Заразите меня, пожалуйста, малярией

Автор: Сергей Кумыш

В начале была лодка. Точнее, самый настоящий плавучий отель — компактный, стильный, исключительно (как предполагалось) дорогой. Американская писательница Энн Пэтчетт и ее муж, хирург Карл Вандевендер, в числе других приглашенных, сплавлялись по Амазонке. Это было пробное плавание, и присутствовавшие на борту тревел-райтеры должны были впоследствии об этом написать. Однако у Энн Пэтчетт, представлявшей журнал «Гурме» был и личный интерес: она собирала материал для своего шестого романа, который впоследствии назовет «Предчувствие чуда» .

Интересный парадокс. Сюжет этой книги, даже в очень сжатом пересказе, навевает в лучшем случае безразличие, в худшем — тоску: сотрудница фармацевтической компании отправляется в джунгли Амазонии, чтобы отыскать командированную туда лет десять назад ученую, которая занималась разработкой препарата для повышения женской фертильности и по ходу так увлеклась, что в итоге перестала выходить на связь. А еще главной героине желательно выяснить причину и обстоятельства гибели ее коллеги, отправившегося туда несколько месяцев назад с той же самой целью — выяснить, что происходит. Теперь, внимание, два последовательных вопроса. Кто из предполагаемых читателей не то что видел, но хотя бы поверхностно может представить себе джунгли? Кого, кроме фармацевтов, может заинтересовать роман о приключениях фармацевта, процентов на семьдесят помещенный в джунгли, которые никто никак себе не представляет? В общем, нет, спасибо, в другой раз. Однако роман «Предчувствие чуда» стал не только одной из самых продаваемых и читаемых книг Энн Пэтчетт, но также объективно одной из лучших — и, возможно, самой личной.

Наверное, это и есть максимально простой ответ на вопрос, в какой момент просто хорошая литература становится искусством. Пэтчетт, помимо прочего, действительно удалось создать на страницах книги живые джунгли — со звуками, запахами, изнуряющей влажной жарой. Тот случай писательского мастерства, когда автор не просто погружает тебя в роман, но делает свою книгу частью твоих, читатель, личных воспоминаний, частью твоей биографии. Ты помнишь то, чему не был свидетелем, чего не видел и не слышал, — и думаешь об этом, хотя бы отчасти, как о чем-то, пережитом лично тобой. И становится неважно, как на самом деле выглядят джунгли, реальны ли они вообще. Это джунгли из книги Пэтчетт — из той области твоей персональной реальности, в которой ты не сомневаешься. (Похожий фокус, кстати сказать, она проделала в своем новом романе «Голландский дом», создав из печатных знаков пространство до того осязаемое, что, закрывая книгу, невольно начинаешь скучать по дому, которого, вообще говоря, не существует; более того, как он выглядит, не знает, по ее собственным словам, даже сама Пэтчетт: если приглядеться, можно заметить, что в книге она ни разу не описывает особняк целиком.)

Все началось со случайной вроде бы реплики, оброненной в разговоре ее знакомым критиком. Он сказал, что современной американской литературе очень не хватает добротного романа о науке и ученых. Пэтчетт, обладающая в этом смысле невероятным чутьем, решила, что такой роман должна написать именно она. Одна из первых идей, которые пришли ей в голову, была о том, что сюжет должен быть хотя бы отчасти связан с неким лекарственным препаратом. Что это может быть за средство? Какая безумная идея может показаться среднестатистическому жителю США ужасно привлекательной? (Как станет ясно почти сразу после выхода книги, не только жителю США).

Одним из главных принципов Пэтчетт в работе над каждой новой книгой был и остается следующий: она должна ступать на незнакомую территорию; писать о том, в чем изначально не разбирается, и в процессе работы прокачивать знания до уровня эксперта. Так было, например, с романом «Бельканто», одним из ключевых персонажей которого стала оперная дива: на момент начала работы писательница не только ничего не знала об опере — за всю жизнь она не посетила ни одного спектакля. И тогда Пэтчетт, еще в ранней юности пообещавшая себе самой, что у нее никогда не будет детей, решила, что таким препаратом станет средство для повышения женской фертильности: чтобы женщина могла спокойно рожать в возрасте 50+, например.

Начав писательское исследование, Пэтчетт столкнулась с первой проблемой: не рожав и даже не интересовавшись вопросом, она лишь очень приблизительно представляла себе, как проходят роды. Она позвонила знакомой акушерке и попросила разрешения провести с ней смену. Во время первых же родов что-то пошло не так и пациентку пришлось кесарить. Когда плод был извлечен, врач сказала, показывая новорожденного Пэтчетт: «Представляешь, я случайно надрезала скальпелем его веко. Если бы лезвие прошло на микрометр глубже, ребенок ослеп бы на один глаз. Но все обошлось, мама и сын в безопасности». После этого Пэтчетт самой потребовалась медицинская помощь — в первую очередь, психологическая, — и задерживаться до конца смены она не стала. Того, что она уже увидела и услышала, хватило ей с лихвой.

И вот уже она придумала племя, живущее в амазонских джунглях Бразилии, женщины которого постоянно едят чудодейственную кору определенного дерева, благодаря чему способны рожать до глубокой старости. Опять же, описание быта и обычаев аборигенов, а также действие, оказываемое на человеческий организм их уникальным рационом до того удались, что вскоре после выхода книги люди на полном серьезе бросились гуглить выдуманное дерево Tabebuia martini и племя лакаши, тогда как само это слово — слегка видоизмененное название любимых хлопьев для завтрака Пэтчетт.

