Цитаты — стр. 3

Если каждому хранить молчание перед лицом чуда, то молчать придется всем на нашей планете. Ибо что он такое, этот елочный шарик, если не чудо? Забытое чудо, шумное, конечно, и захламленное, полное суррогатов и тривиальностей, полинялых пластиковых уточек и старых календарей, драных колготок и свалявшихся акриловых кофточек, вонючих отбросов и засаленных посудных тряпок. И, быть может, нам стоит быть благодарными за весь этот отвлекающий нас мусор, думала Маргарета, потому что если бы мы, люди, постоянно помнили, что живем посреди чуда, нам пришлось бы, как диснеевским феям, шествовать повсюду, выпрямившись, с торжественно-мрачными лицами, в развевающихся мантиях, без конца восторженно ахая и охая над каждым листком и травинкой. Веселое занятие, ничего не скажешь.

— Теперь ты моя девчонка, — произносит он. Только это и больше ничего.
Как в кино, думает она, уже в тысячный раз за свою жизнь. Все было в точности как в кино. Однако фильм продолжается: хор и пение смычков заполняют пространство, когда она вспоминает, как он потянул ее к себе через капот и наклонился, чтобы подарить ей первый поцелуй.

Умирание имеет свою литургию, и готовые ритуальные фразы уже повисли у нее на кончике языка — что больше ничего мы сделать не можем, но по крайней мере позаботимся, чтобы он не мучился, — но, невысказанные, они словно парализовали ее. Она все стоит у кровати Фольке, смотрит на его плачущую жену и невольно вздыхает: какой день ожидает эту женщину. Пятнадцать или двадцать часов кряду она будет сидеть, держа руку Фольке в своей, и смотреть, как он проходит через все стадии умирания. Жажду. Боли. Одышку и хрипы. Из жизни должен быть более легкий выход, гостеприимно распахнутая дверь...

Она всегда поражалась тому, что Кристина, до мелочей перенявшая все обычаи и коды образованных обывателей, так и не поняла, что безупречная чистота в доме у них не очень-то ценится. Не то что тело и тряпки. Ухоженное тело, приличные шмотки и засранное жилье — это вроде пароля. Выметенные углы отдают буржуазной мелочностью. А то и пролетарским комплексом неполноценности. Только тот, кому есть что скрывать, может так все вокруг себя вылизывать.

Теперь даже самые несведущие считают, подобно Блаженному Августину, что время — это река. Мы, другие, знаем, что скорее оно — дельта реки: оно разветвляется, ища новых путей, и вновь воссоединяется само с собой, находя тысячи новых протоков. Иные мгновения несутся словно водопад, иные образуют тихие заводи, так что течение времени катится мимо них, навеки застывших...

Не то чтобы я много знала о супружестве — куча романов да несчетное количество сериалов, вот и все мои познания, — но виденное и прочитанное во многом напоминало то, что происходило между ним и мной. Вот уже полтора десятка лет мы кружим друг вокруг друга, постоянно, все по тем же орбитам, словно пара заблудившихся электронов с одинаковым зарядом, не способных ни слиться друг с другом воедино, ни расстаться. Мы говорили — днями, неделями, месяцами и годами; но неизменно молчали о том, что прожгло в нас самые глубокие дыры.