Сонеты

Сонет CXXVII

In the old age black was not counted fair,
Or if it were, it bore not beauty's name;
But now is black beauty's successive heir,
And beauty slander'd with a bastard shame:
For since each hand hath put on Nature's power,
Fairing the foul with Art's false borrowed face,
Sweet beauty hath no name, no holy bower,
But is profaned, if not lives in disgrace.
Therefore my mistress' eyes are raven black,
Her eyes so suited, and they mourners seem
At such who, not born fair, no beauty lack,
Slandering creation with a false esteem:
   Yet so they mourn, becoming of their woe,
   That every tongue says beauty should look so.

Кто б черное посмел прекрасным встарь считать?
А если б и посмел – оно б не заблистало;
Теперь же чернота преемственною стала,
Тогда как красоту всяк стал подозревать.
С поры той, как рука вошла в права природы
И начали себя подкрашивать уроды,
Волшебной красоте нет места на земле:
Поруганная злом, она живет во мгле.
Вот почему черны глаза моей прекрасной:
Они скорбят, что те, которые судьбой
С рожденья снабжены наружностью ужасной,
Природу топчут в грязь фальшивой красотой,
Но в трауре своем они все ж так прекрасны,
Что похвалы в их честь всегда единогласны.

Перевод Н.В. Гербеля

Встарь чернота считалась некрасивой,
И красота быть черной не могла.
Теперь, став черной, часто слыть фальшивой
Устами клеветниц обречена.
Ведь если каждый может заменить
Уродливость искусственной красою,
Где красоте головку преклонить,
Поруганной кощунственной рукою?
Поэтому глаза у милой черны,
Как ворон, и глядят как бы грустя,
Что дурнота слывет красой, позорно
Фальшивым блеском правду исказя.
   И эта грусть так чудно ей к лицу,
   Что каждый в нем признает красоту.

Перевод М.И. Чайковского