3.5 Тяжелое ощущение непоправимого зла

Не считая Вены, Прага стала первой иностранной столицей, взятой нацистами, и последней освобожденной от них. Поэтому ее чешское население страдало от оккупации дольше, чем другие в Европе. Многие чехи считали своих соседей-немцев предателями, которые подготовили почву для немецкого вторжения в 1938 г.
Поэтому неудивительно, что, когда население Праги восстало против нацистов в последнюю неделю войны, эти давно копившиеся обиды в конце концов породили насилие. Пленных немецких солдат избивали, обливали бензином и сжигали. Десятки были повешены на городских фонарных столбах с вырезанной на теле свастикой. Партизаны врывались в подвалы, в которых прятались немецкие мужчины, женщины и дети, избивали, насиловали и иногда убивали их. Тысячи немцев были уведены из своих домов и помещены в здания школ, кинотеатров и казарм, где многие из них подверглись жестоким допросам с целью выявления их политической принадлежности.

Положение немцев в Праге показательно для остальной части страны, хотя во многих районах самые тяжелые эксцессы произошли в то лето позднее. Наверное, самое известное массовое убийство случилось в Усти-над-Лабем (ранее известный немцам как Аусзиг), где в конце июля были убиты более ста немцев, хотя потрясенные очевидцы позже преувеличили цифру в десять или даже двадцать раз. Более массовой, но менее известной была бойня в Северной Богемии (город Постолопрти), где рьяно взявшееся за дело подразделение чешской армии выполнило приказ «очистить» регион от немцев. Согласно немецким источникам, были хладнокровно убиты 800 человек.

Подневольные рабочие в Чехословакии постоянно подвергались унижениям, подобным тем, которым нацисты подвергали евреев. Их заставляли носить свастику, белые повязки на руке или заплаты с нарисованной на них буквой N (что означало Nemec – немец). Когда их выводили за пределы лагеря на работу, заключенным часто запрещалось пользоваться общественным транспортом, заходить в магазины, общественные парки или даже идти по тротуару. Призрак нацизма часто возникал во время избиений и других «наказаний», особенно в тех случаях, когда лагерные охранники сами были жертвами жестокости нацистов. Например, один немец – гражданский служащий вспоминает, как его мучитель кричал: «Я добрался до вас наконец, вы, сукины дети! Четыре долгих года вы мучили меня в концлагере, теперь ваша очередь!»

В феврале 1945 г., после того как Красная армия углубилась в территорию Германии, был обнаружен заброшенный трудовой лагерь в Згоде под Светочловице, небольшом провинциальном городе на юго-западе современной Польши. Желая осуществления возмездия, польская полувоенная служба общественной безопасности (UBP) приняла решение открыть его заново как «карательный лагерь». Тысячи местных немцев были арестованы и отправлены туда на исполнение трудовой повинности. Местному населению объявили, что в Згоде находится лагерь только для нацистов и немецких активистов. Однако на деле там мог оказаться почти любой. Более того, наряду с бывшими нацистскими узниками там находились люди, арестованные за членство в немецких спортивных клубах, отсутствие при себе документов, а иногда вовсе беспричинно.

В тюрьме польской милиционной армии в Тржебице (немецкий Требниц), например, немецкие узники регулярно подвергались избиениям ради развлечения, часто охрана натравливала на них собак. Один заключенный утверждал, что его заставляли на корточках скакать по камере, в то время как надзиратель бил его палкой с железным наконечником. Тюрьмой в Гливице (или Гляйвиц) руководили евреи, пережившие холокост, которые использовали ручки от метел, приклады и подпружиненные дубинки, чтобы с их помощью выбивать признания из немецких военнопленных.

Однако, наверное, самый печально известный польский лагерь находился в Ламбиновице, или Ламсдорфе, – под этим названием он был известен своим обитателям-немцам. Бывший лагерь для военнопленных заново открыли в июле 1945 г. как трудовой лагерь для немецких гражданских лиц, ожидающих репатриации с территории новой Польши. Во главе лагеря стоял двадцатилетний Чеслав Гжеборски – «развратного вида поляк, который разговаривал только пинками».

Глядя на этот вопрос в национальном масштабе, можно отследить огромное несоответствие между цифрами немцев и поляков. В исследовании, проведенном министерством по делам высланных, беженцев и жертв войны, которое было передано на рассмотрение парламенту Германии в 1974 г., утверждалось, что после войны в польских трудовых лагерях были заключены 200 тысяч человек, включая лагеря Ламсдорф, Згода, Мысловице и тюрьму НКВД в Тошеке. Общий уровень смертности в них составил, по оценкам исследования, от 20 до 50 %. Это означало, что в них умерли от 40 до 100 тысяч человек, хотя в докладе утверждалось «безусловно, в них умерли более 60 тысяч человек». В польском же докладе министерству общественной безопасности говорилось лишь о 6140 немцах, умерших в трудовых лагерях. Составители этого отчета наверняка знали даже в то время, что эта цифра сильно занижена. Статистика немецкого исследования почти в десять раз превышает данные, приведенные в польском докладе.

