Цитаты из книг — Ольга Берггольц

Нет, не должен человек бояться никакой своей мысли. Только тут абсолютная свобода. Если же и там ее нет - значит, ничего нет.

Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят: "Живи". Произошло то же, что в щемящей щедринской сказке "Приключения с Крамольниковым": "Он понял, что все оставалось по-прежнему, - только душа у него 'запечатана'".

Нет, не должен человек бояться никакой своей мысли. Только тут абсолютная свобода. Если же и там ее нет - значит, ничего нет.

Он не шептал утешений без устали, слов мне возвышенных не говорил. Только одно мое имя русское, имя простое мое твердил. ...И знала я, что еще жива я, что много жизни еще впереди, пока твой голос, моля, взывая, имя простое мое твердит.

Перешагнув порог высокий остановилась у ворот. Июльский вечер светлоокий спускался медленно с высот. И невский ветер, милый, зримый, летел с мостов гремя, смеясь... ...Но столько раз мне это снилось, что не обрадовалась я. Я не упала тут же рядом в слезах отважных и живых, — лишь обвела усталым взглядом унылый камень…

Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорит: "Живи".

А может это действительно свинство, что в такие страшные, трагические дни, вероятно, накануне взятия Ленинграда, думаю о красивом мужике и итрижке с ним? Но ради чего же мы тогда обороняемся? Ради жизни же, а я - живу.

Я уверена, что если не у каждого, то у большинства писателей есть Главная книга, которая всегда впереди. Самая любимая его, самая заветная, зовущая к себе неодолимо. Быть может, иногда, в одиночестве, писатель трепещет от восторга перед ее видением, пока никому не доступным, кроме него самого.

Забвение истории своей Родины, страданий своей Родины, своих лучших болей и радостей, - связанных с ней испытаний души - тягчайший грех. Недаром в древности говорили: - Если забуду тебя, Иерусалиме...

К СЧАСТЬЮ, - да, к великому счастью, - мы только одни ( может быть, еще Севастополь) знаем, что такое блокада, голод, тьма. Они - москвичи - не знают. У них, не испытавших этого (повторяю, этому радоваться надо), чисто платоническое сочувствие к Ленинграду... Мой внешний (отечный) вид глубоко разочаровал, и я даже сказала…

И каждый вечер, столбом встав перед иконкой, окаменев, выпучив глаза, Авдотья молилась изображению старика, спокойно кормящего медведя, изображению горестной избушки — сияющему своему за тремя ночами, далекому Гужову. <...> — Светы божи, светы крепки, светы бессмертны, помилуйте мя. Воображение перевело подслушанную…

И сегодня, когда брела, нагнала меня тоже баба, но старорахинская, Евгения Фед. Савельева. И тоже плакала, и тоже рассказывала всю свою жизнь и про жизнь в колхозе. Муж убит в эту войну, на Ладоге. — Наши мужики старорахинские какие-то несчастные. Всех скопом взяли да в одно место и отправили, под Ленинград, там они под…

Знаешь, свет, тепло, ванна, харчи — всё это отлично, но как объяснить тебе, что это вовсе не жизнь - это СУММА удобств. Существовать, конечно, можно, но ЖИТЬ — нельзя. И нельзя жить именно после ленинградского быта, который есть бытие, обнаженное, грозное, почти освобожденное от разной шелухи.. 1942 г.

О, кого ты, кого, супостат, захотел превозмочь? Или Анну Ахматову, вставшую у Фонтанного дома, от Армии невдалеке? Или стражу ее, ленинградскую эту бессмертную белую ночь? Или Музу ее со смертельным оружьем, с легкой дудочкой в легкой руке?

Трудновато мне было выполнять дипломную работу объективно, «научно». На обсуждениях в семинаре мне крепко доставалось за апологетические ноты, преувеличения. Ольга Федоровна сама помогала мне 3изживать неумеренность оценок, завышенный пафос. Сохранились страницы с ее пометками. Вот, например, рядом с фразой, которая…

<…> Я встретила О. Ф. Берггольц в ту пору, когда желание говорить о лучшем в людях еще преобладало в ней. «Вот жаль, забыла сказать об этом у вас в университете: как мало у нашей молодежи настоящей, хорошей влюбленности. У нас уж если любят, то не совсем, а с критическим отношением, — рассуждала она. — А как раньше все…

Тутошние товарищи уверяют меня, что мне совершенно необходимо принять это предложение, что вот именно побывав на фронтах, я напишу прекрасные стихи о Ленинграде, что нельзя же всю войну провести в Ленинграде, что я там уже «все видела» (как будто бы я там смотрела спектакль).

Ну, верно, установка корреспонденций малосерьезная (практически) — «армия-защитница и носительница культуры», но ведь зато она емкая, особенно если не подходить к понятию культуры как к комплексу патефона и модного галстука.