Одна из самых любимых моих книг. Купила ее давно - очень нравится Улицкая, читала все, что она успевала написать. Проглатывала все рассказы-повести и все было мало. А тут - не пошла книга. Я несколько раз начинала читать. Засыпала, опять брала книгу, опять останавливалась примерно в том же месте. Не пускала книга к себе и все тут! А потом, летом, я как-то взяла книгу на работу. (Жара, работы особой не было, никто не приходил). Я утонула в книге! С удовольствием перечитывала некоторые страницы, как будто самоцветом-хрусталем играли строчки текста. Я попала в волшебную кладовую с сокровищами. Какие потрясающие слова! Истории! Улицкая словно списывала мои мысли, вопросы и давала на них ответы в своем романе. Хотелось закрыть дверь кабинета на ключ - чтоб не мешали.( А нечего здесь ходить).Хотелось делиться со своими подружками, какую замечательную вещь я открыла!
Знаете, какое впечатление было, когда я прочла книгу?: Как будто прополоскали душу в родниковой воде. Ушла шелуха суматошности, пыль мелких проблем, книга высветила что-то важное. Это важное для меня было в осознании того, для чего я живу. Что самое главное на земле - любовь. К мужчине, к ребенку, к родителям, просто - к людям.Понимание. Сопереживание. Осознание того, что жизнь очень коротка, и можно не успеть сказать хорошие слова тем, кто тебе дорог...
Конечно, позвонила сразу своей подруге. рассказала о книге. Дала почитать своей сестре. И что? Книгу мне вернули со словами "Ничего особенного". Ничего особенного???! Вот эта книга "ничего особенного"? "Я с тобою не дружу!", "Мне не о чем с тобой говорить!" - вертелось у меня на языке. Никогда раньше я так не обижалась за книгу. Как будто обидели моего хорошего друга. Я поставила книгу на полочку. Больше никому не хочу ее давать. Пусть она будет только моей.
Вот только сегодня, здесь и сейчас, я смогла сформулировать то, что так давно хотелось сказать: огромной ошибкой было читать Дом в выпускном классе. То есть здорово, конечно, было сбегать в него, прячась от ЕГЭ и прочих радостей, но оттуда я забрала с собой опасную мысль, от которой до сих пор не могу отделаться: страх перед выпуском. Может быть, именно после Дома во мне поселился этот ужас, и желание закрашивать окна и игнорировать реальный мир? Может быть, поэтому я ревела на последнем звонке - от нервов, сочинений по литературе, недоученного сценария и нежелания выходить за пределы своего Дома.
Я поняла это не сегодня, но только сегодня оформила в слова. Шла, знаете ли, мимо родной школы. Свернула во двор - 10:57. Как будто снова опаздываю специально, ровно к концу второго урока - и кто в здравом уме поверит в такую случайность? Как будто просто не хотелось выползать из кровати и решать логарифмы, поэтому - "Знаете, Марина Валерьевна, я гуляла с собакой и испачкала джинсы". Или: "Знаете, не прозвенел будильник". Или: "Знаете, да мне просто не хотелось приходить, ну оставьте меня в покое, и так ЕГЭ через месяц".
Только вот никакой Марины Валерьевны нет. Точнее, есть, но она там, в школе, учит свой новый пятый класс и заполняет им дневники, ругает за опоздания и вклеивает оценки, которые школьники исправляют красной ручкой, прячась по туалетам. И алгебры нет - вместо нас боится ЕГЭ другой класс, новый 11 "к", и теперь они пишут сценарии к последнему звонку и решают тесты на географии.
Нет, у меня, конечно, тоже есть ЕГЭ, но я уже совершенно не боюсь. Это тогда было страшно - когда всем классом, держась за руки, с паспортами и гелевыми ручками шли, точно на расстрел, и ждали друг друга в темных коридорах чужих школ. Тогда казалось, что от этого зависит вся жизнь, и никогда не будет ничего важнее. Но с того момента прошел год, я успела пожить в чужом городе, сдать первую сессию и отчислиться. Я работаю, снимаю квартиру, сама покупаю продукты и готовлю ужин. И смотрю на ЕГЭ как на досадную неприятность, хотя год назад ревела и билась кулаками в стену.