В течение года после конца войны официальная чистка превратилась в фарс. Из 394 тысяч государственных служащих, оказавшихся под следствием до февраля 1946 г., были уволены только 1580 человек, да и то большинство из них вскоре получили назад свои должности. Из 50 тысяч фашистов, заключенных в тюрьму в Италии, лишь меньшинство провело большую часть времени в тюрьме: летом 1946 г. все приговоры к тюремному заключению менее пяти лет были отменены, а заключенные – освобождены. Несмотря на то что в судах Италии слушались дела о самых жестоких зверствах в Западной Европе, судьи выносили в процентном отношении меньше смертных приговоров, чем любая другая западноевропейская страна, – не более 92 на все послевоенное население страны, составлявшее более 45 миллионов человек. В двадцать раз меньше на душу населения, чем во Франции. В отличие от своих немецких партнеров ни один итальянец не предстал перед судом за военные преступления, совершенные за пределами Италии.

Послевоенные чистки, по крайней мере частично, не удались везде. Во Франции, например, которую союзники хвалили за «скрупулезность» и «компетентность», широко распространилось разочарование деятельностью судов. Более чем 311 тысяч дел расследовались, но лишь около 95 тысяч завершились каким-то наказанием подсудимых – всего 30 % от общего числа. Менее половины из них – всего 45 тысяч человек – получили срок или более суровый приговор. Самым распространенным наказанием было лишение гражданских прав – права голоса или права занимать любую общественную должность. Однако большую часть этих наказаний отменили после амнистии 1947 г., и большинство заключенных оказалось на свободе. После следующей амнистии в 1951 г. в тюрьмах остались лишь полторы тысячи самых отпетых военных преступников. Из 11 тысяч гражданских служащих, уволенных с работы в первые дни чистки, большинство вернулось на свои должности в последующие шесть лет.

В Австрии коллаборационизм в большинстве случаев рассматривался как незначительное преступление, за которое следовало наказание в виде штрафа или потери гражданских прав. Такое наказание получили более полумиллиона человек. Однако эти санкции действовали не долго. В апреле 1948 г. амнистия вернула гражданские права 487 тысячам бывших нацистов, остальные вернулись в общество в 1956 г. Около 70 тысяч гражданских служащих были уволены с работы, но, как и в других странах, позднее вернулись на свои должности.

Из 43 смертных приговоров, вынесенных в Австрии, только 30 были приведены в исполнение, сделав Австрию одной из самых безопасных для коллаборационистов стран в Европе. Чех в шестнадцать раз больше рисковал жизнью за «военные преступления», чем его австрийский сосед.

Коллаборационисты в экономике, напротив, вообще почти не подвергались наказанию, по крайней мере в Западной Европе. Во-первых, причастность большинства бизнесменов было трудно доказать, во-вторых, они с большей вероятностью могли позволить себе нанять адвокатов, а те, в свою очередь, затягивали судебные процессы до тех пор, пока не появлялась вероятность оправдательного приговора. Кроме того, не было политической воли судить предпринимателей: ужасающее состояние послевоенной Европы означало, что они нужны независимо от того, насколько они непопулярны.

Иллюзия единства была гораздо важнее для всех послевоенных правительств, чем чистка. Поэтому в целом чистка проводилась лишь с целью убрать тех, кто угрожал этому единству, таким образом оправдывая высылку враждебных этнических групп населения, например, или отстраняя от власти откровенных политических противников в Восточной Европе.

Однако даже в Германии можно было увильнуть от ответственности за эти преступления. Стереотипный образ немца, который непрерывно извиняется за войну, возник в 1960-х гг. До этого немцы, как и другие народы, скорее отрицали и личную, и коллективную ответственность за события 1939–1945 гг. Большинство считало себя жертвами, не преступниками – жертвами нацизма, неспособности своих вождей выиграть войну, жертвами бомбардировок, мести союзников, послевоенных лишений и т. д. Вина легко перекладывалась на чужие плечи.

Искоренение нацистов, продолжавшееся и в последующие годы, особенно в американской зоне, вызывает всеобщее негодование. Оно завершилось не раньше 1949 г., когда в Западной Германии образовалась новая федеративная республика. Одновременно, как и повсюду в Европе, официально закончилась и чистка; многие наказания, скупо розданные бывшим нацистам, официально отменили. 20 сентября того же года новый канцлер Западной Германии Конрад Аденауэр в своем первом официальном обращении к парламенту объявил, что настало время «оставить прошлое позади». Кошмар войны нужно было забыть ради новой мечты о будущем.

