5

Нет, ну всё-таки: как сейчас переводят, как переводят... Чтоб им так зубы вставляли, как они переводят. Нить, сотканная из тьмы. Нить! Сотканная! Соткать можно ленту, полотно, саван, на худой конец, а нить можно только спрясть. Чем смутило прекрасное, благородное заглавие оригинала: Affinity, Сродство? И весь текст так же испорчен небрежностью и равнодушием. У А. Софронова есть удачные моменты, но, увы, только моменты. Если в "Маленьком незнакомце" мы то и дело спотыкались о какой-нибудь "раздрызг" или "зашебаршило", так как рассказчик был из простонародья, то в "Нити" действие происходит в тюрьме, и все ботают по фене. Зона, зэчки, скорешились... Какая зона, какие зэчки, девятнадцатый век! Сам термин "зэ-ка" - это аббревиатура "заключённый каналоармеец", изначально относившаяся к строителям Беломорканала. Где Лондон, а где Беломорканал? А главное, где редактор?

Так вот: даже этот окаянный переводище не испортил мне впечатления. Сильная сторона Уотерс - это продуманная интрига. Каждый сюжетный ход - это ступенька к финалу, каждое ружьё, висящее на стене, безупречно и метко выстрелит в назначенный срок, всё сказанное и всё сделанное учтено, взвешено и осмыслено... До непристойности естественные, аж дышащие персонажи (тюремный Аргус мисс Ридли чего стоит!) в полностью искусственной, смоделированной ситуации, причём смоделирована эта ситуация ими самими. Некоторыми из них. Как у Вознесенского:
Свисток считает, что он свистит.
Сержант считает, что он свистит.
Закон считает, что он свистит.
Надзирательницы следят за узницами, но и узницы следят за надзирательницами. На самом дне существует иерархия, изгои и сливки общества: "А это наша отравительница, она настоящая леди!" Всё расписано до мелочей и разложено по ящичкам, как платья, бельё и волосы подопечных тюрьмы Миллбэнк. Выйдет отравительница через тридцать лет седая, сделает из прежнего рыжего великолепия шиньон, то-то будет славно. Проходит срок наказания, но и проходят единственные и неповторимые годы, месяцы, дни и ночи.
В метафору тюрьмы безотказно вписывается всё, что имеет быть на страницах романа. Всё есть узилище. Маргарет Прайор ходит с благотворительными посещениями фактически из темницы в темницу. За каменными стенами Миллбэнка она даже свободней, чем в родном доме. Одна из самых злых и правдивых сцен - чтение вслух, ну что может быть безобиднее, чем незамужняя дочка, читающая маме вслух. Но развлекать дряхлеющую брюзгу придётся до самой смерти: своей или её. И вот уже любимый Диккенс превращается в железные решётки.
И вдруг - вести с воли! Смерти нет. Есть чудное духовное преображение, восхитительные небесные луга, на которых пасутся кроткие божьи коровки, есть добрые, юмористически настроенные духи, любезничающие с дамами, и пышные букеты из райских садов. И, совершенно так же, как тюремные сиделицы на Гостью, дамы и господа оглядываются на вестницу: кто с благоговением, кто с подозрением, а кто и с гневом.
Я из последних. Не знаю, есть ли на Земле что-либо, к чему я питаю большее отвращение, чем к столоверчению, спиритическим сеансам и прочей наживе на попытках докричаться через вечную разлуку. На дурака не нужен нож, пели лиса Алиса и кот Базилио, ему покажешь медный грош... А если не медный грош? Если ладанку с локоном умершего сына?

Хороший грустный рассказ о блаженстве потери, поэзии предательства и горечи бесполезного раскаяния. Именно отсюда выросли последующие вещи Уотерс: элегантные преступления "Тонкой работы", уголовная ответственность самоубийцы в "Ночном дозоре", утопание в тоске по усопшим, которому посвящён "Маленький незнакомец". ...И успокаивающе приговаривал: И-и, касатка, все там будем.