4 Вторжение

Есть книги, подобные вторжению. Безапелляционному и бескомпромиссному вторжению, плавным толчком преодолевающему хрупкие барьеры смятенного сознания в хищной жажде проникновения к совершенно беззащитному в невыносимой чувствительности беспощадной наготы подсознанию. Слог медленно проникает под створки ранимого аппарата рассудка, опутывая рычаги плотной смысловой паутиной, впрыскивая ядовитую эссенцию в сокровенную глубину основания сплетений эмоций, вызывая жгучее оцепенение. Странно звучит? Но таким стал «Ад». Он прочно вторгся внутрь, словно… сама жизнь.

В грубом вторжении немого взгляда мироздания под невесомый покров обнаженного сердца безымянного героя Барбюса беззвучным набатом прозвучало ощущение:

Я содрогнулся. Что же имеется? Нет ничего. Есть только я.

Пустота аморфной бесконечности овладела безликой сущностью героя, застывшего в зябкой пальпации своего временно-пространственного креста. Как быть с этим невыносимым бременем, вылепленным вселенскими пальцами сквозь трафарет силуэта человеческого существа? Безмерное одиночество наполняет его невыносимой красотой изолированной обособленности. Он – отверженный в удушливом вакууме божественной индивидуальности среди туманного сонма безликостей…

Но в нежном вторжении взгляда безымянный герой Барбюса тайно проник под запретный покров сумеречного одиночества соседней комнаты, ритмично меняющей калейдоскоп обнаженных ликов в усталом сознании бессонной парижской гостиницы. Молодой человек, неожиданно ослеплённый наивной щербинкой в плоском оскале стены, трепетным распятием приникал к заветной линзе бесконечно переменчивого и жутко вожделенного наполнения тусклого кадра. Блаженная изоляция позволяет ему наблюдать химерные комбинации шестерёнок великого движения Жизни: вот молодая женщина согревает глянцевую наготу в тусклых ласках отблесков слепого камина; вот страстные любовники сливаются плотью в двух руслах пучины духовного потопа; вот юные влюбленные робко прикасаются к созревающему плоду чувственности, нежно обжигая пальцы чувством; вот два врача в глобальном поиске панацеи отравленного мира; вот священник, насилием любви осеняющий крестом богохульные губы неверующего умирающего; вот женщина, счастливыми муками извергающая из бесконечной темноты собственного лона светлую душу в темноту бесконечности чужой вселенной; вот смерть, жадно испившая тленную плоть богатого старика, сжимающего чётки воспоминаний ледяными пальцами у тёплых ножек юной жены и вот его очаровательная вдова, подарившая на узком смертном одре девственность молодому любимому, растворяясь в искуплении грешного акта чистотой любви… Сквозь воронку Вселенной сама жизнь – благородная и низменная, прекрасная и отвратительная, поэтическая и нечленораздельная, вторгается адским вихрем в душу героя, поражает до дрожащего основания, обезоруживая оковы сознания, вырывая изо дна хриплый вопль: что есть истина? В каких отражениях она скрывает свой величавый облик? Что мы в мире? Где находит последний рубеж бесконечность? Что есть наше одиночество как не невесомое бремя бытия? И мучительное:

Есть ли я ничто, есть ли я всё?

Ответы шепчут губами случайных встречных, заслоняющих луч таинственной бреши, искажающей совершенство стены. Стоит лишь прислушаться. И, возможно, услышать в потоке неизвестных тембров голос собственной души…

Да, вторжение «Ада» в моё сознание обозначилось мятежным оцепенением эмоций. Сквозь сумбурное повествование обрисовывались нечёткие силуэты идей, густо испещрённых философией Барбюса. В этом потоке витиеватых нагромождений бесценная нить сути порою обрывалась, ускользая в бесконечность, оставляя только кончик необходимого ощущения… Но в данном экзистенциальном клубке имел смысл безумный хаос размышлений, потому что это – книга-поиск. Вместе с героем, его взором, читатель впитывает окружающий мир, оставаясь лишь бесплотной тенью соглядатая на периферии. Здесь все выражения обозримых страстей обнажают самые сокровенные стороны земной жизни в выпуклых объемах. И это странное вторжение жизни извне заставляет героя маниакально искать вопросы на ответы внутри. Вопросы делятся, скрывая исчерпывающие ответы, а ответы умножаются, не находя вопросов… Все противоречивые облики человечества зыбким миражом проносятся сквозь гг, касаются его легким шёпотом дыханий, бликом эмоции ускользая в никуда… Обескураженный читатель судорожно хватает сознанием обрывки мыслей, растворяющихся на страницах, ощущая оцепенение вторжением. Теперь вопросы и ответы – ему, для него, от него... Возможно потому, что «Ад» и есть жизнь, пролог которой выведен небрежным почерком безучастного провидения: мы –

Ничто. Я думаю, что это означает не наше небытие, не наше несчастье, но, наоборот, наше осуществление и наше обожествление, поскольку всё существует в нас…