4

Через 20 лет после смерти Лены Мухиной — к тому времени уже 66-летней Елены Владимировны — историк Яров пихает кулачком издательство "Азбука", и оно публикует-таки уникальную книгу, которая и не книга на самом деле, а личный дневник девочки 16-17 лет, которой не повезло в этом чудесном возрасте оказаться в центре блокадного Ленинграда. Конечно, дневник был художественно обработан и отредактирован, но никакой обработкой не вытравишь того, что эти строки писала испуганная девочка, которая не старалась достоверно описать события, обозначить проблему и сделать выводы, а лишь облекала в слова те мысли, которые некому было высказать вслух. Одна, совсем одна... Такой она осталась и после блокады, так до конца жизни и моталась по съёмным квартирам без угла, без семьи, без определённой профессии. А сколько надежд и планов было на первых страницах дневника!

В первой четверти дневника мы видим ту же самую картину, что царит сегодня в ЖЖшках молодёжи. Разница в культурном контексте, впрочем шмотки, мальчики и поцелуйчики одинаково интересуют подростков любого времени. Цитатки, песенки, афоризмы — это тоже плавали, знаем. Зато очень любопытно наблюдать, как на старницы личного дневника проникают клишированные совковые фразы, лозунги, идеалы... И это не всегда плохо. например, мечты Лены о самосовершенствовании, учиться-учиться-и-ещё-раз-учиться, стать полярником и т.д. — разве ж это плохо? Ничуть. Заодно забавно было читать про "испорченную" Зою, которая в 17 лет позволяла себе такое, ого! 3 (!) поцелуя! В лоб, в щёчку и в затылок. Для Лены Мухиной после такого откровения Зоя становится настоящей роковой женщиной, разбивающей сердца. Я сейчас не смеюсь над этим, а даже немного завидую — всё-таки насколько изменились о времена, о нравы.

Почитать о довоенной жизни Лены Мухиной любопытно, но не более того. Приятно было узнавать знакомые улицы и скверики Петербурга (спасибо редакторам, не поленившимся дать обширные сноски и комментарии). Но вот наступает 22 июня. И первые несколько дней собственны мыслей Мухиной мы не услышим. Для неё война поначалу — та же агитка. Клишированные фразы, "могучие советские воины" и "ура, товарищи". Первый холодок по её спине пробегает, когда их заставляют работать на благо родины. А к осени... А к осени с размышлениями о мальчиках и самосовершенствовании покончено. Любимый Вовка забыт. Забыты даже бомбёжки и страх, которыми насыщены летние месяцы. В голове Лены Мухиной остаётся только одна мысль — о еде. Один раз она даже себя одёрнула, дескать что это я всё о нямках, да о нямках. Но только один раз. Совсем скоро в дневнике останется только баланс что съедено, какие карточки, где достать, где выстоять очередь... Скоро даже мечтаний о том, что они будут есть так, что страшно станет, не останется. Только сам голод, как он есть.

Сама того не ведая, Лена Мухина создала чуть ли не 3-4-5D атмосферу погружения в блокадный Ленинград. Да, да, своими скупыми сводками о том, сколько в супе было кусочков картошки и макаронин. Как питателен и вкусен столярный клей, разваренный в студень. Особенно жутко становится, когда она совершенно спокойно пишет о том, что они зарезали и скушали домашнего котика (на целых 10 дней растянули удовольствие!), вот бы ещё котика достать. Ни слова о том, что его жалко, только строки о том, что спасибо тебе котик, ты был сытный. А потом... А потом мысли о том, как будет здорово, когда умрёт живущая с ними старушка, и они смогут получать хлеб по её карточкам (кстати, это провернуть не удалось, труп забрали вместе с карточками). И смерть приёмной мамы, которая тоже на фоне голода отходит куда-то на второй план...

К концу дневника я (не читав ещё о судьбе Елены Мухиной) искренне "болела" за неё, чтобы она дожила до эвакуации в мой родной Горький (даже сразу представила ту улицу, на которую она собиралась). Дневник обрывается на полуслове, но слава богу, что Мухина спаслась. И плевать, как сложилась её судьба потом, ну не стала великим человеком - и ладно. Главное, что она всё-таки прожила свою жизнь, а не угасла там, в Ленинграде, между 20 гр. крупы и 150 гр. соевой каши.