение во вселенной «Ассамблеи» невозможно. Как и любая двусмысленность, которую создает взгляд от третьего лица. В романе Браун говорится, что ирония — это привилегия, которой пользуются немногие, это еще один способ сказать: «Я вижу тебя», даже когда они отводят взгляд. Но героиня «Ассамблеи» отвоевывает все, что может у культуры, которая цепляется за свои вымыслы: она говорит, что сама расскажет свою историю.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