эссе "Незнайка на нуле" на тему "Уроки жизни".

Незнайкой его прозвала мать, еще в первом классе. На равнодушные расспросы уставшей от беспросветной жизни, сухой блеклой женщины: о школе, приятелях, он честно отвечал: «Не знаю, ма…»
И ведь действительно – не знал. Веселье и игры бойких детей, равнодушных в своей сытой жизни, полной любовью обеих родителей, проходили мимо. А Незнайка вечерами помогал скоблить пивные и, с завистью – лимонадные этикеты с бутылок, которые мать не брезговала подбирать украдкой, – зарплаты санитарки только с голоду не помереть.
В двадцать, Незнайка остался геометрически, идеально - круглым сиротой и хозяином однокомнатной московской квартиры окнами во двор-колодец, который летом густо заливала листва старых тополей. Работал на шарикоподшипнике, крепко выпивал, семьей не обзавелся. Прожил как-то само собою, мимоходом, до тридцати и, тут его сократили с завода – девяностые, – унылые и обреченно разухабистые, – как человек пропивающий последнее в кабаке, – и будь что будет!

Перебивался грязной работой: и дворником, и сторожем, и даже отлавливал большим сачком дворняг, на которых неуловимо стал походить сам: потерянный, неухоженный и помятый. Сходство с литературным героем ему придавала прическа, точнее ее отсутствие – вечно не стриженые волосы превращались спросонья в засаленный ирокез, который он закидывал пятерней назад, а тот настырно топорщился сквозь весь день.
Незнайка пил, но ровно в меру своих слабых денежных возможностей, – потому, дома присутствовала даже и обстановка: бессистемно и нервно вибрирующий древний холодильник, телевизор, диван и кое-чего в кухне. Другой бы от такой жизни пропился в дым – да иди оно прахом! – но, не он: «Не воровать же, и тем более не вкалывать на пропой», – думал Незнайка.
Еще он был аккуратен, как нередко бывает с опускающимися людьми. Настойчиво брился каждый день и чистил щеткой бессмертные брюки и пиджак из чего-то блестящего и черного, как антрацит.
Так и жил в неустойчивом равновесии самого с собою, не спиваясь из-за безденежья, но и не берясь за ум, и неизвестно, сколько бы еще занимал дорогую жилплощадь, но нашлись добрые люди и помогли… водкой…
Очень скоро, он уже подписывал у немногословного, нерусского нотариуса бумагу, по которой залихватски сменил столицу на безукоризненно-русскую глухомань с роскошным, завораживающим названием «Дурниха». Водка тут же кончилась, зато образовались на лице синяки. Дали по зубам и несколько дней на сборы, пока готовятся документы. Все, привет!

Незнайка очнулся. Завтра вечером приедут и отвезут на вокзал! Хорошо если не прибьют.
В ужасе от содеянного, он не находил места в квартире и второй день бродил по центру: выбритый, с затравленным взглядом, ожесточенно засадив руки в карманы брюк.
В карманах пусто, нет даже курева. Иногда он останавливался, и оторопь охватывала его – волосы шевелились от осознания своего положения, и тут же возвращалось тупое безразличие. Про милицию нечего было и думать, – верная могила, – объяснили ему вчерашние добрые приятели.
Вот за густые волосы, судьба его и ухватила в Нижнем Сусальном переулке, в обеденный перерыв для помнящих себя, работящих граждан. За стеклами многочисленных кафе, ресторанов, веселые служащие за пустыми разговорами кушали скромный ланч.
Женский голос окликнул: «Мужчина!» – и заспешили за спиной: быстрее-быстрее к нему каблучки. Он не услышал – словно и не мужик. Хотя чего там, – вся интимность свелась к равнодушно-презрительным взглядам продавщиц вино-водочных отделов.
– Мужчина! Я вам кричу. – цепко придержали его за локоть.
Незнайка испуганно обернулся, – женщина. Высокая, красивая, взгляд насмешливый, но добрый, – легкий. Хорошо видимо бабочке живется.
– Чего? – недовольно буркнул он и мягко, но настойчиво высвободил из когтистой руки локоть.
– Да не пугайтесь. – чутко уловила она нервный настрой и огорошила. – У вас густая шевелюра.
– А вам-то что?
Оказалось: завтра, в одиннадцать, в секции № __ГУМа, состоится конкурс экспромт - причесок. Нужны головы, – с волосами, густыми и пышными, чтобы безумцы с ножницами, могли изуродовать их на свой вкус. Еще и заплатят.
– А сегодня нельзя? – с надеждой спросил Незнайка. Он готов был отдаться под ножницы немедля, лишь бы не бродить маясь страшной неизвестностью по отвратительно-солнечным, пустым в рабочий полдень улицам.
– Нет, завтра. – отрезала она. – Голову обязательно вымыть, побриться.
Окинула костюм и пристально взглянула в его глаза:
– Да вы, не пьете ли?
– Пью! – с вызовом сказал Незнайка, хотя о водке не помышлял третий день кряду.
– Отлично. Завтра в одиннадцать. И чтоб, как штык мне! – приказала женщина.

