Цитаты из книг — Марина Кочан

В нашем доме не лечился никто. Мои родители боялись не диагнозов, они боялись равнодушия. От этого им становилось хуже. У медицинской системы не было души. Самое страшное сообщалось с пустым взглядом или вовсе умалчивалось и писалось в карточке. Вместе со страхом равнодушия в нашем доме поселилось невежество. Я отлично…

В день его смерти я никак не могла нащупать свое горе. Слезы быстро ушли, высохли щеки. Осталось ощущение стянутой кожи.

Есть теория, что больные, которые не получают эмоциональной поддержки, справляются даже лучше – они берут на себя всю ответственность, становятся опорой сами себе.

Когда болит зуб, ты не можешь спать, не можешь есть, не можешь думать о чем-то, кроме этого зуба. Раньше людей пытали, вырывая им зубы по одному. Когда зуб выпадает сам, это облегчение. Это избавление от страданий.

За год до папиной смерти я заперлась в гостиной от мамы. Подперла дверь креслом, закрыла нас изнутри. Села на диван в изножье и начала раскачиваться, туда-сюда, укачивать себя, обхватив колени руками. Отец ворочался под грудой простыней и пледов. Папа дергался, как пес, которому что-то снится. Я не знаю, мог ли он вообще…

Прошлое, если его не трогать, похоже на маленький цветущий пруд. На поверхности красивые кувшинки и мелкая ряска. Но я трогаю воду, касаюсь ее. Ныряю прямо в темную страшную муть. Вглядываюсь в то, что давно уже утонуло.

В каждой капле моей крови содержится информация о том, как я могу умереть. Смерть запрограммирована, встроена в меня. Если только я не убью свое тело раньше времени, ему уже известен примерный срок годности.

Но у меня никак не получается просто любить тебя, папа. Как мне любить тебя, скажи? Мои воспоминания — осколки. Они не могут сложиться в целое. Но я кладу их рядом друг с другом, и мне кажется, что мы с тобой были важны друг для друга.

Ей принадлежало все свободное время, которое она ничем не занимала. Грусть жила внутри нее всегда, но теперь заполнила ее целиком, выбралась наружу и не давала сдвинуться с места.

Танец и пляска словно из разных социальных слоев. Танец — удел высшего общества, пляска —для простых смертных, для бедняков, уличных бродяг, больных и юродивых.

Пляска и танец не одно и то же. Танец — нечто красивое, упорядоченное. На танец хочется смотреть. Танец, χορός, хорео — это вершина культа человеческого тела. Пляска же опасна и неуправляема.

Чтобы сказать кому-то "я тебя люблю", мне нужен повод вроде расставания на месяц или болезни. Я плохо чувствую грусть и тревогу близких людей и не могу подобрать слова утешения, когда с ними случается что-то серьёзное. (с)

Много лет, в каждый мой приезд, наши разговоры вращаются вокруг еды. Как на плохом свидании. Все другие темы остаются словно за очерченным нами кругом. Еда — это то, о чем можно вести беседы бесконечно.

Больница и беспомощность — мои самые жуткие страхи. Когда они сочетаются, это значит — ты в ловушке.

Уж я-то знаю, как сложно закинуть новую мысль в мамину голову, и чтобы она там закрепилась. У меня никогда это не получалось.

Становилось не по себе от мысли, что я не справлюсь. Что буду плохой матерью. Потому что как человек я не всегда себе нравлюсь. Я часто раздражаюсь по мелочам, становлюсь жесткой, как потрескавшаяся кожа на моих пятках. Сложнее всего мне дается проявление теплых чувств. Чтобы сказать кому-то “я люблю тебя”, мне нужен…

Но никто в Сыктывкаре не знал о болезни. На улице его принимали за пьяного, сторонились, как сторонятся любых городских сумасшедших и пьяниц. Его выгоняли из магазинов и автобусов. Такая болезнь досталась моему отцу: очень редкая, очень скрытная. Редкие люди совсем не похожи на редких животных. В отношении животных слово…

Всю беременность я мечтала, что буду ходить с сыном по разным культурным местам, каждый день встречаться с друзьями, пить кофе в своей любимой кофейне, пока малыш будет сладко посапывать рядом. Но даже выход за пределы ЖК превратился в настоящее испытание. Мне было страшно стать неудобной для окружающих, нарушить чей-то…