5

О достопочтенный и благородный жанр академической прозы! О высокочтимые campus novels Старой Доброй Англии! О замкнутый мирок высшего учебного заведения, о нерушимость иерархии преподавателей и буйная студенческая вольница! Что ж так мало переводят-то вас?!
Вот и Кингсли Эмиса в России знают по каким угодно произведениям кроме того, которое за год выдержало десять переизданий, которое называли самой смешной комедией за полвека, с которым первым познакомились наши дедушки и бабушки, благо Эмис ещё не вышел из Компартии.
Lucky Jim. Счастливчик Джим. В новом переводе: «Везунчик Джим», ну да ладно, издержки поточного производства. Почему-то сразу приходит на память бородатый анекдот: «Пропал пёс, дворняга, одноглазый, одноухий, без хвоста, хромает на три лапы, кличка Счастливчик». И точно, молодого преподавателя истории Джима Диксона в продолжение некороткого романа ожидают, как Пьеро, не только удары судьбы, но и пощёчины, и 33 подзатыльника. А на что ещё может рассчитывать бунтарь, взявший на себя роль соглашателя? Хороший соглашатель из него не получается, а бунт «постольку-поскольку» – уже не очень-то и бунт. Любителям русской классики представится кислая картина: постаревший, приунывший Чацкий бросает пирожок собаке дворника, чтоб ласкова была.
Проблема мистера Диксона в том, что чем дальше он пытается сделать карьеру, тем чётче понимает, что на всех не угодишь. Пирожков не хватит. Его научный руководитель, например, помешан на средневековой музыке, эрго, придётся концертировать, не зная нотной грамоты, петь без голосу и пр. У мэтра профессора целый полк чад и домочадцев разной степени гнусности - хошь не хошь, а очаровывай и оказывай мелкие услуги. Сотрудница, поднаторевшая в эмоциональном шантаже, то и дело грозит суицидом. Пляши под её дудку, а то напишет «В моей безвременной смерти прошу винить»... Но всё равно, то камушком влепишь коллеге в подколенное сухожилие, то стул выдернешь из-под доктора наук… в общем, все всё поняли. Кроме того, Диксона беспокоит интеллектуальная дисфункция. Заодно сравните переводы.
Старый перевод Озёрской.
Он не был ошеломлен тем, что ему довелось услышать из уст профессора за последнюю минуту, – все, кому приходилось беседовать с профессором Уэлчем, привыкли к неожиданностям такого рода. Диксона мучило другое – необходимость произнести вслух название статьи, которую он написал. Это было превосходное название. В нем, как в зеркале, отразилась пустота и бессодержательность самой статьи, вся эта похоронная процессия смертельно скучных фактов, однообразно нанизанных друг на друга, и тот псевдонаучный свет, который они проливали на псевдонаучные проблемы. Диксону приходилось читать и перелистывать десятки подобных статей, но его собственная казалась ему хуже всех – столько в ней было педантичного самодовольства. «Подходя к рассмотрению этого столь незаслуженно оставляемого в пренебрежении вопроса…» – так начиналась статья. Какого это оставляемого в пренебрежении вопроса? О каком незаслуженном пренебрежении идет речь? Что находится в незаслуженном пренебрежении? Так он думал, но, однако, не уничтожил своей рукописи, не разорвал, не сжег ее и от этого еще острее чувствовал себя дураком и лицемером.
Новый перевод Фокиной.
Ошеломил его не эффект двойного разоблачения, ибо диалог получился совершенно в стиле Уэлча – нет, Диксона пугала перспектива озвучить название статьи. Название было идеальное – вся бессмысленность, вся пустячность темы, вся похоронная процессия нагоняющих сон фактов, весь псевдосвет, проливаемый на псевдопроблемы, кристаллизировались в этом наборе слов. Диксон прочёл – или начал читать – десятки подобных статей, однако своя казалась ему хуже большинства чужих по причине тона, взятого с первых строк, тона, в теории не оставляющего у читателя сомнений в значимости подобного текста для исторической науки. «С учётом необъяснимого факта замалчивания этой животрепещущей темы» - вот как она начиналась. Какого-какого факта? Какой-какой темы? Чего-чего животрепещущего? Мысли, не сопровождаемые осквернением и сожжением энного количества машинописных листов, только добавляли Диксону в собственных глазах ханжества и глупости.
Комментарии касательно перевода излишни. А теперь, господа аспиранты, докторанты и сотрудники кафедр: признайтесь, посещало ли вас подобное чувство?
Но вот сам ректор предлагает Джиму блеснуть эрудицией и красноречием, прочитав лекцию в день открытых дверей. Тема: «Милая Англия». Беда лишь в том, что Джим Милую Англию и все её атрибуты, как-то: соломенные крыши, эльфиков и феечек, воскресный ростбиф, вечерний чай, крикет и тэдэ, и тэпэ – видел в гробу в белых тапочках.
А знаете, какая самая главная, финальная подлянка в цепи всех невероятных кошмаров, позоров и стыдобушек Джима Диксона? Финальная подлянка состоит в том, что в финале подлянки не будет. Счастливчику посчастливится. Ну, или везунчику повезёт. Я три раза перечитывала, думала, что-то упустила. Нет. «Lucky Jim» - комедия в средневековом смысле, ибо заканчивается распрекрасно. И – несмотря на всё вышесказанное – непредсказуемо.

Счастливчик Джим, счастливчик Джим, как я ему завидую!
(Старая песенка)
Удаляюсь, приплясывая.