Я смотрю на здание школы, из которого в последний год мы выползали, уставшие, в пять вечера, а приходили туда в восемь утра. Воспоминаю, как сидели на дополнительных по физике, и я приходила каждую среду и пятницу на нулевой урок, хотя физику сдавать вовсе не собиралась. Как прогуливала физкультуру, сидя на балконе и наблюдая за суетой в зале, а на уроках литературы писала не сочинения, а глупые письма, которые позже разлетались во все уголки страны. Как на трех уроках обществознания подряд вязала всяких невиданных зверей, а Валентина Николаевна только умилялась и спрашивала, кто это будет. Как сидели на переменах, приклеив на лоб бумажки, и отвечали на вопросы, пытаясь угадать, что же там написано.
Тогда казалось, что это и есть целая жизнь, а за пределами школьных стен - пустота. И иногда так кажется до сих пор. Потому что там была жизнь и радость, был какой-то смысл, и плевать, что заключался он в повторении сценариев, решении тестов, сдаче контрольных и прочей ерунде, которая в этой вашей взрослой жизни ничего не значит.
Я шла мимо здания школы, свернула во двор... Из окон столовой запахло школьными обедами - кто сказал, что во всех школах они отвратительны? Новый 11 "к", наверное, тоже ест только в школе, в перерыве между дополнительными уроками, чтобы потом разъехаться по репетиторам. Новый 11 "к" сдает выпускной проект по информатике и программированию - на то ведь класс и компьютерный, чтобы заниматься такими вещами? Новый 11 "к" идет той дорогой, которой мне так хотелось бы пройти снова. Но, но, но...
Я прошла мимо здания школы. Мимо, мимо, мимо.
Мне теперь туда не надо.
Вольнонаемные.
Колыма.
Моя история о моей вольнонаемной прабабушке, которую я никогда не видела. Даже на фотокарточке. Моя история – обрывки воспоминаний, калейдоскоп из рассказов, слов, слез, замешанные на чувствах меня той, маленькой девочки, школьницы младших классов…
А еще моя история о моей бабушке, ее дочери, и моей неродной по крови прабабушке, которая заменила мне родную, вольнонаемную.
Меня воспитала неродная по крови прабабушка Матрена. Уж как она меня любила, баловала с самого рождения! А была еще бабушка, родная, папина мама, Татьяна, падчерица той самой Матрены. Они не любили друг друга, и было за что.
Когда-то, давным-давно, 85 лет тому назад у моих прабабушки и прадедушки по фамилии Науменко родилась единственная дочь – чернобровая, голубоглазая красавица и веселушка Танечка… Девочка росла счастливой и беззаботной, в любви и ласке, без рукоприкладства, пока не началась война. Отец ушел на войну, а дочь с матерью со временем начали голодать… К тому времени, как отец прибыл на побывку, несколько дней кряду они уже лежали, не шевелясь, на лежанке, распухшие от голода, ослабевшие, на грани помешательства. Отец вернулся вовремя – он успел спасти свою семью. По чуть-чуть варил жидкие каши, кормил с ложечки, чтобы не было заворота кишок, и таки выходил свою жену и дочь – мою бабушку Татьяну. Когда война кончилась, прадед с прабабушкой оставили свою Танечку на попечение родителей моей прабабушки в селе. А сами уехали… вольнонаемными, на Колыму. Зачем? С родючей Украины к черту на кулички в холод и лагеря? Кто знает… Заработки были хорошие. Наверное.
Прабабушка была очень красива (так бабуля рассказывала), статная, черноволосая, и уж как задорно она танцевала! Мужчины обращали на нее внимание. И влюбилась, бросила прадеда, осталась там. А больше мы ничего о ней не знаем – ее след затерялся... Могла она совершить преступление или удариться в гульбу? Могла. Могли ее убить лагерники? Могли. Могла она умереть по состоянию здоровья? Конечно, почему нет, холодрыга там какая!? А могла она просто выйти замуж, родить ребенка и жить с новым мужем долго и счастливо, хоть на Колыме, хоть в любом другом уголке СССР? Конечно, могла! Только вот прадед никому ничего об этом не рассказывал. Он просто приехал к родителям жены, погостил денек, сказал, что уезжает обратно и попросил дочь, мою бабушку Таню, провести его. Она и провела. За разговорами «провела» до темной ночи, назад страшно возвращаться, и отец предложил ей ехать с ним. Так и уехала с отцом Танечка, своей бабушке и дедушке ничего не сказав, не попрощавшись. Выкрал? Даже не знаю, как правильно охарактеризовать его поступок, но он точно был спланирован, потому что увез дочку Александр Науменко, мой прадед, ни на какую не на Колыму, а в поселок Узин Киевской области. Больше Танечка ни бабушку с дедушкой по материнской линии, ни свою маму никогда не видела…
На память о маме у Татьяны осталась лишь одна фотокарточка. Ревнивая мачеха, моя прабабушка Матрена, увидела ее, порвала и выбросила. Вот так рождается ненависть.
