Вручение 2007 г.

Премия Андрея Белого 2007 присуждена за поэтическую доблесть в боях на покидаемых языком территориях, за преодоление немоты мира в удерживаемой связи времен, за книги «Имена любви», «Эдем и другое».

Алексей Цветков
ПИСЬМО КОМИТЕТУ ПРЕМИИ

По летам мне, пожалуй, полагалась бы премия за совокупность заслуг – при условии, конечно, наличия таковой совокупности. Тем больше радует, что премию мне присудили в общем порядке, за текущие. Значит, в тираж еще не вышел, и есть за что одобрительно похлопать себя по плечу.
Еще больше радует, как это ни странно, что присудили с третьей номинации. По крайней мере, дважды до этого оказался в первых рядах и продемонстрировал свою в них неслучайность. Тут ведь главное, чтобы в конце все-таки получить. Скончаться вечным шорт-листером, с чувством недоданного – поистине горькая судьбина.
Итак: уважаемые члены Комитета, дорогие гости, Ваше Королевское величество… – простите, это не из той заготовки попало.
Так вот, если говорить о деньгах, то я отношусь к ним очень положительно – хоть к заработанным, хоть к лотерейным. Но не к тем, которые перепадают вместе с литературными премиями, как это ни странно звучит. Потому что, как показывает печальная практика, при деньгах всегда оказываются люди, которые их ассигнуют и направляют, и их литературные вкусы не всегда адекватны их деловой сметке. Есть опасность, как для себя, так и для постороннего, заподозрить, что вовремя оказался вблизи нужного человека. Среди моих друзей и знакомых таких нужных людей нет. Хотел добавить, что к счастью, но тут уж и впрямь убоялся масштабов собственного лицемерия.
Как бы то ни было, единственное мое сожаление по поводу размеров денежной составляющей Премии Андрея Белого – это то, что она никак не может покрыть стоимости моего приезда и личного присутствия на этой церемонии. Для меня поездка в Россию – всегда праздник, хоть и не без горького привкуса, но об этом как-нибудь в другой раз. А нынешняя оказия удвоила бы радость и затмила бы горечь.
Как я уже упомянул, премию все-таки лучше получить, чем быть на нее номинированным. Тем не менее, вышло так, что в нынешнем году я был выдвинут вместе с двумя прекрасными поэтами, чье творчество очень люблю. И если эти слова попадутся на глаза Борису Херсонскому, он не даст мне соврать: я уведомил его в личной переписке, что выйди в лауреаты он или Федор Сваровский, моя радость вряд ли была бы намного меньше нынешней.
Впервые я узнал о существовании Премии Белого в те далекие смутные годы, когда она была присуждена моему другу Саше Соколову. Такая весть из России была по тем временам неслыханной и вместе с тем исключительно радостной для эмигранта, живущего вдали от читателя. Сегодня я поднимаюсь на тот же мысленный пьедестал и не могу не подумать о том, что прошло столько лет, а премия уцелела. Боюсь, что в нашей жизни миновали еще не все смутные годы. И поэтому я хочу пожелать премии, чтобы она оставалась всегда, независимая и нищая, и по-прежнему высвечивала для нас в темном поле имена и таланты, о которых, по нашей удаленности, мы могли бы не услыхать.
То есть, я хочу поздравить не себя, а всех вас с существованием и долговечностью такого замечательного института. Огромное вам всем спасибо.

Премия Андрея Белого 2007 присуждена за настойчивое измельчение прозаической мозаики и превращение ее в нескладываемое тело исчезающего в ее гранях автора, за книгу «Бутик Vanity».

Александр Ильянен
STOP-AND-GO
Речь при получении премии

Уважаемые дамы и господа!
Дорогие друзья! Коллеги!

