5 Дайте нам прожить жизнь шёпотом

Если прочитал «Самоубийцу» после «Мандата», то невозможно не связать их в рецензии. Потому что первая есть перелицовка второй. А именно.

Уно: общий фон. Обе пьесы относятся к первым годам Советской власти, когда массовых репрессий еще не было, но страх у «бывших» перед новой властью был, потому что у них не было никаких связей с рабочим классом. Хоть как-то защищающих связей. Этот страх разлит в воздухе, он пропитал жизнь. В «Самоубийце» сказано: «Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь, а за это тебя поймают и не выпустят». А ведь еще жив Маяковский и напечатана последняя прижизненная книга Мандельштама.

Дуэ: однотипная схема сюжета. «Мандат» начинается со сватовства одних бывших к другим бывшим. В приданное нужен коммунист. Уже смешно. Затем вводится случайный фактор – платье последней императрицы, которое надевают на кухарку. Далее начинается паломничество разных бывших к «императрице», потому что Её появление вызывает в бывших надежду на возвращение к царизму. Потом с «императрицей» всё разъясняется, и пьеса кончается ничем:

«П а в е л   Г у л я ч к и н: Мамаша, если нас даже арестовать не хотят, то чем же нам жить?»

«Самоубийца» начинается не со сватовства, а с ссоры супругов (так и хочется сказать: с ссоры уже супругов, тех самых, брак которых намечался  «Мандате»). Идёт схожая бытовая фактура. Затем тоже вводится довольно случайный фактор: револьвер в руках психа, хотя вполне реалистичный в отличие от платья императрицы на кухарке. Затеявший ссору супруг, Семён Подсекальников, психованный от долгой безработицы, ошибочно подозревается женой, а потом и соседом в том, что он спсиху застрелится. Подозрение доходит до Подсекальникова. Доходит и превращается в идею. Идея полностью овладевает массами мозгом Подсекальникова, а сам он овладевает револьвером. И опять начинается паломничество разных бывших к «самоубийце»: они хотят использовать его самоубийство в своих целях и прежде всего – как послание власти обратить внимание на то, что она, власть, пренебрегает бывшими в новой жизни. Бывшие суетятся вокруг Подсекальникова, и смысл всей этой суеты в конце пьесы подводит сам самоубийца:

«С е м е н   П о д с е к а л ь н и к о в. Разве мы делаем что-нибудь против революции? С первого дня революции мы ничего не делаем. Мы только ходим друг к другу в гости и говорим, что нам трудно жить. Потому что нам легче жить, если мы говорим, что нам трудно жить. Ради бога, не отнимайте у нас последнего средства к существованию, разрешите нам говорить, что нам трудно жить. Ну хотя бы вот так, шёпотом: “Нам трудно жить”. Товарищи, я прошу вас от имени миллиона людей: дайте нам право на шёпот. Вы за стройкою даже его не услышите. Уверяю вас. Мы всю жизнь свою шёпотом проживем.»

Таким образом, построение обеих пьес одинаковое: сначала – случайность на бытовом фоне, затем – чаяния бывших на улучшение своего положения. В принципе, всё. Плюс обаятельный, юмористичный язык. Но между написанием пьес прошло пять лет. Жизнь и чаяния уже сильно поменялись. Если в 1923 бывшие еще могли надеяться на возврат прежней жизни, то в 1928 они уже понимают, что в прошлое дороги нет, и просят власть о самой малости – разрешить шептаться на пути в будущее.

Но если бы смысл второй пьесы сводился лишь к повтору комедии положений первой пьесы, то как бы развернулась история литературы? Точнее, как бы она не развернулась? Есть ключевое различие, есть. Есть то, что поднимает «Самоубийцу» куда выше. Концовка.

«Мандат» заканчивается ничем.

В «Самоубийце» тоже ничего не происходит до самого конца. И лишь три последние строчки пьесы ставят такой неожиданный восклицательный знак, который поднимает всю историю с бытового, частного уровня на уровень философский, этический: об ответственности за последствия мелкой безответственной болтовни. Которая может привести к трагическим последствиям.

Помимо ударной концовки «Самоубийца» выигрывает и общим сюжетным качеством. В рецензии на «Мандат» я отметил, что сюжет с середины теряет качество из-за слишком невероятных допущений, хотя первое действие прекрасно передаёт бытовую фактуру времени. В «Самоубийце» нет слишком невероятных допущений. Допущения есть, но вероятные. Гротеск есть, но умеренный и вполне укладывающийся в допустимую реальность. Нет, не зря автор переписал пьесу.