2

Никак не отмахнуться от того насколько проще было бы написать что «На дне» Горького это глубокое психологическое исследование того как преломляется свет надежды в потрёпанной жизнью человеческой душе. Что Горький ведет заочный спор с Толстым о благе человека, нравственных законах времени и их точке равновесия. Что этой пьесой Горький подводит черту под XIX веком и перечисляет все то что стоит взять с собой в новое столетие.

Было бы проще начать так, но, к сожалению, текст пьесы «На дне» мне очень сильно не понравился [— потому иногда и не хочется браться за классику, что всегда есть шанс «споткнуться» о кого-нибудь всепризнанно великого — и живи теперь как-нибудь дальше с этим открытым гештальтом.] В итоге все прочее чтение «встало» на неделю: в попытке примирить свое впечатление от текста с более конвенциональным взглядом, я стеклянными глазами перечитывал цитаты, рецензии, лекции, статьи, обзоры — и так и не смог увидеть в пьесе хоть что-то кроме набора устаревших трюизмов, вся ценность которых и состоит что в антитезе возвышенных слов с низкими обстоятельствами жизни. Причем сами эти обстоятельства будто вклеены в пьесу какими-то небрежными супрематическими фигурами: не картина жизни, а набор красных и белых кружков на черном фоне. Кружки эти мучают друг друга с перерывом на высокопарные сентенции — вот и вся пьеса. Или же, как пошутил в своей лекции Дмитрий Быков: перед нами не ночлежный дом на дне жизни, а «Афинская школа» Рафаэля, где все персонажи осанисто стоят неестественно расправив нищенские плечи и философствуют о нравственных ценностях голосом Горького:

«Я — знаю ложь! Кто слаб душой... и кто живет чужими соками, — тем ложь нужна... одних она поддерживает, другие — прикрываются ею... А кто — сам себе хозяин... кто независим и не жрет чужого — зачем тому ложь? Ложь — религия рабов и хозяев... Правда — бог свободного человека!»

По тексту видно что за ним стоит очень большая работа; что это не плоская тантамареска философских мыслей Горького, а их объемная диорама, которую можно и нужно рассматривать на разных уровнях приближения, в различных ракурсах и контекстах — это интересно, спорно, местами даже увлекательно. Но при всем этом совершенно непонятно зачем был выбран именно емкий и сухой формат пьесы. Почему не эссе или не роман? Какое место морально-этическому конфликту в жизни плоских персонажей, весь портрет которых и состоит из того, что они давным-давно потеряли интерес к любым вопросам, кроме самых-самых насущных?

Итого в четырех коротких актах уместилось примерно два десятка страданий и столько же персонажей — и чтобы справиться с такой плотностью повествования некоторых из героев приходится вносить в кадр уже еле живыми. В итоге действие происходит настолько быстро, что всё театральное и драматургическое в этой пьесе выглядит откровенно прилаженным наспех, словно автору было важнее чтобы персонажи успели произнести его мысли, чем чтобы сами герои текста обрели объем. При этом «на дне» создается настолько гнетущая своей манипулятивностью безальтернативность исхода, что в итоге находишь себя в каком-то совсем уж неловком положении, когда надо либо всецело согласиться с авторским посылом, либо выступить против всего хорошего. Ну что ж: «На дне» это набор открытых вопросов разной степени высокопарности и значимости в манипулятивной обертке юродствующей трагедии.

«Настя (ударяет стаканом по столу). И чего... зачем я живу здесь... с вами? Уйду... пойду куда-нибудь... на край света!
Барон. Без башмаков, леди?»