1 Соловьиный помет

Писать отрицательные рецензии редко бывает приятным занятием. Неприятнее, наверное, только писать доносы, но этим, к счастью, заниматься мне пока еще не приходилось. В общем, и от отрицательных отзывов я стараюсь воздерживаться. Как-то жаль авторов, тратящих немало времени для того, чтобы написать книгу, да и писатели, как известно, народ тонкокожий. Критиковать всегда легче, чем создавать. Но иные книги милосердия не заслуживают, и «Бродский. Двойник с чужим лицом» Владимира Соловьева – яркий пример такой книги, тут даже совесть самого злобного критика не будет потревожена. А я и не очень-то злобный. К тому же приобретение этого опуса мне обошлось приблизительно в $25. Самих денег мне не жаль, а жаль то, что какую-то часть этой суммы получит господин Соловьев. Жаль еще и то, что за свои деньги пришлось поваляться в грязи. В грязи валяться я не люблю, а уж тем более за свой счет. Да и кто любит? Пускай тогда эта небольшая рецензия послужит предостережением для других читателей, интересующихся Бродским. Как известно, предостережен – значит вооружен.

О бесконечных повторах (такое впечатление, что книга – сплошная подборка статей об одном и том же, написанных в разное время, по принципу copy and paste) и других погрешностях говорить не буду. Перейду к существу книги. «Бродский. Двойник с чужим лицом» – своего рода сублимация авторских комплексов и фрустрации. Действительно, судьба у эмигрировавшего в США в 70-х писателя Владимира Соловьева незавидная. Имя у автора громкое, но при упоминании Владимира Соловьева прежде всего подумают об одной из главных медийных персон современной России; более продвинутые люди, может, вспомнят о философе. А вот о писателе, знавшем Бродского и Довлатова и считающем себя их другом, к тому же, в чем он сам не сомневается, значительно способствовавшем их литературному успеху, не подумает никто, и количество рецензий на книги мало кому известного Соловьева на сайте Livelib.ru лишь подтверждает эту мысль (по-моему, моя рецензия на данную книгу – первая).

Впрочем, рецензия не об авторе, а о его произведении. Книга относится к жанру сведения счетов. Счетов, судя по всему, довольно много. Соловьев утверждает, что пишет о Бродском для того, чтобы его оживить, воскресить того городского сумасшедшего поэта, которого он и его жена, тоже, кстати, поучаствовавшая в «проекте», когда-то знали. Иначе говоря, это не филиппика против Броского как человека, а против того имиджа, который Бродский себе создал и активно культивировал после получения «Нобельки». Похоже, от внимания автора ускользает один очевидный факт: если бы Бродский остался городским сумасшедшим с улиц Санкт-Петербурга, то Бродский Соловьева никого бы не интересовал, в том числе и самого Соловьева. Бродский после «Нобельки» – источник заработка Соловьева, который посвятил Бродскому не одну, а целые четыре (!) книги. Как-то нелепо писать четыре книги о человеке, чью значимость ты считаешь преувеличенной.

Но Соловьева это не смущает. Его вообще мало что смущает, в том числе и собственное довольно-таки фривольное отношение к истине. Читателю нелегко определить ту грань, разделяющую правду с пылким воображением автора. Подозреваю, что это неслучайно. Бoльшая часть книги – повествование от лица молодой девушки Арины, чьи родители якобы некогда дружили с Бродским. Девушка неоднократно вступает в диалог с уже умершим (!) Бродским, который с готовностью поддерживает разговор. Не знаю, говорят ли переехавшие в США молодые российские женщины так, как говорит Арина; все-таки думаю, что так, скорее, говорят переехавшие в США немолодые российские писатели, которых такие молодые женщины очень возбуждают. Соловьев получает истинное удовольствие от этих вымышленных бесед и вообще от всяких мистификаций, коих в этой книге хоть пруд пруди. Апофеоз этих экзерсисов – четыре версии роковой любовной драмы Бродского, изложенные (покойным) Бродским, Басмановой, Бобышевым и сыном Бродского. Было бы интересно узнать, что думают по поводу этой «реконструкции на четыре голоса» а-ля Акутагава непосредственные участники любовной коллизии, особенно покойный Бродский, но Соловьева это, по-видимому, не сильно интересует.

