4

Двоякие впечатления оставила эта книга. С одной стороны автор рассказывает о сложном простым, понятным детям языком, показывает различные трагедии, все оттенки человеческого горя, людей, по которым так или иначе прошлась война — и травма ещё свежа, многие выжившие и пережившие Холокост просто не знают, как жить дальше. А с другой — мне не понравилось, как написана книга. Местами лаконичный слог хорош и работает на атмосферу, подчёркивает некоторую растерянность как героев, у которых под ногами не твёрдая земля, но скользкий лёд, и они отчаянно пытаются найти точку опоры в новом мире, а местами диалоги выглядят просто ужасно. Так не разговаривают дети, так вообще не разговаривают люди, какие-то максимально топорные и вымученные фразы, резкие переходы от странных глупостей до почти философских бесед, что несколько сбивало с толку.  В книге есть как по-настоящему проникновенные сцены, которые задевают за живое, так и много проходных, навевающих скуку, — пустые передвижения по городу, невнятные разговоры ни о чем.

Послевоенный Амстердам, зима, серые обледенелые улицы, запустение, люди, утратившие равновесие и ощущение хоть какой-то стабильности и безопасности, рассеянные, растерянные, то и дело обращающие взгляд в прошлое, что кажется особенно светлым. Повествование ведётся от лица десятилетнего Томаса. Он не так давно потерял мать и ныне живёт только со слегка странным отцом, который довольно тяжело переживает утрату. В какой-то момент отец уезжает в длительную командировку, а тётя, которая должна была присматривать за Томасом, ломает ногу, так что Томас отправляется жить к своему однокласснику — Питу Звану.  Пит живёт вместе с кузиной и её полубезумной, глубоко болезненной матерью. А дом их полон старых фотографий, имён, которые нельзя называть, и тем, о которых не говорят. Пит — выживший еврей, который потерял всю семью и сам уцелел лишь потому, что его всю войну прятали на чердаке. У Бет, кузины Пита, отец был евреем и погиб.  Что в этой книге показано хорошо, так это постравматический синдром и синдром выжившего, эта безумная вина уцелевших перед теми, кому повезло меньше, и в случае с матерью Бет и Бет — вина даже за собственное происхождение, которое спасло от смерти. А ещё отчётливо ощущается прогорклый привкус некого недоумения во всём обществе: кто-то отрицает минувшую трагедию и спокойно селится в домах, что принадлежали евреям, кто-то умалчивает, а кто-то раз за разом возвращается в разговорах, случайно или намеренно, к людям, что никогда не вернутся.

Главный герой же словно всю войну обитал в каком-то защитном пузыре и лишь сейчас пытается разобраться, почему в доме, где раньше жили его друзья, сейчас поселились какие-то совсем незнакомые люди. Всё взросление здесь, на мой взгляд, заключено именно в пути к правде, в признании и принятии, а ещё, совсем немного, в примирении с горем. Мне показался несколько резким переход в финале от болезни к попытке начать всё с чистого листа у матери Бет. Зато линии самой Бет и Пита завершились вполне достойно, так щемяще-светло, с нотками надежды, что всё будет хорошо, не сразу, но когда-нибудь обязательно.