Но она еще недостаточно знает про джунгли. Какую, например, болезнь там можно подхватить? Малярию. Пэтчетт не просто прочла о малярии все, что только смогла найти. Дошло до того, что она обратилась в институт, где изучают малярию и попросила, чтобы ее на некоторое время заразили и оставили под наблюдением. Этой затее, однако, воспротивились абсолютно все, и в первую очередь, ее муж.

Чего еще не хватает? Должен быть сильный персонаж-загадка, который превратит книгу из пока еще расплывчатого сюжета о медикаментах и джунглях в полноценный роман. Кто-то вроде полковника Курца из «Апокалипсиса сегодня». Так появилась Аника Свенсон, а Энн Пэтчетт поняла, что фактически пишет литературную версию «Апокалипсиса…», разыгранную женскими персонажами. Как и в случае с Курцем, отношение к Свенсон как главной героини, так и читателя, постепенно трансформируется: от глубоко затаенного страха и вполне объяснимого недоверия — через постепенное приятие — к слегка отдающему патологией сочувствию, причем, отследить моменты, когда именно происходит эта смена оптики, если только не задаваться подобной целью, невозможно.

Главное в романе, конечно же, не джунгли, древние племена, чудодейственные деревья и прочая экзотика. Это история о том, как пытаясь понять кого-то заведомо непостижимого, как пытаясь подстроиться под место, которое никогда тебя не примет, — если, смирившись с невозможностью успеха как с данностью, ты не оставляешь попыток, — в определенный момент начинаешь понимать что-то важное про себя. Первый подобный ответ однажды просто приходит откуда не ждешь; а потом ответы начинают сыпаться со всех сторон.

И это применимо не только к происходящему в книге, но и к жизни автора, и — опосредованно — к читателю. Однажды все, что ты мучительно пыталась проговорить, все, что составляло твою потаенную суть начинает звучать в голосах созданных тобой персонажей. Автор — адвокат своим героям лишь на первых порах. Если все делать правильно, после выхода книги происходит полное перераспределение сил: за автора начинают говорить персонажи; голос хорошего писателя уникален и моментально различим, но также всякий хороший писатель — человек с тысячей голосов.

А теперь вернемся к началу, то есть — к лодке. В том путешествии Пэтчетт видела немало удивительного. Например, во время одной из вылазок на берег гид показал ей крошечную желтую лягушку, размером чуть больше мухи, яд которой может убить коня. Еще как-то раз все собрались на палубе, и вдруг один из журналистов чуть ли не приказал присутствующим замолчать. На тот момент никто не знал, что он, помимо прочего, лицензированный охотник на змей. В наступившей тишине парень свесился через борт и вытащил из воды (исключительно забавы ради) трехметровую анаконду. Самым необычным и пугающим были не размеры змеи, а ее запах — смрад водного чудища из ставшей явью детской страшилки.

С наступлением темноты на лодке было до такой степени нечем заняться, что Энн с Карлом за первые два-три вечера прочли все книги, которые взяли с собой. Оставалась одна, последняя. Они уселись рядом у себя в каюте — Энн прочитывала страницу, выдирала из корешка и передавала мужу.

Все те же первые два-три дня были для нее самым захватывающим и зрелищным путешествием из всех, что она предпринимала в жизни. Однако к концу первой недели Пэтчетт, по ее собственным словам, была готова продать душу, лишь бы только выбраться оттуда. Вся эта бесконечная листва, все эти деревья, вода и непрекращающиеся звуки стали действовать угнетающе. Находясь в сердце Амазонского леса она чувствовала клаустрофобию. По-настоящему дикая природа, удаленные места, где тебя на самом деле быть не должно, обладают чем-то вроде характера или даже сознания. Они подпускают тебя к себе. Подпустив, пытаются поймать в ловушку. Поймав, начинают с тобой играть. И всегда побеждают.

События той экспедиции, включая эпизод с анакондой, Энн Пэтчетт подробно опишет в статье для «Гурме», ради которой, в первую очередь, ее туда и отправили. Однако когда выйдет номер, материала в нем не окажется. Она позвонит редактору журнала Биллу Сертлу, и тот расскажет, что вскоре после отъезда журналистов лодку захватили пираты и впоследствии сожгли, поэтому необходимость в партнерском материале отпала. Анаконда и все остальные приключения в измененном виде перекочуют в роман. Как будто все предприятие изначально затевалось лишь для того, чтобы Пэтчетт могла собрать материал для будущей книги. Мрачноватое, но все же своего рода чудо.

Именно это слово — «чудо» — она часто использовала, когда рассказывала о готовой рукописи друзьям и родным, почти закончив работу. Не хватало лишь одного — названия. Как-то раз она пожаловалась по телефону подруге, что все варианты либо откровенно неуместны, либо слишком иллюстративны и ничего не сообщают об атмосфере романа.

— Расскажи мне о главной героине, — попросила подруга. — Что, по твоему, с ней на самом деле происходит.

— Да много чего, — ответила Пэтчетт. — В том-то и загвоздка. И она не перестает дивиться абсолютно всему, что видит вокруг, ее эмоции не притупляются. При всем том, что с ней уже происходит, она, как бы это сказать, постоянно в предчувствии чуда.

— Предчувствие чуда, — посмаковала фразу подруга. — Энн?

— Да?

— Остановись на этом. Названия лучше ты не найдешь.