Вообще, как полагает Соловьев, истину переоценивать не стоит. «О Кутузове мы судим по воспоминаниям современников или по „Войне и миру“?» И сам же дает ответ: «Вот именно». Лукавит, конечно. Во-первых, все эти диалоги и ощущения исторических личностей не являются самыми сильными сторонами великого романа Толстого. Во-вторых, о Кутузове мы, может, и судим по «Войне и миру», но биографию Наполеона или Александра I мы будем изучать все-таки по другим источникам. В-третьих, Толстой родился после событий 1812 года и с тем же Кутузовым точно не общался, и у читателей нет сомнений, что «Война и мир» – все-таки роман. Соловьев же с Бродским общался лично и своих героев знал весьма неплохо, о чем он постоянно напоминает, тем более что в книгу входят «личные фотографии» (любопытно, что Соловьева нет ни на одной фотографии с Бродским), поэтому с него спрос другой. Да и Толстой относится намного лучше к даже самым одиозным персонажам романа «Война и мир», чем Соловьев к человеку, который когда-то вроде бы был его другом.

В книге сквозит обида и какие-то мелкие претензии. Не позвонил . . . не поздравил . . . не вспомнил . . .Так, супруга Соловьева, вспоминая, как в 70-х Бродский торжественно приходил к ним в гости на день рождения, высмеивает появляющиеся уже тогда у Бродского склонности пестовать собственное эго и создавать культ личности самому себе. Ее не смущает то, что его величественные посещения были только на руку и ей и ее мужу: столько гостей приходило послушать Бродского! Побывать в такой день в гостях у Соловьева и его супруги было престижно, и виновники торжества совсем не отказывались от подобных дивидендов с их акций в предприятии Иосиф Бродский Inc., что совсем не смущает супругу Соловьева и по прошествии многих лет. Как и самого Соловьева, повторюсь, не смущает то, что именно статусу и реноме «забронзовевшего» Бродского Соловьев обязан своей деятельностью. Один раз Бродский не пришел к горемычной чете на день рождения: иностранцы нагрянули. И тут плаксивые жалобы, цитирую: «Мог бы, конечно, оповестить заранее». Впрочем (меняется тон), не велика потеря. Цитирую опять: «Как ни странно, сорвать нам вечер ему не удалось. Один из самых лучших, удавшихся дней рождения». Вся книга пропитана этой мелочностью, еще раз доказывающей, что человека можно вытащить из Брайтон-Бич, но Брайтон-Бич из него не вытравишь. Все это из области местечковых прений и агоний, альтернативное название – «Как Яша Гордин поссорился с Сашей Кушнером». Тема обыгранная всеми, кому не лень, и, должен сказать, весьма неинтересная.

Неинтересен и грубый, пошлый и неуместный интерес Соловьева ко всему плотскому. Элементарное чувство такта и вкуса полностью отсутствует. Hикаких фильтров. Пространные (и довольно нелестные для обсуждаемого) обсуждения особенностей половой жизни Бродского и обсасывание будуарных сцен и детородных органов ничего, кроме отвращения, не вызывают. Раскрыл книгу наугад, вот, пожалуйста: «Бля*ь можно трахать, но не любить». Пролистал, вот еще: «В противном случае честь дефлорации этой ледашки-бл*ушки (смотря с кем) принадлежала моему папе». Вот такие возвышенные разговоры о литературе. Недаром Соловьев исчез за кулисами, поручив вести разговор Арине. Во-первых, так легче размыть грань между правдой и ложью. А во-вторых, самому пачкаться, пожалуй, тоже не хочется. По сценарию Соловьев должен выйти весь в белом, как в старом анекдоте. Зато другие в говне, в том числе и читатели. Соловьев не щадит ни читателей, ни своих друзей, как бывших, так и покойных. Достается всем. С Бродским все понятно. Соломон Волков, автор знаменитых «Диалогов» с Бродским, – врун. (Что тогда делать с диалогами Соловьева с покойным Бродским, не совсем ясно.) Александр Кушнер предан анафеме. Несколько совершенно немотивированных нападок на Исайю Берлина, который, с точки зрения Соловьева, всего лишь культуртрегер, заурядный британец «русско-рижско-еврейского происхождения, единственная заслуга которого перед человечеством заключалась в том, что он заново ввел в литературных обиход слова Архилоха о лисах и ежах». Мнение крайне спорное, мягко говоря, да и одной такой «единственной заслугой» тоже вполне можно гордиться (к слову, эссе Берлина «Ёж и лиса» – вещь замечательная).