Негромкая, лилась музыка за огромную, туго натянутую клеенчатую ширму, отделявшую шоу-зону от «подсобки» цирюльни, долетали оживленные голоса и позабытые, оттого волнующие запахи женского зала парикмахерской.
Жирный и вертлявый иностранец с подведенными веками, вздрюченными волосами, обряженный в малиновые шаровары и расползающуюся по женоподобному торсу майку, схватил Незнайку как щенка – за морду, повертел, оглядел заросшие виски, макушку. Довольно хмыкнул и приказал: «Переодеть!», с заграничной легкостью, обкусив, неприлично исковеркав слово.
Тут же, под взглядами кучки взволнованных пышноволосых дур, спешащих прилюдно обкорнаться пострашней и пары отрешенных мужчин, всем видом говорящих: «Я вообще тут случайно…», Незнайка, краснея от стыда, накинул поношенный, но добротный костюм.
Спустя десять минут, под мягкий треск слепящих вспышек, с его головы веером полетели клочья. Задорный иностранец, пританцовывая и подбадривая себя бабьими вскриками, с болью (аж слезы набежали) повыдергал ему за пять минут пол головы, сдернул покрывало и развернул ошарашенного Незнайку навстречу аплодисментам и улыбкам, набежавших на музыку ротозеев. Грубо подтолкнул прочь с кресла и потребовал следующего барана.
За ширмой его повертели, поохал, поахали и вернулись смотреть в щелку и волноваться за свою голову. Униженный кособокой, вздорной прической, Незнайка растерянно постоял - постоял и, не дожидаясь платы, в отместку унес на себе костюм и прихватил рюкзак, который приметил заранее.

Вылетев из ГУМа, заспешил с напряженным, оголенным затылком (страшась обернуться) в толпу туристов, слоняющихся по Красной площади. Запустил руку в рюкзак – так и есть, камера: тяжелая, с большим объективом.
Взволнованный, он не замечал, как на него оглядываются и посмеиваются, тычут пальцами соотечественники: командировочные, туристы, и ноль внимания иностранные путешественники: вальяжные, неспешно фиксирующие рубиновые звезды, цветастые, веселые купола Блаженного и холодные даже под солнышком, синие ели и скучный мавзолей.
Он торопился убраться прочь, как вдруг его сильно толкнули и спешащий, невежливый гражданин обогнал его и замелькал подошвами впереди. Незнайка и обидеться не успел, как у нахала, неуловимо и тяжеловесно выпала на брусчатку пачка денег – забелела нагло, – тугая, толстая. В груди вдруг стало влажно, сладко-тревожно, как когда-то, давным-давно, когда воровато и жадно щупал в подъезде пьяненькую, едва знакомую бабу, а та лениво и будто ненароком сопротивлялась с понятной улыбочкой.
Куда глазеет турист на Красной Площади? Он глазеет вверх, по сторонам, на своего же собрата туриста, но только не под ноги. Незнайка мигом отметил, что никто не в курсе образовавшегося на брусчатке чуда и устремился к цели, неуловимо присел и подхватил деньги. Тут же из-за спины подскочил радостный паренек:
– Эх, я первый увидел! – смеясь колючими глазами, с досадой выпалил он.
Незнайка совершенно растерялся и онемел.
– Вон он! – указал парень на удаляющегося богача. – Давай быстрей! Может денег даст!
Незнайка будто прилип к брусчатке и не знал, куда деть глаза.
– Эх! – парень сокрушенно потащил его за руку как тряпичного, приговаривая. – Такая пачка! Это ж какая удача! Он тебе много даст если не жмот, а ты мне чутка. – и сам окликнул сеющего купюры гражданина.
Тот как по команде обернулся и смотрел навстречу спокойно и выжидающе.
– Вы потеряли, – залепетал Незнайка под уверенным, с веселыми искрами взглядом, – а мы вот…
– О! – вытаращился мужчина и растерянно охлопал карманы. – Как же это! Спасибо! – благодарил он. – Я ваш должник. Секундочку, секундочку!
Он ловко сдернул с пачки резинку и вдруг врезал в лоб:
– А где деньги?! Здесь не все! Э-э!
Парень бросился в толпу, а Незнайка был схвачен железной рукой и поведен к васильевскому спуску. Он и не думал сопротивляться. Потеря жилья, дурацкая прическа, и вот теперь это – сломили его. Он покорился. Мужчина звонил кому-то.
В конце спуска уже ждала машина. Не церемонясь, втолкнули внутрь.