Попытки реабилитировать правых в Западной Европе имели своим результатом не только оправдание. В некоторых случаях – прямо до смешного – оно позволило правым экстремистам выставить себя пострадавшей стороной.
Ввиду распространения мифа об ответственности исключительноГермании жестокое обращение с коллаборационистами стали расценивать не как суровость правосудия, а как избиение невинных. Во Франции к 1950-м гг. в широкой прессе стали появляться сотни зловещих рассказов, живописующих пытки и жестокое обращение, которым партизаны подвергали гражданских лиц. Во всех этих рассказах невиновность жертв либо предполагалась, либо открыто подчеркивалась.

В Италии правые тоже не теряли времени, пытаясь изобразить себя жертвами. Начиная с 1950-х гг. они живописали непосредственно послевоенный период как кровавую бойню, в которой были убиты до 300 тысяч человек. Эти откровенно нелепые утверждения – если их достаточно часто повторять – начинают казаться достоверными. Что еще более важно, они преуменьшают число партизан, убитых фашистами во время войны, – всего лишь 45 тысяч человек, – создавая впечатление, что бойцы Сопротивления были большими злодеями. На самом деле число людей, убитых партизанами после войны, никак не могло соответствовать 300 тысячам: по крайней мере в двадцать раз меньше.

Существовало много причин, по которым голландские власти не оказывали возвращавшимся евреям особой помощи, в которой те нуждались и заслуживали. Во-первых, они действовали по примеру союзников, особенно англичан, официальная политика которых заключалась в том, чтобы не относиться к евреям как людям отдельной категории.

Многие подобные замечания возникали из чистого неведения. В отличие от Восточной Европы, где холокост происходил под носом у людей, на Западе многие были совершенно не в курсе происходящего с евреями после их депортации. До того как вышли фильмы о концентрационных лагерях, рассказы о массовых убийствах, поставленных на поток, часто отметались как преувеличения. Но даже после демонстрации фильмов в кинотеатрах зрители по-прежнему до конца не осознавали, какое на самом деле это имело значение для людей, которые выжили.

Даже на международном уровне мысль о том, что все народы Европы страдали при нацизме вместе, была очень удобна для возрождения чувства всеобщего братства между пострадавшими народами. Но присутствие евреев превращало в издевку подобные мифы. Они пережили гораздо больше, чем кто-либо другой, и ни одна группа населения не пришла к ним на помощь: удобное представление о том, что европейцы «все вместе», едины, – явно ложное.

Здесь, наверное, кроется ключ к тому, почему положению возвращавшихся евреев повсеместно не придавалось значения после войны – не только в Голландии, но и по всей Западной Европе. В то время как рассказы о Сопротивлении давали людям возможность думать о себе хорошо и убеждать в том, что они также предоставили изрядную долю героев, рассказы евреев имели противоположное действие, становясь напоминанием о былых неудачах на всех уровнях общества. Самого их присутствия бывало достаточно для возникновения дискомфорта, словно они могли в любой момент раскрыть неприятный секрет. Поэтому гораздо проще просто притвориться, что на долю евреев на самом деле выпало то же самое, что и остальным. Их не только не встречали радушно – их игнорировали, оттесняли на второй план, заставляли молчать.

Евреи стали законной добычей во время войны, а их собственность рассматривалась как ресурс, которым мог пользоваться каждый. Совершенно ясно, что многие люди и некоторые правительства по-прежнему придерживались на их счет такого же мнения и после окончания войны.

Погром в Кунмадарасе – один из множества подобных инцидентов, которые происходили в Венгрии непосредственно в послевоенные годы. Насилие, направленное против евреев, включало ограбление домов и магазинов (например, в шахтерском городке Озд), самосуды, убийства (как в Мишкольце) и поджоги синагог (как в Мако). Наряду с насилием евреям приходилось терпеть все обычные виды ненасильственного антисемитизма: дискриминацию, запугивание, словесные оскорбления и т. д. Уровень национальной ненависти был высоким и всеобщим, его явно нельзя объяснить просто спорами из-за собственности. Происходили некие более глубокие процессы.

Начнем с того, что люди, замешанные в таких крайностях, часто сами страдали от невыносимых трудностей. Экономика всего региона в 1946 г. приближалась к краху, особенно плохо обстояло в Венгрии, где уровень инфляции, по сообщениям, подскочил до наивысшей отметки 158,486 % в день!