Важно тут вот что. Обвиняя того же Берлина в том, что тот – всего-навсего культуртрегер, Соловьев не отдает (или не хочет отдавать) себе отчет в том, что сам он – паразит, существующий исключительно за счет более одаренных людей, а не за счет их творчества. В отличие от тех же культуртрегеров, которые Соловьеву так не нравятся. Такие люди, как Бродский и Исайя Берлин, живут автономной творческой жизнью, их творчество и вклад в культуру продолжают делать свое дело. А вот у таких личностей, как Владимир Соловьев, автономной творческой жизни нет. Они существуют в тени людей, которых они знали лично, и интерес, который они вызывают, если они вообще его вызывают, полностью зависит от того, насколько хорошо они были знакомы с людьми, которые живут автономной творческой жизнью. Владимир Соловьев – как раз такой человек, он это понимает и смириться с этим никак не может. «Бродский. Двойник с чужим лицом» – результат нежелания автора книги помириться со своей судьбой. Не знаю, нашел ли Соловьев ключ к загадке личности Бродского, но ключ к загадке его, т.е. Соловьева, собственной жизненной драмы найти довольно легко. Вот только искать его совсем неинтересно.

Есть в природе такие люди, которые патологически озабочены еврейством либо своим, либо чужим, а если им совсем не повезло, то и своим, и чужим. Вот последний вариант, самый грустный, – это про Владимира Соловьева, которому еврейский вопрос явно не дает покоя. Тема еврейства (главным образом – еврейства Бродского) – одна из главных тем этой книги, притом что сам Бродский, если исходить из его эссе и многочисленных интервью, никогда особенно этой темой не болел. Зато ей переболел Соловьев, так и не вылечившись. Если бы Соловьев не родился евреем, он был бы ярым антисемитом и носился бы с «Протоколами сионских мудрецов». В одном месте Соловьев подвергает Кушнера жесткой критике за то, что последний, по словам Соловьева, всячески открещивался от своего еврейства. Признаться, у меня тоже бы появилось желание откреститься от своего происхождения, если бы я имел дело с таким соплеменником, как Владимир Соловьев – вне зависимости от национальности.

Конечно, обмусоливание национальных тем не является главной слабостью этой книги. Филип Рот тоже уделял слишком много внимания своему «бекграунду», писатель он был все равно первоклассный. Но Соловьев не Рот. Основная проблема этой книги заключается в том, что у нее личностный кризис: она не знает, кто она. Hе воспоминания, не мемуары, но и не роман. Скорее «недороман». С одной стороны, «Бродский. Двойник с чужим лицом» проходит как художественная литература, а с другой стороны, вроде и нет. Это вполне понятно: Соловьев не может объявить, что роман – выдумка: романы так не пишут, да и дезавуировать опыт общения с Бродским накладно. В то же время правда – своего рода смирительная рубашка, а тут так хочется приукрасить, «поиграть» с жанром . . . Перед автором дилемма, потому и приходится использовать подставных лиц, всяких там Арин. О низких истинах тут говорить сложно: в истине Соловьева приходится сомневаться. Но на возвышенный обман тоже не тянет: книга точно не из тех, которые возвышают – даже, в конечном итоге, своего автора. Литературное новаторство? Литература – подходящее поле для экспериментов и опытов, но в данном случае, учитывая подопытных кроликов, не Соловьеву их проводить.

Я совсем не собираюсь истошно кричать: «Руки прочь от Бродского! Бродский – наше все!» Дипломатического иммунитета у Бродского нет и быть не может. Как многие неординарные и одаренные личности, Бродский наверняка был тяжелым человеком. Я готов даже допустить, что он был не очень хорошим человеком, хотя любим мы его, как говорится, все же не за это: святость не является непременным условием для писательского дела. В личной жизни выдающихся людей желающим копаться не воспрещается, на их творчество это тени не бросает. Я совсем не считаю, что о мертвых нужно либо хорошо, либо ничего. О мертвых, как и о живых, можно все. Только правдиво. И желательно не в виде желто-прессного пасквиля в духе книги Соловьева.

Ставлю одну звезду из пяти. Щедрость объясняется тем, что шкала сайта не разрешает поставить ноль.