Никогда не забуду слезы бабушки Тани… Ее тоску по маме, по нежности, по любви – никому ты в целом мире не нужен, кроме своей матери!
«Мать добрей Бога – кого бы не убил ты, она так и будет ждать со своими теплыми руками»
Татьяна была замужем трижды, родила четверых детей, последнюю дочь в 41 год, по расчету – муж, ингуш Алексеев, выстроил ей дом, а она родила ему его первого ребенка. Именно с ним, «расчетным», бабушка и была счастлива по-настоящему.
Бабушка Таня была очень доброй, ласковой, называла меня не иначе как Ляпасён и Геге-Веге (я в детстве была ужасно медлительной флегмой), а еще очень любила русский язык и русские песни, в отличие от всей моей украинской родни. Ее искристый, молодой смех колокольчиком до сих пор стоит у меня в ушах. Я любила бабушку Таню за ее размеренные взрослые разговоры, за ритмическую гимнастику, которую мы с ней делали по вечерам каждая в своей комнате, за тихие романтические вечера, когда мы весною в окошко смотрели на цветущую вишневую аллею, за рогалики с ирисками вместо начинки и за десерт «Птичье молоко» из взбитого в пену белка, покрытого шоколадом, за домашние беляши и полноценный (с горячим пюре и салатом) завтрак перед школой, за множество тарелок и блюд, которые я требовала расставить на столе, когда ехала к ней в гости, как будто у бабули ожидался прием царской особы ))) А еще за то, что ни разу не слышала от нее ни одного печального слова, ни одной жалобы, когда у нее отказали ноги и она слегла, за то, что не видела ее мертвой (бабушка умерла, когда мы с семьей отдыхали заграницей, и мне никто не сообщил о ее смерти, похоронили ее ровно за день до нашего приезда), и она навсегда останется в моей памяти живой, с неизменной доброй улыбкой на губах и с живыми умными глазами, с быстрым умом и не предающей памятью...
На снимке бабушка Таня и ее последний муж Валентин Алексеев
Но вернемся к Матрене Корнеевне, прабабушке Моте. Со временем Александр и Матрена, новая жена прадеда, купили в центре поселка гарную хату с землей, стали жить-поживать да добра наживать. Все бы хорошо, только вот деток общих у них не было. У Матрены был сын от первого брака, умер от воспаления легких в 4 года. До сих пор помню, как она мне рассказывала, и плакала, и гладила меня своими заскорузлыми от вечного труда ладонями, и обнимала, а я ее жалела словами «Бабушка, зачем тебе он, у тебя же есть я!» - и ее глаза, глаза больной собаки, измученные, тоскливые!
Прабабушка Матрена стала знатной нянькой в поселке – ей часто приводили детей, либо приглашали нянчить чужих, пока не родилась я – ее последняя нерастраченная материнская любовь.
Когда мне было 11, мы с родителями получили квартиру в новом доме и переехали от прабабушки (прадеда Александра в живых я не застала). Она стала постепенно угасать – не осталось ни одного человека, о котором можно заботиться. Сначала мой отец, ее внук, сын падчерицы, которого она по сути вырастила и воспитала, потом я, потом мой брат. Все мы родились и выросли в ее доме, но в одночасье покинули, оставив старуху наедине с верным псом. Мы все так же заботились о ней, приходи проведать, приносили еду, но в один прекрасный день бабушка Мотя перестала есть. Совсем. Она решила, что достаточно пожила на белом свете и ей пора к Господу. Наши уговоры не помогали. Она была всю жизнь худенькой, даже сухощавой, поэтому смерть не брала ее. И тогда она перестала пить. В полубреду она не узнавала меня, свою любимицу, тихо, но настойчиво шелестела: «Позови Оксанку». Маленькая сухонькая старушка в своей огромной пуховой перине – так и запомню я ее на всю оставшуюся жизнь… Через три дня она умерла. Верный пес, сорвавшись ночью с цепи, сбежал.