– Откуда приехал? Турист? – взял его за шкирку коренастый «обворованный», словно по-дружески приобнял. Он нависал, давил, так бесстыже и нагло заглядывал в глаза, что казалось, шарит взглядом изнутри – по-хозяйски. Он заполнил собой все. Незнайка даже не удивился, что и машиной управляет он – с заднего сиденья, – так был напуган и подавлен.
– Местный…– промямлил Незнайка.
– Черт! – прорычал незнакомец. – Как возвращать будешь, ворюга? Тачка какая? Ты дружку своему успел скинуть… – тут он озвучил такую сумму, что Незнайка потек с сиденья.
– Нет машины, ничего нет. – совсем по-детски всхлипывал он.
– Один живешь? Паспорт свой давай! – не стесняясь, шарил по карманам коренастый.
– Нету паспорта. Потерял.
– Где живешь? Квартира твоя? Родственники где? – не давал бандит опомниться и грубо встряхивал за ворот ворованного пиджака. Через пять минут он знал о Незнайке все, а еще через девять, машина въезжала под тополя родного двора.
В квартире бандит осмотрелся, поуспокоился и уже миролюбиво и просто спросил:
– Как зовут-то тебя, прыщ?
– Незнай…ка. – заикнулся тот. – Валентин.
– Хы-хы. Слышь, Пончик? Это судьба. – обратился он к приятелю.
Низкорослый, сумрачный Пончик открыл в невеселой улыбке на треть золотые, а на две трети порыжелые, как старый санфаянс зубы.
У Незнайки впервые в жизни отчетливо заболело слева, за грудиной. Сама акула-жизнь показала в пасти Пончика свои жуткие, обнаженные по самые корни клыки.
– Ну что, Валентин? – коренастый, как о решенном, убежденно хлопнул себя по коленкам и по-деловому, с улыбкой сказал. – Квартиру твою продаем, долг вычитаем, остальное тебе, – все по-честному. А господин Пончик, пока у тебя остановится. В институт-то он дурак провалил, а в деревню стыдно показаться. Пусть поживет до следующего захода, как ты?
– Пусть. Я ничего… – прошмыгал исподлобья Незнайка. – Только ко мне завтра троюродные братаны приезжают. Как быть-то?
– Откуда? Зачем? – насторожился бандит.
– Так тоже, абитуриенты. Деревенские. – прерывисто вздохнул Незнайка, словно смиряясь с горькой долей.
– Это ничего. – сладко успокоил коренастый. – Я завтра приеду, все утрясем. Если всякий неуч вздумает у тебя селиться, то это наглость, косность и пережиток! Что им, гостиниц нету в Москве? – искренне негодовал он. – Поражаюсь людской наглости! Не переживай, Валя, утрясем.
С этими словами, он очень довольный, поднялся с дивана, радушно попрощался и предложил Пончику сопроводить гостеприимного хозяина в ближайший ларек за водкой и закуской – отметить встречу.