Как описать прогулку? (М. Кузмин)
Какие чувства испытал я, узнав о присуждении мне Премии Андрея Белого? Удивление и радость. Как опишу их, с чем сравню.
На картинах итальянских мастеров Возрождения можно видеть такие краски. И выражение лиц. Мария в смущении. Смущение сменяется тихой и задумчивой радостью.
Пришел в себя, опомнился. Задумался: что скажу я пришедшим слушать меня? Какое откровение. Ведь все будут ждать, что я поделюсь с ними каким-то открытием. Ну, если не откровением, то, по крайней мере, какой-то мыслью, претендующей на сенсацию. Сам я не раз, отправляясь на выступления, признаюсь, ожидал именно этого.
И говорить-то я не умею (пророк Иеремия).
Жанр речи для меня новый. Помнится, в прошлом году сочинял мемуар и это был мой первый опыт. Итак, после некоторого смятения принялся обдумывать мою речь. Пришло даже увлечение. Однажды, после занятий в имени Герцена отправился в Эрмитаж, посмотреть привезенную картину Шардена. Мне так понравилась прогулка по пустым или полупустым залам музея, за час или два до закрытия, что я пожалел, что не приходил сюда чаще. Как ветерану холодной войны мне дают бесплатный билет. Я стал возвращаться почти каждый день в ранние сумерки. Ницше писал, что готов примириться с жизнью на земле, раз на ней творили такие писатели как Монтень. Я же примирился с моим отечеством, раз в нем есть такой русский ковчег, в призрачной атмосфере которого хорошо сочинять речи.
Так уже было года два назад, летом. Неожиданно испортился компьютер, и я ходил в интернет-кафе Эрмитажа писать письма. Писал Бернару в Швейцарию, мол, Эрмитаж мой огород, хожу сюда каждый день.
И зимний Э. как летний Летний сад.
Полюбовался Шарденом и понял, что люблю Фантен-Лятура. Его цветы.
Кажется, преамбула затянулась и рискует стать основным содержанием.
В чем все-таки значение премии для меня?
Да, прежде всего, в именах.
Войти в такой круг – это ли не славный жребий!
Однажды Вячеслав Курицын произносил здесь речь. Запомнились его слова о том, что среди современных литературных премий Премия Андрея Белого – единственная, которую не стыдно получать. Мне нечего добавить к этому.
Кредо или символ веры.
Литературное творчество для меня религия. Не в смысле узко конфессиональном. А в широком и изначальном. Это общение. Связь.
Современное состояние религии напоминает мне Казанский собор, памятник военной славы, в недавнем прошлом Музей истории религии и атеизма, где на чердаке хранились мощи Серафима Саровского.
Сбывается то, о чем мечтал философ Федоров: воскрешение прошлого через музеи.
Из открытий совсем недавних: на месте сожжения останков бодхисатв находят иногда жемчужины. Это – чудо. Оно свидетельствует о святости подвижника. Жемчужины буддистского реликвария как нетленные мощи православных и католических святых.
Это очень сильная метафора, и когда Ахматова пишет, что вся поэзия это две-три удачные цитаты, речь идет об одном и том же феномене. Сгорая во времени, нашим творениям, может быть, повезет уцелеть в виде жемчужин.
И, наконец, об открытии, касающемся меня непосредственно. Если бы в виде игры мне предложили определить мое творчество, не уверен, что смог бы с этим справиться. Саша, юный музыкант, сын моего приятеля, поставил в своем ЖЖ мое имя в ряду Жана Жене, Сартра. Вначале я отметил лишь лестное самолюбию внимание, но потом поразился точности угадывания. Когда святой Комедиант и мученик борется с Жан-Поль Сартром, то поле борьбы – сердце моего Бъорка.
В заключение хочу выразить признательность Комитету, меня отличившему среди прочих, сердечную благодарность друзьям и соратникам, которые не позволили мне впасть в грех уныния, а все-таки продолжить творческий опыт.
Особенная благодарность Д. Боченкову и Д. Волчеку – родному издательству «Колонна», где вышли три мои книжки.
Кстати, почему Stop-and-go?
Это термин из экономики, прочитанный мной когда-то в иллюстрированном Ляруссе и означает он следующее. Когда экономика дает сбой, для преодоления кризиса возвращаются к прежней экономической модели. В своем роде это нулевая отметка письма по Барту.
Благодарю всех за внимание.

Премия Андрея Белого 2007 присуждена за «страсть к образам», с которой начиналось современное искусство, за интригующие опыты философствования кинематографом, позволяющие по-новому видеть словом, за книгу «Коммуникативный образ: Кино. Литература. Философия».