Прабабушка Мотя - Матрена Корнеевна
Я родилась и выросла в этом старом доме в центре теперь уже города Узина, который когда-то много лет назад, купили мои прадедушка с прабабушкой. Прабабушка Матрена отписала мне этот дом с землей по завещанию. Город Узин расстроился, и я могла бы давно продать этот земельный участок под какой-то ресторан, но нет, это моя вотчина, моя родина. Я мечтаю построить там новый дом, посадить сад, как был при Матрене, с зимними красными яблоками и огромной дикой грушей (вы когда-нибудь пили компот из дички? Ммм, какой же он вкусный, терпкий!), и жить там в старости, ковыряться в теплой земле, и чтобы тюльпаны хрустели у меня в руках, когда срезаешь, и сочились капли со стеблей, а внуки чтобы приезжали ко мне, а я бы угощала их только что сорванным белым наливом, и гладила бы их по голове, и рассказывала старые семейные истории под треск поленьев в печке…
Моя подруга Элеонора крайне впечатлительна, безмерно эмоциональна и зачастую непредсказуема для самой себя. По этой причине она постоянно попадает в прелюбопытные ситуации. Как правило, все эти ситуации непосредственно связаны с книгами, дискуссионным клубом и молодыми людьми. Вот такие у нее интересы.
Во время очередного бурного обсуждения в книжном клубе имени трагедий Софокла Элеонора так яростно спорила с самым обаятельным участником клуба (и по совместительству ее врагом номер 1 в читательских баталиях) о том вкладе, который произвела Татьяна Толстая в литературные закрома Родины, о том, насколько ужасно иметь уши подмышками, и какое Последствие самое безобидное, так безоговорочно она отстаивала свою точку зрения, что не заметила, как согласилась выйти за своего оппонента замуж.
После того как ее пыл убавился, после того как пух и прах, в которые она превратила нервную систему других участников клуба, улеглись, после того как сама она смогла отдышаться и попить водички, Элеонора вдруг осознала, что только что сделала то, чего никогда не делала - согласилась со своим врагом номер 1 в читательских баталиях. Когда жестокое осознание непоправимой ошибки укололо ее в самое сердце, она достала пистолет и застрелилась. Шучу-шучу, конечно! Не для того Элеонора столько лет пребывала в состоянии почетного члена клуба имени трагедий Софокла, клуба имени комедий Шекспира и просто драмы Гуань Ханьциня, не для того она в течение ста двадцати месяцев ежедневно вела читательский дневник и утренники в детских садах, осваивала по крупицам формулы Экселя, в кои то веки начала смотреть сериал и печь турноверы, чтобы взять и лишить себя жизни, а вместе с ней многих лет, которые она могла посвятить книжным баталиям. Не для того! На самом деле не в силах принять факт своей капитуляции, она собрала все свои пожитки в узелок, который нацепила на палку, которую накинула на плечо и ушла в туман, потом вернулась и ушла в закат, то есть в рассвет, но и оттуда вернулась, и ушла на север... а потом в осень. Она еще хотела уйти на все четыре стороны, но передумала, потому что для реализации этой затеи ей понадобились бы еще три ее копии. В общем, и тут я вас ввожу в заблуждение.
Достопочтенная Элеонора никуда не ушла, так как не нашла тряпицу подходящего размера, чтобы замотать в нее все свои пожитки. Один только ламповый телевизор Сони 1983 года выпуска занял бы все место в будущем узелке с ее скарбом. А ведь у нее почти за ...дцать лет жизни только книг было гораздо больше, чем на один узелок или контейнер... даже сорокапятитонный. Ладно, сдаюсь! Я понимаю, что терпение ваше не безгранично, поэтому открою самую настоящую правду. Наша дорогая Элеонора, хорошенько раскинув мозгами, раскидала пасьянс и решила, что оппонент не такой уж и враг, к тому же неплох собой, и вообще, в хозяйстве пригодится. И еще раз согласилась выйти за него. Совет да любовь, однако!
