«Тильда» - первая самостоятельная прозаическая книга Дианы Арбениной

Неужели я все ближе к своей мечте? Неужели у меня когда-нибудь получится окружить себя придуманным миром придуманных людей? Я так это люблю. Пожалуй, не меньше, чем писать песни. И уж точно больше, чем писать стихотворения, которые, рождаясь, раздирают мою душу.

Я не хочу боли. Не хочу страданий. Я хочу дарить вам выносимую и отчасти грустную легкость бытия. Запасы серной кислоты на исходе. Я знаю, где неисчерпаемый ее запас, но не хочу идти за новыми литрами жидкости, призванной растворять в себе ту радость, которую каждый живущий вправе испытывать в мизерное количество отпущенных лет на земле.

Я хочу новую жизнь. Новую жизнь в награду за честно прожитую старую.
Вы держите в руках мое прошлое. Мое прекрасное прошлое. Спасибо вам за соучастие. Спасибо за присутствие в моей жизни.

И пусть будет у каждого из нас та единственная любовь, которая ведет нас по бесконечному пути к свету.

Диана Арбенина

Кто она - Тильда? Мертвая любовь? Невыносимая гравитация прошлого? Внутренний голос – «человек нашего внутреннего содержания»? Или банально - Ева Джима Джармуша? Холодное имя рождает вопросы, и ответы будут получены.

«Тильда» - первая самостоятельная прозаическая книга Дианы Арбениной. Истории, написанные не рифмой за все минувшие годы и в которых есть все: и умершая любовь, и ушедшие друзья, и травмы прошлого, и полеты во сне и наяву, и питерские дожди, и слезы, и новые надежды.

«Тильда» – молчаливый наблюдатель. Самое честное и настоящее жизнеописание Дианы Арбениной - то, что невозможно передать, не исказив, напрямую, но возможно лишь подсмотреть сквозь жалюзи строк, рождавшихся на кухне с желтым абажуром среди пластинок Норы Джонс, на набережных Невы с горячей водкой и в магаданскую пургу с разрядившимся фотоаппаратом. Строки и в горе и в радости. Жизненно и потому грустно. Жизненно и потому прекрасно.

«Тильда» - это жизнь, взросление, любовь, идеал. Это страх, смерть, смех и сон. Это ты. Это я. Это каждый из нас.

Отрывки из книги:

«ТИЛЬ-ДА. Два слога. ТИИЛЬ-ДА. Беспомощная любопытная Т вползает в горло тонкой устрицей по ручейку И, не уверенная, что ей это нравится, но обратно дороги нет, пути мгновенно отрезаны клинообразным ЛЬ, который тотчас берет ее в плен, и они сливаются, и повисают, и дрожат на влажных бугорках альвеол, и покачиваются, чтобы затем обрушиться вниз в пропасть однозначного ДА. ТИЛЬДА. ТИИИЛЬ-ДА — шептали мы в горячих ночах наших спален и уносились от этого слова в поднебесную наших потолков, оставляя постыдные следы на простынях.

Боялись ли мы ее? О да. Мы все поголовно были влюблены в нее и боялись это признать. Нам было легче ударить ее, чем поцеловать, и, когда все случилось, наверное, всем нам стало легче. Как мы безутешны в своем эгоизме и как удушающе счастливы в нем».

***
«Але-оп! В конце концов меня спас Питер. В нем полно и акробатов, и клоунов, и гимнастов. В нем ручные, бывшие дикими звери, и обмелевшие моржи, и грустные слоны с пыльными ушами, и затрапезные жонглеры, и одетые в человеческое, обезумевшие от шизофрении мартышки, и тигры с желтыми зубами, и никому нет дела до пантеры с хлыстом вместо позвоночника.

Але-оп! Однако нам весело в цирке, и давайте радоваться! Мы — белые, нет — серые, нет — оранжевые вороны. Мы — обглоданные звери, несмешные трюкачи, клоуны-камикадзе, и Карлсон, который живет на крыше, тоже с нами. Мы все в цирке. В игре. В балансировании на грани. В полете. В падении. В ежедневном одухотворенном сальто-мортале. И по кругу, по кругу, по кругу...

Знаете, я стала чувствовать, как из меня уходит моя жизнь. Я так сильно люблю жить. Люблю каждое утро, и отводить детей в садик, и чай ти латте ту гоу на обратном пути. Мне будет очень тяжело со всем этим прощаться. Я ведь тоже клоун, и это цирк, да. Все это цирк. Временное представление с неизбежностью отдать номерок и получить пальто».

***
«В общем, маразм крепчал и было грустно. И грустно было вовсе не оттого, что все в жизни Леночкиных друзей пошло наперекосяк и как-то криво. Не оттого, что с ее прыжком молодость ушла, а сердце перечеркнула запекшаяся кровянка столового ножа. И не оттого, что Леночка оказалась дешевой истерической дурой и врала всем всю жизнь, всех на путь истинный наставляла, а за, простите, свой базар не ответила. Грустно не от этого.

Вот уже четыре года прошло, а на могиле по-прежнему живет ее пес. Преданный, еще не старый ротвейлер. Его пытались гонять, но оставили в покое — больно человеческая тоска смотрела на людей из песьих глаз. Директор похоронной конторы пытался взять его себе, но пес ни в какую. Вежливо поблагодарил, хвостом постучав по земле, поскулил, но с могилы не сошел. Могильщики кормят его от случая к случаю. Пес внимательно наблюдает за появляющимися новыми соседями Леночки и шевелит ушами, когда слушает похоронный оркестр. Он не очень худой, и массивный бежевый ошейник еще не особо истрепан дождями. Когда наступает ночь и от могил начинает пахнуть остывающей ночной травой, пес вытягивается на Леночкиной могиле, кладет морду на длинные шоколадные лапы и начинает негромко выть. Поплачет так и засыпает. Как ему хочется к ней и как хочется ее простить!».

***
«Воображаю, как удивился бы закомплексованный парень Курт Кобейн, узнав, что его подростковые отчаянные музыки станут новым революционным стилем в мире. Скорее всего, услышав такой бред, грустно улыбнулся бы и послал. Винсент Ван Гог еще раз выпил бы керосину, если бы мы показали ему, как вальяжно и самодовольно мир расхаживает вдоль тел его картин и думает, что знает, и решает, что понимает.

Хорошо, что мы живем и не видим, во что превращается наша мечта.

Хорошо, что все — после смерти.

Это делает нас молодыми и свободными при жизни, а моду на нас — вечной».

Новость предоставлена издательством АСТ. Книга поступила в продажу.