4

Все же прекрасный способ настроить человека против себя - не воспринимать его всерьез. Наверное, каждый выцедит из памяти такие истории: "у вас детская дружба", "детская любовь", "это несерьезное занятие", "инфантильные взгляды"... А как важно даже ребенку, чтобы каждое "когда вырасту - стану доктором и женюсь на Маше" воспринимали и принимали, а не с перемигиваниями, разуверениями и превращением в семейный анекдот. Потому что такое отношение ранит в любом случае, и когда ты вопреки всем и вся идешь своим путем, и когда "а мама была права". Что говорить о возрасте, когда ты один - сплошной оголенный нерв для симпатий, для насмешек, для жизненных откровений...

Две противоборствующие семьи и два влюбленных подростка. Он счастлив в своей любви, а она скорее, нет. Потому что все понимает, видит каждую палку в колеса от их родителей. Еще не умеет с умом выйти из ситуации, не хватает опыта, не хватает женской мудрости, но уже все прекрасно понимает. А он - идеалист с удушающим чувством долга и бесконечной верой в людей. Поэтому истинное положение дел, неприятие семьей их любви, внезапно оглушает его, доводит до безумия и едва не лишает жизни. Отцы в этой истории скорее идут обрамляющим фоном для образа матерей, не будем о них. Но мамы.. два разных мира, два места в жизни, два понимания материнского долга. Именно они несут как знамя всю "несерьезность" ситуации, а потому разлучают детей. Не зная, или отмахиваясь от возможной развязки, горстями подкидывая снежинки, которые, как известно, рождают лавину.

Вот такой перед нами предстает ее мама:

Маме сорок один, ей не дают больше двадцати пяти, обалдеть можно от той зарядки, что она делает каждое утро. Юлька ни разу не видела ободранного лака на материных ногтях. Она всегда как на свидании, а это, на взгляд Юльки, труднее, чем в отчаянии бухнуться на рельсы. Ведь мама – работающая женщина, и полы Юлька всего два года как моет… А то все она… мама.

распорядитель-физкультурник делал в их районе выразительные пробежки – верный признак, что где-то недалеко имелась в наличии красивая женщина

Людмила Сергеевна совершала первый после родов большой выезд в свет. Ехали на серебряную свадьбу Володиной старшей сестры, но идейным стержнем поездки было другое – показать себя, малыша и Володю вкупе, чтоб еще раз привести в некоторое потрясение родню, так до сих пор и не поверившую в возможность крепкого брака с такой-то разницей в годах. «Нате вам!» – мысленно говорила Людмила Сергеевна, купая в субботу сына.

Шикарная женщина, прекрасная хозяйка, зацикленная на своем образе. На эффектности, которой способствуют молодой муж и маленький сын. Она отталкивает поклонника дочери из презрения, из печального опыта своей "детской симпатии". В нем ей мерещится все тот, свой вечный страдалец и вздыхатель. И задача матери для нее - оградить дочь от пустой траты времени, от таких же унизительных воспоминаний. Потому что неприятно, потому что мерзко.

Надо будет, – решила мать, – рассказать ей, как за мной бегал Костя. Рассказать позлей, понасмешливей… Пусть представит Романа выросшим… Какой он будет надоедливый, прилипчивый, какие у него будут влажные ладони… А когда целуется – свист

А вот его мать:

И все-таки Вера, как всегда, показалась ей клушей с одной-единственной функцией – вырастить дитя. Не укладывалось в голове, что она инженер, что у нее есть, должны быть, какие-то профессиональные знания, что она вообще может о чем-то думать, кроме сына. Таня нарочно спросила ее о работе, та долго сосредоточивалась, морщила лоб, потом засмеялась и сказала:
– Вы сбили меня с толку. Когда я думаю о муже и сыне, я дурею. Это видно? Видно, видно… Я знаю… Так что о работе? Работаю. Служу. Все у меня хорошо в этом смысле. Почему вы спрашиваете?

Вера срисовала у Тани из книги упражнения для ликвидации сутулости. Роман, правда, сутулым не был. Но мамы сутулых поспешно убежали – знаем! знаем! – а эта сидела и рисовала. И лицо у нее было девчоночье, юное, одухотворенное, хоть и возникало из тяжелого двухъярусного подбородка.

Вера сложила на груди руки накрест и сказала: пусть бы она стала толще в три раза, пусть бы у нее было пять тромбофлебитов и десять гипертоний, пусть бы у нее были все хворобы мира, – все равно это никакая цена за то, что у нее есть такой сын

Так это хорошо представлялось, что Вера заранее переполнялась умилением. Пусть, пусть знает, как она мудра в своей материнской зоркости, и как ловка, и как сообразительна. Все, все оценит сын потом. Вера воспряла… Она узнает, почувствует из всех девушек ту, единственную, которая… Верьте не верьте, почувствует! И может, даже скажет сыну: «Ромасик! Не прогляди! Это она!» Вера могла представлять и дальше: внуков, например… Возможные семейные неприятности у Романа, и как она, мать, тактично и внимательно во всем разберется, и поможет, и выручит…

С другой стороны - образцовая, очень ответственная мать, вечная сиделка для больного мужа, "приземленная", накрепко стянутая родственными узами. Ложь во благо, мудрость, которую сын "должен оценить потом". Ее собственный брак строился не на любви, но на уверенности, что все приходящее и проходящее. И потому смотрит она на все с высоты лет, опыта, "материнской мудрости". Искренняя неприязнь к ЭТОЙ и ее семье идет не в копилку своей предвзятости и субъективности, но в огромный фонд "такая сыну не подходит".

А ситуация все скорее перерастает в критическую, в просто отчаянную. И вы знаете, Шикарная женщина - прочувствовала. Образцовая мать - нет.
Привело это к трагедии или нет, каждый додумывает сам. Я верю, что все будет хорошо. Хочу в это верить.

Что мне дала эта книга, кроме подвешенного состояния и смутной печали? Лишнее доказательство, что неприязнь и снисходительность не доводят до добра. А также уверенность, что преданность, любовь и уважение могут зародиться везде, в любом возрасте. Как могут не оказаться там, где должны быть изначально.