В 2007-м году, вскоре после того, как я прочитал "2017" и находился в некотором состоянии подзабытого раздражения от авторского стиля Ольги Славниковой (позже я немного скорректировал своё отношение к этой книге, и сейчас ставлю ей 7 из 10), произошла со мной удивительная история.
Еду в подмосковной электричке, в одном купе со мной сидят две девушки-подружки, читают, напротив них мужчина крайне неопрятного вида, подвыпивший. В какой-то момент мужчина набирается храбрости и спрашивает: "Девушки, а что вы читаете?" Девушки молчат, игнорируют, делают вид, что увлечены чтением. Через непродолжительное время поворачиваются друг к другу и обмениваются взглядами. Мужчина замечает, что они отвлеклись от книг, и опять: "Девушки, ну что вы читаете?" Одна из них, не глядя на него, раздражённо произносит: "Вам-то какая разница?"
Мужчина: "Я просто книгами торгую, мне интересно, что молодёжь читает". И поскольку девушки никак не реагируют, он наклоняется посмотреть на обложку снизу и говорит: "А, Славникова... модно стало, в "Стрекозе" она... (произносит какие-то слова, из которых ясно, что он, действительно, эту книгу читал; девушки поднимают на него глаза, и он, ободрённый продолжает), но "2017" поинтересней, хотя, по большому счёту, тоже ни о чём".
И я, и девушки уставились на него в изумлении. Но они быстро пришли в себя и опять уткнулись в книги, да и я, честно говоря, постеснялся поддерживать литературную дискуссию. Так и сидел молча, размышляя о том, что прямо сейчас лишаю себя бесценного опыта общения с этим необычным книгочеем.
Когда моя дочка была первоклашкой и вдруг начала сутулиться за партой, ортопед посоветовал отдать ее на танцы, лучше на балет, чтобы станок и партерные занятия укрепили мышцы спины. Эта история растянулась на несколько лет. Поначалу всё было замечательно: «подготовишек» особо не «строили», прививали общую культуру танца и давали азы. Через год-полтора стало понятно, какого труда, пота, сил и слёз стоят все эти батманы-тандю, деми-плие, чудесные фуэте и пируэты, эти воздушные танцы в «пачках» и «шопенках». Спина, конечно, стала лучше, но железная дисциплина давалась ох как нелегко.
А потом вдруг нагрянувшая из нашей тогдашней столицы комиссия выявила, что у девочки ну просто удивительная, редкостная выворотность стопы (кто занимался балетом, тот поймёт, о чём я). И за мной стали ходить хореографы и уговаривать отправить дочку в хореографическое училище в Киев. Увещевали: «Зря вы отказываетесь. Ведь вы рубите ее талант на корню! Она вам этого никогда не простит!» и т. д. и т. п. А я представляла себе, как моя десятилетняя кроха будет одна, без мамы, без родных, в чужом городе, в интернате, – и сердце кровью обливалось. Хотела ли она этого сама? В силу своего возраста она еще мало что понимала и ничего решить не могла (это только в некоторых книжках дети не по годам рассудительны и мудры). А у меня не было никаких особых родительских амбиций: я прекрасно осознавала, что после училища далеко не все становятся примами, многих ожидает незавидная участь шестого лебедя в третьем ряду. В общем, никуда мы не поехали. И теперь, натолкнувшись в романе Марины Степновой на описание будней хореографического училища, царящих там нравов (чего стоит хотя бы такая «мелочь», что балерин подсаживают на курение, чтобы они вес не набирали), я в который раз порадовалась, что не отобрала у ребёнка детство, не привела к физическому и эмоциональному истощению, к необходимости участвовать в жестокой конкуренции, пробиваться вверх, работая локтями. Никакое искусство не стоит таких жертв. А танцы? Навыки никуда не делись, ведь классическая хореография – отличная основа для любых стилей: дочка теперь звезда дискотек в школе и летнем лагере и просто получает удовольствие от умения танцевать и владеть телом.
