5 Художника обидеть может всякий…

Как это вообще свойственно творчеству Дины Ильиничны, этот роман весь построен из деталей и подробностей. Причём размер этих изображаемых ею деталей и подробностей минимально допустим для того, чтобы книга всё ещё оставалась читабельным, увлекательным и интересным романом, а не просто пестрящими картинками быта и бытия, раздробленными на отдельные пиксели. По вот этой фотографической точности воспроизводимого творчество Дины Рубиной сродни… Эмилю Золя — на мой взгляд весьма одобрительное и поощрительное сравнивание.

При этом эта фотографичность касается не только картин внешнего мира, в котором происходит действие (но правильнее будет сказать — действия) книги. Но также и мира психологического, внутреннего, сложного и порой непонятного для самих героев, противоречивого и неоднозначного. И вот эту мельтешащую неоднозначность личности Дина Рубина как раз таки умеет показать во всей красе этих порой разнонаправленных движений души и, соответственно, действий человека.

Кроме того, эта же дотошность касается и той генеральной темы, которой посвящён тот или иной роман — а нынешняя книга погружает нас в мир художников. И нас при этом вовсе не стараются приобщить к творчеству Матисса и Гогена, Сезанна и Ван Гога, Делакруа и Мане с Моне, Ренуара и прочих великих французов, голландцев, фламандцев, немцев, русских… А заход в эту художественную изобразительную тему делается совсем с другого бока — мы идём в эту дверь через главного героя книги, художника и реставратора, а также авантюриста и жулика Захара Кордовина. И параллельно с нырками в детство и юность Захара-Захария мы то и дело ныряем в детали и нюансы художничества. При этом и кое-что узнаём новое для себя в этом особом цветном мире, и просто понимаем, насколько тонок и точен должен быть мир каждого специалиста — хоть ремесленника, хоть творца-живописца (а также музыканта, композитора, танцовщицы, скульптора — любого творящего и созидающего). Ведь невозможно сесть с утреца к мольберту и сказать себе: «А напиши-ка ты, брат творец, Рождение Афродиты», и потом ментилем (1), в один присест изваять из холста и красок сокровище небесной и женской красоты, и, отойдя на пару метров от мольберта, сказать себе одобрительно: «Ай, да Мастер, ай, да сукин сын!» и потащить нетленку на рынок. И так же всё это невозможно ни с чем другим, если это другое — настоящее, не суррогатное, не тяп-ляпистое, не из категории «сойдёт и так».

А наш художник Захар Кордовин за долгие годы писания научился не только точности изобразительного, но и выверил и воспитал в себе чувство художественного вкуса. А вместе с этим отточил и способность подделки картин кисти известных мастеров с последующей их продажей в частные коллекции — такой вот способ личного обогащения.

Вот вам уже и обрисовалась вся фабула этого многоцветного и многозвучного романа. И вся вероятная и возможная интрига. Ибо хватает здесь и приключенчества, и даже некий налёт уголовщины имеется, и конечно же романтическая составляющая выведена остро и тонко. И закономерный трагический финал (это не спойлер, сама Дина Ильинична сочла возможным об этом упомянуть в аннотации к книге), ставящий точку в романе, но не расставляющий всё на свои места. Ибо коллективный читатель, будучи личностью многоликой и многоплановой, вправе совсем по разному относиться и к главному герою книги Захару Кордовину, и к событиям романа и жизни Захара и его окружения, и вообще, к самому роману по разному.

Обсуждабельная книга, если что, вполне пригодная для коллективного клубного чтения.

(1) Ментилем — так говорил в годы моей службы в армии (май 1976 — май 1978 гг, Архангельск-43 — Архара, «город доски, трески и тоски») наш зампотех, майор бронетанковых войск, когда нужно было придать исполнению его команды необходимую быстроту — «Вы ментилем, сынки, ментилем мне этот танк на хранение поставьте», — и сынки так его и звали заглазно — майор Ментиль.