5 «Нельзя посылать воевать по принципу: брось в воду — научится плавать.»

«Может, противник специально дал нам возможность вклиниться дальше на запад, а потом ударом во фланги клина хочет окружить наши войска и устремиться на Киев?»

«— Значит, не будем тарану учиться? Только погоди. В Японии почему-то летчиков специально к нему готовят.»

Летчик-истребитель А.В.Ворожейкин перед боевым вылетом.
Ворожейкин Арсений Васильевич, комиссар из настоящих, а не рупоров пропаганды; летчик истребитель. Отличные мемуары с привкусом грустной философии, подробным анализом и сопоставлением наших и немецких самолетов. Хочешь – верь, хочешь не верь! Но летчиков, не испытавших поражение в бою, то есть если они не были ни подбиты, ни привезли достаточного количества пробоин, то не видать им звания Героя Советского Союза. Как бы хорошо они ни сражались и сколько бы самолетов не сбили! Да и вообще, если в наземных войсках награждали за бои, то летчики могли получить награду лишь за подбитый вражеский самолет. Причем нужно было еще доказать, что именно он его сбил. А ведь иногда бой важнее, чем несколько сбитых самолетов. А бывает, что летчики сбивали несколько бомбардировщиков, но большинство немецких самолетов успевало отбомбиться по целям и получалось, что задача не выполнена. Летчикам не позволялось учиться, даже теоретически, искусству тарана.
Одной строкой: под Москвой было около тридцати таранов, и большинство летчиков погибло. А ведь можно же, наверное, придумать такой способ, чтобы разбивать вражеские самолеты, а самому оставаться невредимым.
В мемуарах Арсения Васильевича, как ни в каких других мемуарах, четко прослеживается странная политика ведения боевых действий, заключающаяся в попеременных поддавках друг другу, что напоминало банальный «договорняк». Эскадрилье Ворожейкина запрещали совершать боевые вылеты и «беспокоить» немцев пока те укреплялись на плацдарме возле Днепра. Немцы безнаказанно накапливали танки и пехоту. Запрещали истребителям атаковать и немецкие аэродромы. Драться с немецкими истребителями полагалось в воздухе.
«Перед отлетом Романенко сказал, что мы напрасно не летаем на штурмовку вражеских аэродромов.
— Сейчас, когда линия фронта установилась по Днепру, лучших условий, чтобы давить немецкую авиацию на земле, и быть не может. Раз мы молчим — противник заговорит. Он не упустит такого момента.»
И немцы, как правило, никогда не упускали момента отбомбиться по нашим войскам. А в том, что наши не получали своевременного предупреждения о надвигающихся армадах немецких самолетов, как правило, винили связь. Вернее – ее отсутствие.
Война была в самом разгаре, но немцев продолжали «щадить», искусственно выравнивая соотношение сил в ничейную пользу, хотя у наших уже хватало и вооружения, и опыта для того, чтобы наносить врагу поражения одно за другим. «— Правда, почему мы прекратили налеты на фашистские аэродромы? — подхватил командир полка. — Машин у нас стало больше, чем у немцев. Опыт есть. Нужно использовать свое преимущество. Базирование фашистов известно, места нам хорошо знакомые. Только бей.
— Кто его знает. Дивизии, корпусу такой задачи не ставится…»
А вот во время боев Курской дуге все делалось так, как надо. В самый первый день наступления немцев наши произвели авианалет на аэродромы противника, что имело огромный эффект. К концу же 1943 года такие налеты на немецкие аэродромы были практически прекращены. Наших летчиков командование истощало, заставляя постоянно висеть над линией фронта в ожидании самолетов противника. Получается, что немцам давалась своеобразная фора – самолетов у них уже было значительно меньше, но их разрешали сбивать лишь в воздухе. Следствием этого было то, что наши были вынуждены даже в 1943 году часто вести бои с численно превосходящим противником, хотя получали от промышленности самолетов в полтора раза больше, чем фашистская армия. «Яки», которые имели преимущество над немецкими истребителями на виражах, заставляли сопровождать бомбардировщики и заниматься штурмовкой наземных войск. Наших заставляли воевать «большей кровью», а не «малой», прикрываясь тем, что война эта была священной и справедливой! А еще бывало так, что сбитый наш летчик подбирался нашими же танкистами за линией фронта. Но, если не удавалось доказать этого письменными документами и свидетельствами танкистами, то летчик подпадал под подозрение в том, что он мог быть завербован. А еще, ведя сражение с немцами в воздухе, летчик не имел права даже позволить себе не уставное высказывание. Когда автор книги попал в ситуацию, когда заметил армаду вражеских бомбардировщиков и предупредил об этом наземные службы, а те не поверили ему, или даже не так – те просто отвечали ему, что не видят «юнкерсов». «— Мы не видим и не слышим никаких самолетов, — раздается голос с земли.
Не верю, что так отвечает наш KП. Наверно, говорит противник, пытаясь внести неуверенность в наши действия. Запрашиваю пароль и убеждаюсь, что связь держу со своими. Значит, земля меня не поняла. Прежде чем атаковать «юнкерсов», снова информирую землю о противнике и прошу помощи.»
На глазах у Ворожейкина немцы бомбили колонны наших войск, а земля по-прежнему утверждала, что все это выдумки. «Гнетущее, тяжелое чувство охватило меня. Выслали бы на помощь всего пару или четверку истребителей — и этой трагедии можно было бы избежать.» У него бензин был на исходе, и он вынужден был вернуться на аэродром. В сердцах он сказал ничего не значащую фразу, за которую едва не поплатился трибуналом. А ведь он был сам комиссаром. «Из наземной армии пришла телеграмма. — Он взглянул на меня. — В ней говорится, что ты не стал драться с «юнкерсами» и самовольно вышел из боя. — Василяка вынул из кармана бумажку. — Вот подлинные твои слова. Радисты записали точно: «Ах, вы не видите „юнкерсов“? Так полюбуйтесь! А я — на отдых». Может, на КП был сам командующий… С тебя, — сказал мне Василяка, — наверняка спросят и за дурацкий ответ земле, и за самовольный уход с фронта. А то, что вы сели с пустыми баками, могут поставить тебе же в вину, как ведущему группы: летал специально на повышенной скорости, чтобы быстрее сесть…»
Интересный факт: на время следствия летчик отстранялся от полетов. Причем и запрет объяснялся так, чтобы летчик чувствовал себя эдаким заклейменным подлецом и предателем. «В воздухе мало ли что может случиться. Подобьют тебя — вынужденно сядешь по ту сторону. А кто узнает: подбит ты был или…»
А еще в нашей армии почему-то не практиковалось применение ночных полетов для охраны своих аэродромов и войск. Из-за этого наши войска (наземные) несли большие потери. А истребители ПВО были, как специально, выведены из подчинения воздушным армиям! За неправильное слово летчика могли не представить к награде. На фоне военных других родов войск летчики выглядели так, словно они не участвовали в боях. «Игорь рассказал про свою беседу с москвичами. Он после госпиталя отдыхал в столице. Тогда ему был задан вопрос: почему многие, кто приезжает с фронта, в том числе и раненые, не имеют орденов? Значит, плохо воевали?» Но остаться ненагражденным было лучше, чем быть сбитым собственными зенитчиками по ошибке. А причина ошибки ясна из мемуаров зенитчиков: им не давали силуэтов наших истребителей для изучения… В общем все было совсем не так, как это изображалось на агитплакатах тех лет. У каждого была своя война и своя реальность на ней. Даже в небе. Аминь!