Когда я начала читать "Дом, в котором...", наслушавшись коллег по работе, друзей, вкусу которых доверяю, у меня даже мысли не возникло, что книга мне настолько не понравится. Но тогда я ещё не запретила себе бросать "незашедшие" произведения на полпути, и вымучивала этот талмуд до конца.(
Примерно после 200 страниц, я полезла в инет, искать отзывы на книгу. Как-то, будучи незнакома тогда с Лайвлибом, не попались мне на глаза его рецензии. Зато попалось множество других сайтов, где 98-100% отзывов было восторженных (я реально нашла только 3 негативные рецензии, 2 из которых были совсем невнятные и лишь одна созвучная моим впечатлениям). Тогда я задумалась - может со мной (и теми тремя) что-то не так, и продолжила читать дальше. Но чем дальше в лес...
Я искренне люблю книги жанра "магический реализм" и назвать многие из них странными - это ещё довольно мягко. Но эту книгу я могу охарактеризовать лишь одним словом - Наркомания. Именно так, с большой буквы. Причем Наркомания реальная (ибо мистическая сторона там такая невнятная, что о ней и упоминать не стоит - разве что появляющаяся из неоткуда еда и прочие вещи?!). Перескакивание с одного на другое, мельтешение героев, философские мысли в духе пабликов ВК (в похожей манере пишет Ринат Валиуллин, что аж зубы сводит)... Моей любимой конфеткой не подсластить эту жесть, написанную под запрещенными препаратами.
Самой магической вещью было то, что я её всё-таки домучила. Правда потом мне снились кошмары: снился полуразвалившийся "живой" дом без входа и выхода, какие то люди и вечная зима за окном. Очень гнетущее впечатление и, наверное, впервые такое сильное воздействие на психику.
Бывают "мои" книги, бывают "не мои", а бывает вот ЭТО...
P.S. Познакомившись с Лайвлибом поближе, я узнала, что оказывается далеко не одинока в своих суждениях о данном произведении. Эта весть меня несказанно обрадовала.
В каждой семье, наверное, есть какая-нибудь семейная легенда, либо нераскрытая тайна, окутанная пылью прошлого.
Как я недавно узнала, в моей семья таковая тоже имеется. Есть у меня бабушка, зовут её Светлана, до 10 лет она с родителями, двумя братьями и двумя сестрами жила в маленьком селе Казачинском, под Красноярском, практически на самом берегу Енисея. Родителей её звали Павел и Нина. Семья Нины была зажиточными крестьянами, "кулаками". Отцу семейства Шарипу принадлежало много хозяйства, особенно в почете были Шариповы луга (которые и на данный момент должны существовать, возможно, уже под другим названием). В 1929 году отобрали всё, отправили в ссылку на Урал только Шарипа (почему так сложилось,что только его, уже никто мне не расскажет)И да, это, скорее, предисловие, либо же просто еще одна часть маленькой, но важной истории моих предков.
Когда я дочитывала роман "Зулейха открывает глаза", моё сердце учащенно забилось при фразе: Игнатов открывает сейф, достает из пачки метрик одну - Юзуф Валиев, 1930 года рождения. Бросает в холодную черную дыру печного створа, чиркает спичкой - бумага занимается быстро, маленьким и жарким огоньком. Секунду подумав, бросает туда же и старую папку "Дело".
Пока листы медленно вздымают тлеющие угли и, потрескивая, исчезают в оранжевом пламени, он берет чистый метричный бланк, обмакивает перо в чернила и выводит: Иосиф Игнатов, 1930 года рождения. Мать: Зулейха Валиева, крестьянка. Отец: Иван Игнатов, красноармеец.
В 10 лет маленькая Света переезжает с семьей в Кузбасс, в родной город отца, где все к нему обращаются не Павел, а Гаяз.
Только спустя много лет бабушка узнает, что некогда жил мальчик Хаиров Гаяз, который потом превратился в Кутузова Павла.
К моему большому сожалению, бабушке так и не открыли завесу этой тайны, что же заставило Гаяза поменять полностью свои инициалы. Он имел военное звание, не исключено, что возможно, так было сделать просто необходимо, либо в этом замешено что-то нехорошее, которое ворошить и не стоило бы.А очень хочется..интересно же.
В этой комнатке время словно остановилось, — заходишь и замираешь вместе со стрелками десятков часов, висящих на стене.
