Роза от Розы

В десять лет у меня была оранжевая куртка, дутая такая, собранная в поясе и в манжетах на рукавах, с красным мехом внутри. Снаружи этот мех клочьями обрамлял капюшон алым пушистым заревом. Тогда же я носила вязаную белую шапочку - с десятками петелек на макушке, как хвост индюка.
От холода тонкая плащевка куртки пахла осенью. Даже сейчас, если на улице холодно, в моей памяти рождается именно этот запах. Запах оранжевой куртки.
Гуляли мы тогда всей дворовой детворой на территории детского садика "Сказочный", расположившегося посреди новых девятиэтажек.
Поскольку в округе имелась лишь одна детская площадка, да и то в чужом дворе через дорогу, детский сад стал нескончаемой вселенной возможностей для юных следопытов. Здесь можно было воплотить в реальность все затеи – организовать шпионские расследования, поиграть в мега-прятки, устроить запуск космического корабля с дальнейшим выходом на орбиту, поставить спектакль «Цыганка Аза» или балет на льду «Ромео и Джульетта», ну а во время дождя под крышей веранды, дрожа от сырости и страха, послушать ужастики от вернувшихся из загородных лагерей сверстников.
Там, где сегодня наштампованы дома и проложены дороги, шумела роща. За зеленью деревьев дремало поющее лягушками болото, за которым лежал завершающийся железной дорогой пустырь.
До леса и речки нам в те годы было одинаково не велено ходить.
Осенью в квартире был особенно желтый свет. От теплого воздуха батарей и кухонной плиты он становился мягким. Бывало, летишь домой, вытянувшись как струнка на ледяном ветре, аж ребра сводит – не продохнуть, преодолеваешь последние метры перед подъездом,.. а в прихожей тебя встречает мама, такая же теплая и мягкая, как этот свет в квартире. И руки у нее горячие-горячие, их тепло током пронзает сердце, когда она касается ими твоих окоченевших пальцев, забирая тяжелый ранец.
В желтый свет прихожей я попадала часов в восемь, пятые классы в нашей школе учились во вторую смену. Нашему классу в тот год особенно не повезло – классная руководительница нам досталась влюбленная в Пушкина выпускница Парижской Сорбонны, устроившая вместо обычных школьных будней Царскосельский лицей. Роза Иосифовна Раппопорт преподавала русский и литературу, но эти два предмета настолько вытеснили все остальные, что мы буквально стали жить в школе, встречаясь в обед и уходя поздно вечером во тьму. На другие уроки и хоть какую-нибудь мало-мальски личную жизнь не оставалось ни времени, ни сил.
Кульминацией первого года ее преподавания стал устный экзамен по русскому языку в лучших традициях 19 века. Мы шли с цветами в парадной форме, Роза Иосифовна была одета в старомодный костюм с вышивкой на лацканах пиджака, оттененного белой блузкой с воротником-стоечкой. Заходили в класс по пять, тянули билеты, готовились, торжественно отвечали у доски. Для 11-летнего сознания советских времен это было как минимум необычно, а вообще – нервно и странно.
К тому моменту мое «нервно» уже достигло предела. Ну и что, что мой ответ она выделила как самый лучший. Что домой я вернулась с шикарной алой розой – настолько наша классная была польщена моими знаниями и результатом своих интеллектуальных вложений. Потом все вокруг иронизировали, что Роза мне подарила розу.
К слову, с ее приходом успеваемость класса по русскому и литературе резко скатилась на тройки и двойки, и мои родители, привыкшие к похвальным грамотам дочери-отличницы, были, мягко говоря, удивлены, силясь понять и найти разумные объяснения.
В итоге, они доверились моим впечатлениям и переживаниям, и после исторической реконструкции Царскосельского экзамена, папа отправился к директору переводить меня в другой класс, пожалев истощенные психические ресурсы подростка. Так, с нового учебного года я из «гэшки» превратилась в «вэшку».
А парижанка не выдержала такого позора и, спустя несколько месяцев, бросив класс, покинула школу. Оказывается, я была ее любимой ученицей, и она не смогла вынести такого мощного удара по своему педагогическому самолюбию за все годы школьной практики.
Так я освободила уже 6 «Г» от Царскосельского ига. А лично мне снова не повезло: классная руководительница в новом классе также преподавала русский и литературу, но к тому же была старой девой, что, видимо повлияло на ее нездоровую преданность профильным предметам. Сначала я также стала ее фавориткой, а потом чем-то не угодила, заслужив постоянные нарекания и козни. Порой, это доходило до абсурда: один раз, отвечая домашнее задание, я произнесла слово «одноврЕменно» с ударением на третьем слоге, а она, резко перебив и раздраженно исправив на «одновремЕнно», поставила двойку в дневник. Хотя я уже тогда знала, что правильны оба варианта.
Сейчас вместе с мамой в желтом тепле квартиры меня еще встречает дочка-первоклашка с косичками как у девочек-октябрят в старых советских фильмах. И уже с порога кричит: "А можно я еще с дедушкой поиграю, ну шесть минуточек? А если ты будешь кушать, то шесть с половиной, хорошо?" А дедушка - это мой папа.
Теперь я большая и в родительском доме не живу. Стараясь не дожидаться "позднее некуда", мы с дочкой отправляемся в собственную хижину.
Этим вечером резко холодно, с неба летят мельчайшие капельки октябрьской мороси. Когда я выхожу на свет, дочка замечает, что у меня на щеках мурашки. В ответ я крепче сжимаю ее ладошку. Деревья гудят на ветру.
Перед сном я нахожу на школьном столике горы искромсанной белой бумаги. Вроде мусор, но как-то слишком узорный. "Ой, мама, забыла тебе показать. Это снежинки. Те, что получились, я налеплю зимой на окна. А из неудачных снежинок я сделаю белых драконов. Они, правда, странно летают, зато у них крылья шуршат".
На улице неистово бьется ветер. Мне почему-то хочется оказаться там, в его бушующем космосе. Кто знает, может, к утру прилетят снежные драконы. И в этих металлических вздохах, обрушивающихся на подоконник, уже слышен шелест их крыльев.