4 Мир страха перед прошлым II

Допустим, в сорок седьмом еще можно было заставить подпрыгнуть два миллиона политзаключенных. Но сейчас-то их у нас нет, а атомное оружие ведь каждый месяц...

В.О. Пелевин, «Омон Ра», 1991

Евгений Добренко – умный и злой исследователь. Иностранцы пишут о нашей стране, ее истории и особенностях из любви, интереса, неправильно понятой ненависти родственников-эмигрантов, но все же куда чаще из любви и интереса. Отечественные авторы последних лет пишут довольно часто из ненависти, озлобленности на свою «пусть и не красавицу». Это, однако, не означает, если исследователь честный и рефлексирует над своими установками, что книги будут нестоящими, отнюдь, практика показывает, что часто негатив в посыле рождает интересные ракурсы. Вот и Добренко часто бывает побеждаем материалом, материал справляется с ангажированностью автора, заставляя любопытно писать о сталинской культуре, в чем я ранее имел шанс убедиться в книге, посвященной только кино (хотя запомнилась, если честно, больше ангина, которой я болел при чтении той книги).

Недавно, когда я читал и думал о книге Каспэ , я начал сетовать, что все эти концепции современных studies построены на песке – в них отсутствует порой экономика как лимитирующий фактор, отсутствует полностью, аж звенит. Действующие лица угнетают и давят, создают и уничтожают культуру в вакууме идеологических фантазмов. Добренко куда умнее, куда мудрее, чтобы так упрощать картину. Нет, он получил образование в СССР и твердо усвоил, что первично, а что нет. Поэтому он нашел для оправдания птичьего языка современных studies замечательный ход конем. От отменяет советскую экономику, полностью отказывая ей в существовании (что и заставляет вспомнить повесть Пелевина, цитата из которой вынесена в эпиграф). Социализм – это лишь картинка, созданная соцреализмом, этим великим направлением в искусстве, единственной целью которого было создание и внедрение в реальность социализма. А больше, мол, ничего и не было, судя по советской экономике.

Собственно, легко увидеть, что это такой шизофренический вариант изложения, все построения верны, кроме изначального, хотя построения уходят далеко, выводят множество персонажей на чистую воду, деконструируют их интенции, более сермяжные мечты и просто поползновения. А и не было ничего, оказывается, вне рамок соцреализма все осталось как было, ничего реально изменить не удалось, только оптику, через которую можно было смотреть на происходящее (если оно вообще происходило). Этим логическим вывертом Добренко меня и покорил. Ведь, чувствуешь, сам знает, что врет, а как эффектно!

Понравилась сначала и концепция книги. Она построена на псевдодиалектике, на разделении и синтезе сферы производства и потребления, разгрызена на вроде бы логичные части. Но, увы, ближе к концу большой (почти шесть сотен страниц) книги автор споткнулся, концептуальность испарилась, он явно начал пихать слабо переработанные статьи вместо глав, да и язык так дивно изменился, что швы стали просто выпирать.

Но врать не буду, было мне интересно - как же автор в очередной раз сможет выйти на магистраль отрицания советской экономики за рамками соцреалистического дискурса? Ведь бросало его, бросало – от Истории фабрик и заводов к Мичурину с Лысенко, от Лепешинской к Гастеву. Странно, что про Марра ничего не было. И странное у меня чувство при чтении об этих весьма непонятных закидонах – как в нашей сциентистской культуре расцвели эти шарлатаны (я не про Гастева с Горьким)? Откуда они и почему так долго держались? Так и хочется в духе Лазарчука заняться конспирологией и сказать, что они верно понимали реальность, просто потом рептилоиды оную реальность взяли и поменяли (у Лазарчука так было с Ломоносовым и флогистоном, если верно помню).

Да, Добренко можно поймать на странных ошибках (из которых он делает порой глубокие выводы). То он утверждает, что Кронштадтский мятеж породил множество крестьянских детей-сирот (?), то прицепится к Горькому, который де все время путал название своей страны, обзывая СССР то Страной Советов, то еще как, то меняя слова в названии местами. Это, мол, означает, что Горький что-то там думал об СССР как о своем проекте и не мог принять складывающейся реальности. Между тем мой читательский опыт, сколь угодно неполный, но все же утверждает, что вариант «Союз ССР», часто используемый Горьким, был вполне ходовым, а вариант «Союз Социалистических Советских Республик» мог быть навеян разнобоем в названиях советских республик, ибо, если не путаю, УССР и БССР до 1936 были как раз «Социалистическими Советскими», а не наоборот.

Но легче его ловить на подмене фона. Мол, у нас искусство идейное и преображает действительность, а где-то там (обычно без уточнения) оно чистое, в сравнении с. Но, черт побери, где оно чистое-то? Где? Кино неидеологический продукт? Живопись лишена символов и подтекста? Правда? Литература чиста и невинна? Когда там Атлант что-то там расправлял?

На самом деле, за фасадом исследователя неплотно скрывается весь набор перестроечных штампов, и от этого не спасают ни знакомство с современным западным мейнстримом (ссылки на Кларк и Фицпатрик, например), ни владение новоязом. Если факты не укладываются в концепцию, тем хуже для фактов, если надо. Просто приведем ссылку на обсуждение предмета на Радио Свобода (на Радио Свобода, Карл!).

Больно, больно мне было читать авторские измышления про Беломоро-Балтийский канал, который, мол, только и создан был для того, чтобы писать о нем книги, так как к реальности экономической он неприложим, ибо кривой, косой и т.д. Ну пойди же, пойди и посмотри статистику! Как создавалась инфраструктура, как шлюзы взрывали, когда финны подошли к нему, как восстанавливали и углубляли, как вышли на пик перевозок в середине 80-х (и до 1990-го), нет, надо просто дать оценочное суждение.

Усмехнулся я и тогда, когда автор поругивал книгу и фильм о Журбиных (Большая семья, 1954), мол автор (прелюбопытный Кочетов) делает плохими завклубом и инженера-бездельника, выставляя их врагами советской власти. А что, не так что ли вышло? Разве не такие же, прости господи, политические бурундуки, по которым потом прокатился каток реформ и которые массово не вписались в рынок, валили на площади в конце 80-х – начале 90-х?

Но при этом не стоит забывать, что автор точен в хронологии, не смешивает культурные коды разных лет, от НЭПа к перековке, от перековки к предвоенному барокко, через войну к послевоенным романам с застывшим временем. Но про кино он, все же, пишет лучше, чем про все остальное.

Добренко считает советскую власть уникальной, создателем искусства, заменяющего реальность. Но, глядя на современный мир, трудно считать подобное мастерство уникальным. Внедрение и тиражирование замененной реальности поставлено на поток.