Кажется, что висят они здесь уже очень давно и на всякого входящего смотрят своим замершим взглядом, каждый из своей остановившейся вечности. В мире могут пройти — даже пролететь, словно птицы, — часы, года и даже столетия, отмерянные ответственным тиканьем стрелок других часов, но в этой комнате время не сдвинется ни на секунду. Похожее на ленивого кота, оно будет неподвижно лежать, замерев на кончиках часовых стрелок, напоминающих огромные пики, которыми можно пронзить человеческое сердце.
Такими пиками когда-то убивали храбрые рыцари, что проживали свою жизнь ярко, даже не думая о времени, не пытаясь высчитать, сколько им осталось до конца. Это были рыцари-драконы или рыцари-эльфы — воители с бирюзовыми глазами и волосами цвета солнца. Они до сих пор живы в сказках, где все так же не думают о времени, не думают о пиках, которыми обладают часы и которыми они убивают не менее искусно, чем рыцари своим оружием.
Стрелки часов неумолимо двигаются вперед, с каждой секундой отнимая у кого-то предназначенное ему время, отсыпая песок из часов его души. Они постоянно убивают, словно жестокие античные правители, которые жаждали хлеба и зрелищ, внушая всем эту жажду, чтобы наконец напиться самим.
Но в этой комнатке все было иначе — часы отказались от своего кровавого призвания, отринув свою сущность. Они остановили каждый свою собственную вечность, замерев в ней на грани сна и яви, что вечно ходят рука об руку, но никогда не встречаются взглядами.
Сторож будет потягивать приторно-сладкое вино, приглядывая за часами. Ему нравится эта монотонно-тягучая вечность без конца и без начала, без времени… Он любит сидеть в этой комнате, пропадая из реальности, проваливаясь в другой мир, в котором шестеренки часов не крутятся, а в неподвижности застывают в воздухе.
У Сторожа очень острый слух — он всегда слышит тиканье часов, даже если оно звучит где-то очень далеко, где-то на другой планете, где время находится в беспрерывном движении. А если какие-то из его часов вдруг начинают тихонько тикать, словно немного смущенные своим желанием вернуться к потехам прошлого, у Сторожа есть молоток, на ручке которого вырезаны слова Вечной песни — ее никому не дано никому спеть до конца. А еще к этому молотку привязаны нитки с самыми разнообразными бусинами и перьями, которые колышутся на ветру и тихо-тихо, каким-то своим магическим шепотом напевают ту самую Вечную песню, у которой нет ни конца, ни начала…
А иногда по ночам в эту комнатку тихонько въезжает Табаки. Он движется, словно тень самого себя, чтобы не разбудить пьяного Сторожа, положившего руку на качающуюся стопку старых журналов. Шакал умело лавирует среди разных предметов, которые кучами свалены то там, то там, и подъезжает к часам. Ему нравится любоваться временем, застывшим на их стрелках, неподвижными цифрами, которым не суждено прийти в движение… Он достает несколько шестеренок из часов, что висят низко, почти у пола, и с наслаждением смотрит на них. В этих маленьких деталях заключена вся сила часов — стоит их забрать, как часы теряют свое могущество, замирая навеки. Если прислушаться, то можно услышать их прощальный вздох, похожий на звук ветра, который пролезает в щелку плохо прикрытого окна.
Табаки кладет шестеренки в карман своей жилетки и выезжает из комнаты, с улыбкой поглядывая на Сторожа и тихонько напевая себе под нос песню, которую слышит его собственная застывшая вечность:
© Алисия Клэр
начали с мужем читать эту книжку еще летом, где-то в августе, и вот только что закончили, читая друг другу на ночь по главе. не каждый день, конечно, часто находились другие дела, поездки куда-то, гости. но кодовая фраза "почитать Лавра" всегда моментально вселяла в душу благодать, вот не совру :) еще не дочитав, посоветовали друзьям и родителям, многие из них уже дочитали, а мы вот все мусолили. вчера ночью мы ее, наконец-то, дочитали - и теперь я лично уже не представляю, как это - не читать на ночь Лавра. мы даже прослезились в конце - синхронно.
хочу еще! верните нам Лавра, он хороший ,))
