5

«Детям моим» – очень необычная вещь. На первый взгляд это автобиография. Но не такая, как мы привыкли. Флоренский не ставит своей целью рассказать о внешней стороне жизни. Он пытается нащупать корни своего мировидения. Найти в детстве и юности моменты, сформировавшие строй его мыслей. Пытается докопаться до ответа на вопрос, почему, например, так получилось, что он воспитывался в семье инженера-атеиста, а стал священником? Почему все вокруг строили новый мир, а он стал поклонником Средневековья? И почему он оказался, может быть, единственным физиком и профессиональным естествоиспытателем в Советской России, который верил в чудеса?

Воспитание Флоренского было таково, что родители пытались не прививать сыну религиозных взглядов. В доме не говорили о Боге. Во многом, табу на религию было вызвано принадлежностью родителей к разным церквям: православной и армяно-григорианской. Родители были слишком деликатны и боялись причинить друг другу какие-то неудобства. Главной педагогической задачей отец считал воспитание у детей человечности: «Пусть верят другие люди, – говорил он, – а мы должны принести в жизнь человечность в ее непосредственном виде, без символов и подобий; мы не должны нуждаться в искусственных подпорках». «Она меня за муки полюбила, а я ее за сострадание к ним». Это цитата из «Отелло» Шекспира. «Выше и глубже этого, – вырвалось как-то у отца, – ничего не сказано и сказать нельзя».

В детстве от Павлика прятали сказки. Во-первых, ребенок был слишком впечатлительным, и родители боялись за его психологическое здоровье. Сказки понимались как пища для страхов. А, во-вторых, родители хотели привить детям правильное естественнонаучное мировоззрение и «забаррикадировать доступ к мыслям о потустороннем». Программа воспитания исключала такие «пережитки человеческой истории» как мифы, легенды и сказки. Отец говорил, что в мире нет ничего абсолютного. Нет истины, а есть только гипотезы, и давал ребенку набор минералов. Одним словом, вместо догматизма религиозного детям прививался догматизм науки.

Но вот однажды отец забыл закрыть на ключ свой шкаф, и маленький Флоренский достал оттуда томик мрачного сказочника Гофмана, самый сладкий из запретных плодов. Гофман навсегда изменил мальчика. «Мой организм, – писал Флоренский, – в отношении мистики не имел иммунитета. Желая оградить меня от мистики, родители на деле работали в обратную сторону». Произошла «семинарщина навыворот»: там долдонят закон Божий и догматы, а в голове у семинаристов лишь революция и материализм. А тут принуждение к научному мировоззрению привело к тайному восприятию мира как чего-то духовного. И чем больше отец показывал сыну химические и физические опыты, тем более мальчик проникался сознанием тайны. Вода согревается, если туда капнуть каплю серной кислоты, говорил отец. Видишь? Все просто. А Флоренский про себя: «Чудо!» Кипение может быть без огня. А огонь может быть без тепла, как свечение светлячка. Чудо!

Флоренский укрепился в мысли, что «простое» вовсе не так просто, как его хотят представить, а «объясненное» вовсе не так объяснено, как считают его самодовольные исследователи. «Я быстро научился жить двумя мирами, – пишет он, – реальным миром, который по законам логики, и магическим. Я с детства всем казался ученым (минералы, реторты, ни день без опыта), а на деле я был магом». Магизм и стал основой его мировидения.

Магизм требует поиска единства предметов, веры в целостную морфологию всех предметов и явлений. То есть в постижения всех форм в целостности и индивидуальности. Научное же сознание занимается анализом, дробит мир на миллион умопостигаемых предметов. Флоренский не устает удивлять исследователей тем, насколько он был широк в своих начинаниях, и что везде добивался невиданных успехов. Удивляет, как он совмещал в себе физика и богослова. Естествоиспытателя и священника. Что он писал труды в защиту церкви и по диэлектрикам, читал лекции по искусству и математике. Разрабатывал изоляционный материал для ГОЭЛРО, служил в церкви, исследовал вечную мерзлоту, собирал частушки и добывал йод. Почему все это вместе?! А все потому. Потому что Флоренский воспринимал мир единым. Как маг. Ему казалось смешным столь привычное для нас противопоставление религиозного и научного мышления, религии и физики. Он говорил: "Чем лучше я понимал непреложность какого-нибудь физического закона, тем больше я удивлялся красоте божественного замысла". Потому что мир един, и между вещами, которые нашему уму кажутся противоположными, – противоречия нет, как между правой и левой рукой, как между мироточивыми иконами и айфоном. Магическое, мистическое или сказочное восприятие мира исходит из единства этого мира. И на примере Флоренского мы можем видеть, насколько такое мировидение может быть продуктивно. Флоренский был гением. Человеком эпохи Возрождения. Этот батюшка, который крестился на церкви, в конце жизни говорил, что может создать оружие, которое уничтожит весь мир. Наверное, он был близок к гипотезе атомной бомбы.