Незнайка пил водку и не хмелел. Сосредоточенно, без вкуса грыз огурец за огурцом, глотал, не жуя дешевый сервелат, набивал рот кусками ватной булки. Потом сблевал в туалете и вернулся к истово выпивающему коньяк и флегматично закусывающему бисквитами и салом, молчаливому Пончику.
Завтра решалась Незнайкина судьба.
Коренастый прибыл, как и обещал – в шесть. С прибаутками – смешками, выпил пару стопок коньяка и закусил лимоном. Вежливо уселся подле Пончика на диване, перед теликом – ждать деревенских олухов с соломой в волосах и фанерными чемоданами.
Незнайка стискивал челюсти, чтобы не клацать зубами и ушел на кухню – заварить чай. Он с минуты на минуту ожидал прихода Кукарямбы – переезжать в деревню: к парному молоку, ласковым коровам, речке, – в радушные объятия здоровой, беззаботной сельской жизни.

Кукарямба отпер дверь своим ключом. Обмирая на шум, Незнайка как балерина, на цыпочках пропорхал в прихожую и застыл с собачьим взглядом.
Огромный Кукарямба был с похмелья, злой как черт. Бабы его не любили, а боялись до смерти, притом за его же деньги. Вот такая ухмылка судьбы. Еще он был агрессивно туп, или тупо агрессивен, потому занимался утилизацией дерьма вроде Незнайки.
– Кто там?! – на Незнайку удивленно уставились из-под валика бровей, красные, бессмысленные глазки страшного человека. Из комнаты донесся взрыв беззаботного мужского смеха. У Кукорямбы даже подвисла челюсть.
– Братаны троюродные, из деревни. Абитуриенты. Пока не поступят. – лепетал Незнайка и неуловимо парил в воздухе от страха.
– Чего!? У меня завтра покупатель! – задохнулся Кукарямба. – Да я тебя!
Одной левой он отшвырнул с пути Незнайку, как котенка и кинулся в комнату.
– Вы хер ли тут?! – заорал он на братьев на диване и двинул ужасным ботинком по тумбочке сервированной коньяком и лимоном. – Пошли в колхоз, чернозем!
Кукарямба не мотал, но конечно мог опознать по вторичным признакам, что Пончик мотал за мокрое, да тот был в рубашке. А первичные признаки: взгляд, – спокойный и бешеный и еще улыбку, – узкую, ржавую щель тонкогубого рта, он – далекий от духовного, – проморгал.
Пончик схватил с пола бутылку и обезумев от ярости кинулся на Кукарямбу. Врезал по шишковатой, обритой голове. Все это без единого звука и с приклеенной улыбкой.
Коренастый, оцепеневший на диване, подскочил от звона стекла. В нем не было духа Пончика и слепой злобы Кукарямбы, насмерть сцепившихся на полу.
Кукарямба наотмашь гвоздил мосластым кулаком в лицо подмятого Пончика, превращая его месиво. Как под обухом топора, жутко хрустели кости и брызгало. Скованный ужасом, коренастый диким взором наблюдал смерть товарища и никак не мог вытянуть непослушную руку из кармана.
Кинуться бежать мимо громилы с окровавленной башкой он даже и не думал, он бы скорее прыгнул в окно.
Пончик хлюпнул и затих. Кукарямба без промедления, всей тушей кинулся на завизжавшего коренастого и нарвался на нож. Он видимо и не почуял, что проткнут и распорот. Вцепился тому в горло и с хрустом сломал железными пальцами.
Ни жив, ни мертв, притаившийся Незнайка услышал, как грузно упало чье-то тело и все затихло. С безобразно прыгающей челюстью, белый как мел он в пол глаза заглянул в комнату. Три трупа троюродных братьев-абитуриентов застыли на переднем плане: живописно и жутко, в бедной раме убого жилья.
Незнайка закрестился, облегченно-слезливо вздохнул, и кинулся к соседке, – вызвать милицию.
– Срочно! – кричал он в трубку – Три трупа! Хотели квартиру у меня оттяпать! Да нет, не я! С ума сошли?! Сами! Жадные вот и перерезались! Кого? Меня? Незнай…Тьфу! Валентин!