«Три женщины в городском пейзаже»

Когда пришла весна и стало тепло, все упростилось – теперь можно было просто шататься по Москве, если у него были деньги – зависать в кафе, кататься на аттракционах в Парке культуры или в Сокольниках, ходить в кино, ездить на речку.

В общем, под каждым им кустом был накрыт и стол, и дом.

Про свою семью Лена ничего не рассказывала. Почти ничего – так, отрывками и обрывками. До одного момента. Он пригласил ее на дачу – в середине июля у мамы был день рождения.

Пригласил, особенно ни на что не рассчитывая. Но, как ни странно, она согласилась.

В общем, двадцатого утром отправились. На станции купили большущий букет георгинов – она сказала, что любит эти цветы, хотя их любят немногие, почему-то считая неживыми, искусственными. Он вспомнил, что мама их тоже не любит, но промолчал.

От станции шли молча, Лена разглядывала маленькие садовые участки и крошечные, в два окна, фанерные домишки.

– Садовое товарищество, – смущенно тарахтел Туров. – Не твои важные Снегири! Здесь обычный люд, инженеры, врачи. Сажают свой укроп и умирают от счастья. Мои, кстати, тоже – не обессудь!

Она посмотрела на него с удивлением:

– Ты что, оправдываешься?

Ему стало стыдно.

Нет, своими родителями он только гордится – хорошие люди, скромные труженики, образованные – словом, интеллигенция. Да и вообще у них прекрасная, дружная и понимающая семья! Наверняка они найдут с Леной общий язык – в своих он и не сомневался!

Родители встретили их с нескрываемой радостью. Усадили за стол на террасе, накрыли чай с еще теплыми пирогами, отец приволок миски с только что собранной смородиной и крыжовником.

Мама поглядывала на Лену исподволь, вопросов никто не задавал – его «старики» тактичные люди.
Гостей ждали вечером.

Мама принялась хлопотать на кухне, отец, как всегда, ковырялся в саду. А Лена, громко зевнув, спросила, где можно прилечь.

Туров сразу засуетился, начал рыться в шкафу, отыскивая белье поновее, потом тщательно стелил кровать в своей комнате, и тут поймал мамин взгляд – она смотрела на него с жалостью.

– Не суетись, – тихо сказала она.

Он страшно смутился, как будто его застукали за чем-то неприличным, и что-то буркнул в свое оправдание – гостья ведь.

Лена легла, а он пошел на кухню.

– Спит? – усмехнулась мама, вымешивая в миске тесто.

Он беспечно ответил:

– Ага!
Чтобы избежать дальнейших вопросов, отправился в сад, к отцу, – тот вопросов точно не задаст.

Вечером пришли соседи по даче, приехали на стареньком «Москвиче» Харитоновы, родительские друзья юности. Дядя Валера и тетя Лера, тезки, вечная тема для шуток.

Туров знал, что Харитоновы, да и Туровы мечтали породниться – харитоновская Катька, подружка детства, по негласной договоренности была назначена ему в невесты. Ему было смешно – Катька, белобрысая и конопатая, курносая и смешливая, верный друг и участник детских шалостей и проказ, в невесты никак не годилась. Став подростками, они почему-то начали друг друга стесняться.

Лена проснулась к вечеру, когда все уселись за стол.

Черные джинсы, темная майка.

Туров видел, как все удивленно переглянулись.

А его любимая с нескрываемым удивлением оглядывала стол. Обычный стол, такой, как всегда накрывали для гостей – салаты, пироги, рыба под маринадом, отварная картошечка, посыпанная укропом, – мелкая, с орех, но своя, отец очень гордился. Селедочка – как без нее, – мамины соленья под водочку. Тушеная курица с овощами. Вкусно – пальцы проглотишь! У мамы всегда и все вкусно.

Проголодавшийся Туров наяривал от души. До той минуты, пока не поймал Ленин взгляд – удивленный, немного брезгливый. Еле проглотил то, что было во рту. Спасибо, что не подавился. Глянул в ее тарелку – малосольный огурчик, одинокая картофелина, ополовиненный кусок селедки.

Ему стало стыдно. Жру как подорванный, кретин. Она всегда была равнодушна к еде. Ела мало, без всякого аппетита – поклюет, как птичка, и все, сыта.

– Пройдемся? – шепнул он ей. Аппетита как не бывало.

Кивнув, Лена встала из-за стола.

Короткое «спасибо», никаких там «очень вкусно» или чего-то подобного.

Он видел, как мама посмотрела на нее – не приняла. Впрочем, маму можно было понять.

Был теплый, немного душноватый вечер, и Туров повел Лену на озеро, над которым стоял туман, гудели уставшие за день шмели, вяло стрекотали стрекозы, негромко всхлипывала, словно жалуясь, какая-то птица.

На озере никого не было. От тишины немного звенело в ушах.

Скинув футболку и джинсы, Лена обернулась:

– Идешь?

Туров, скисший и погрустневший, покачал головой:

– Потом.

Пожав плечами, она вошла в воду – длинная, худая, с остро торчащими лопатками, с беспомощной тонкой шеей, узкими, подростковыми бедрами – такая родная и такая далекая, что у него защемило сердце.

Лена плыла к другому берегу, плыла красиво, ровно и плавно, и в серой дымке были видны ее тонкие руки, и ее голова, но она отдалялась от него все больше и больше, и он почему-то заплакал.

Уезжали назавтра. Туров видел, как огорчены родители, как хмурится мама и как недоуменно смотрит на маму отец.

Мама принялась заворачивать им с собой – пироги, остатки шашлыка, собранные ягоды, а Туров, страшно смущаясь, злясь и ненавидя себя, почему-то отказывался.

Простились сухо: короткое Ленино «спасибо», короткое мамино «на здоровье». Сдержанное отца «приезжайте еще».

– Тебе было скучно? – спросил он по дороге на станцию. – Не понравилось?

– Почему? Твои родители – прекрасные люди, это сразу видно. Хлебосольные, щедрые, гостеприимные. Просто… – Она помолчала. – Я к такому не привыкла, понимаешь? У меня никогда подобного не было.
Он кивнул – никаких вопросов. Драмы там много, захочет – расскажет сама. Главное – что она все поняла про его «стариков». А больше ему и не надо.

Фрагмент из книги «Три женины в городском пейзаже».