Олег Аронсон
ПИСЬМО КОМИТЕТУ ПРЕМИИ

Дорогие друзья и коллеги!
Стать лауреатом Премии Андрея Белого, конечно же, большая честь для меня, и я благодарен членам Комитета за принятое решение. Не хотелось бы, чтобы эти слова выглядели ритуально, потому повторю еще раз, но иначе: я рад, что в этой Премии существует такая номинация «за гуманитарные исследования», и мне приятно, что моя работа, таким образом, была признана исследовательской.
Мне бы самому хотелось так думать. Но все же в полной мере исследователем я себя назвать не могу. Хотя бы потому, что до сих пор не совсем ясно представляю себе, чем, собственно, занимаюсь. Многие мои тексты написаны о кино, но кино в них лишь повод затронуть проблемы, выходящие за рамки киноведения. То же касается и литературы, и философии. И я по-прежнему не уверен, что это, хоть немного существенно для других – настоящих – исследователей.
Коснусь только одной проблемы (хотя – кто знает? – может, она одна только и есть), которая кажется мне принципиальной. Назову это безосновным суждением.
Речь идет, понятно, не о суждении без достаточных на то оснований, но о суждении, которое само осознает свою принципиальную безосновность, хотя мучительно и тщетно подбирает для себя те или иные аргументы. Речь идет о суждении, которое не может опереться ни на критерии ясности и очевидности, ни на здравый смысл, ни на какое научное знание, ни на веру. Оно сторонится также вкусовых и ценностных характеристик, и, что самое главное, оно постоянно ощущает угрозу, исходящую от собственного «я». В каком-то смысле, такое суждение оказывается не аналитическим и не синтетическим (в кантовском смысле). Оно не открывает истин и не прибавляет знания. Хотя может выглядеть порой убедительным и даже отчасти справедливым. Но выглядит безосновное суждение так лишь для тех, кто сводит его к определенным основаниям, вписывая тем самым в рамки, например, гуманитарного исследования.
Поиск и риск здесь куда важнее результата. Выдающимся мастером такого рода эвристических действий был, кстати, именно Андрей Белый. И в своих литературных опытах, и в квазинаучных размышлениях. Нельзя сказать, что он сознательно провоцировал или стремился быть парадоксальным, скорее, его всегда притягивали странные области, зоны эстетической и интеллектуальной неразрешимости. Именно в них открывается безосновность, приостанавливается суждение о мире, что дает возможность безмолвной его части высказаться посредством твоей речи. И не надо обманываться, если речь эта выглядит «научной» или «теоретической». Мне, например, куда ближе жанр эссе, просто зачастую терминология и аппарат современной философии позволяют упростить путь к сути вопроса.
Кино, литература, искусство переполнены анонимными голосами, тихими аффективными высказываниями, постоянно остающимися в тени авторской воли, в тени «произведения». Мало кому удается стереть себя настолько, чтоб они стали хотя бы различимы. (Мандельштамовские «Стихи о неизвестном солдате» – один из редких и удивительных примеров.) Но, возможно, только благодаря им, даже неслышимым, обретается то особое измерение, когда нам начинает мерещиться бесконечность, когда она становится ощутимой почти материально.
Дело исследователя осложняется тем, что эти высказывания должны стать суждениями. Теми самыми суждениями, которые когда-то запретил Витгенштейн.
Полагаю, что с его точки зрения, сам предмет моего анализа, а именно «коммуникативный образ», – это как раз то, «о чем невозможно говорить».
И вправду, уже само это словосочетание вводит в заблуждение, поскольку в нем «коммуникация» понимается, прежде всего, как отношение общности, которое остается после того как коммуникация (в привычном понимании этого слова) прервана, а «образ» принципиально выведен за рамки любого изображения. На «коммуникативный образ» нельзя указать прямо. Это своеобразный остаточный (призрачный) момент существования, который проявляет себя только тогда, когда субъект умолкает. Он находится в зоне предельной слабости, или, как мог бы сказать Деррида, «такой слабости, которая слабее, чем слабость, противопоставленная силе». Наше восприятие слишком сильно, чтобы эти образы почувствовать. Наш ум слишком изощрен, чтоб им доверять. Но это лишь до тех пор, пока не встает вопрос о том, кто такие «мы» и что это за «доверие», на которое каждый из нас в какой-то момент готов опереться.
А может, «доверие» и есть всего лишь то, что позволяет нам говорить «мы»? В таком понимании оно не больше, чем коммуникативный образ.
Доверие – одно из тех слабых, крайне непрочных отношений, которые связывают нас друг с другом. Чаще всего мы о нем и не задумываемся, пока не сталкиваемся с тем, что его уже нет, что оно вдруг разрушено. В доверии нет никакой надежности. И именно на этой зыбкой почве перепроверяет себя безосновное суждение, существующее лишь до тех пор, пока доверие к нему сохраняется. Пока этика общности, не сводимая ни к каким правилам и предписаниям, удерживается.
Я далек от того, чтобы считать присуждение мне Премии Андрея Белого какой-то формой признания. Я готов видеть в этом только доверие. То самое доверие, которое не надо оправдывать. Которое просто не хотелось бы потерять.

Премия Андрея Белого 2007 присуждена за бескомпромиссное обнаружение поэтической природы речи как таковой, за абсолютную индивидуальность и абсолютную естественность высказывания, за выдающийся вклад в создание новой поэтики, за полувековое творческое самостояние.