Это характерно не только для Венгрии: коммунистическая партия считалась «партией евреев» во всей Восточной Европе, и не без оснований. Коммунистов ненавидели везде, это отрицательно сказывалось на евреях. Например, руководитель коммунистической партии еврей Матиас Ракоши выступал с речью об экономической ситуации в Мишкольце, а на стенах завода появились граффити, обзывающие его «царем евреев» и человеком, который «продал страну русским».
Во-вторых, в число обвиняемых в отчаянном экономическом положении Венгрии попали торговцы черного рынка и спекулянты, которые запасали и тайно хранили продовольствие в надежде на подъем цен. В глазах народа этилюди тоже были евреями.

Польша, без сомнения, после войны представляла собой самую опасную для евреев страну. По крайней мере 500 евреев были убиты поляками в период между капитуляцией Германии и летом 1946 г., большинство историков вообще называют цифру около 1500 человек.

Они знали, что сионисты предпринимают решительные меры для основания там еврейского государства, и считали его единственным местом, где они были бы в настоящей безопасности от нападок антисемитов.
В этом им помогали почти все государства, кроме Великобритании. Советы радовались, что их евреи бегут из Европы, не чинили препятствий и открыли для них – только для евреев! – свои границы для выезда. Поляки и венгры, как мы уже видели, сделали их жизнь невыносимой, таким образом побуждая к отъезду любыми способами. Румыны, болгары, югославы, итальянцы и французы предоставили порты, в которых евреи могли сесть на корабли, отправляющиеся к Святой земле, и редко чинили препятствия. Но больше всего помогали американцы тем, что содействовали путешествию к берегам Палестины, находившейся под контролем Великобритании. Они оказывали значительное дипломатическое воздействие на англичан, чтобы заставить их принять в Палестине 100 тысяч евреев, хотя сами официально разрешили приехать в Америку лишь 12 849 человекам по особому распоряжению президента Трумэна относительно перемещенных лиц.

Англичане единственные пытались остановить поток евреев с Востока. По их мнению, большинство являлись не бывшими узниками гитлеровских концлагерей, а евреями, которые провели войну в Казахстане и других районах Советского Союза, а посему им «безопасно» возвращаться в свои родные города. Англичане полагали, что Советский Союз и другие страны Восточной Европы тоже должны внести свой вклад. Англичане, безусловно, не отказывались предоставить кров жертвам гитлеровского режима в Германии, однако положили конец практике оказания радушного приема новой волны еврейских беженцев, практически никоим образом не имеющих отношения к войне. В отличие от американцев они не принимали вновь прибывших евреев в лагеря для перемещенных лиц, находившиеся в их ведении.

Достаточно сравнить события в Кельце с теми, что происходили в других частях Польши в том же году. В конце января 1946 г. солдаты польского 34-го пехотного полка под командованием полковника Станислава Плуто окружили деревню под названием Завадка-Мороховска (или Завадка-Морохивска на украинском языке) под городом Санок на юго-востоке Польши. В этой деревне жили исключительно украинцы, чья этническая принадлежность и послужила единственной причиной бесчинств, которые там творились. По словам очевидцев, появление армейской части породило массовую бойню, не менее кровавую, чем во время войны.

Помимо того что польские солдаты полностью разграбили деревню и увели большую часть скота, они убили десятки жителей, в основном женщин и детей. Страшнее факта самого их убийства были способы его совершения. Многих забили до смерти, выпотрошили или сожгли. У некоторых женщин были отрезаны груди, носы и языки, у иных – выколоты глаза.

Два месяца спустя солдаты вернулись в Завадка-Мороховску и велели всем оставшимся в живых жителям деревни собрать свои пожитки и идти через границу в Советскую Украину. Расстреляв, в качестве предостережения, группу из одиннадцати мужчин, они подожгли все оставшиеся в деревне здания, кроме школы и церкви. В конце концов в апреле после убийства еще нескольких жителей деревни уничтожили и их, а все население насильно выдворили из страны. В ходе этих операций были убиты пятьдесят шесть человек, многие получили ужасные раны. Деревня была стерта с лица земли.

Почти все украинцы боялись и ненавидели русских, им было известно о той жестокости, с которой те управляли Советской Украиной в 1930-х гг., более того, многие радушно встречали немцев, по крайней мере, поначалу – как освободителей. Тем временем евреи не знали, кому доверять. Многие надеялись, что советская армия спасет их от польского и украинского антисемитизма; позже некоторые, по-видимому, понадеялись на немцев, которые спасут их от преследований со стороны Советов. К тому времени, когда этот регион подвергся третьему вторжению в конце 1943 г., горстка выживших евреев потеряла веру во всех, не принадлежащих к их кругу, независимо от национальности.

И Советы, и нацисты натравливали различные этнические группы друг на друга. Нацисты особенно стремились извлечь выгоду из национальных чувств украинцев, чтобы подавить остальную часть населения. Еще перед вторжением они вступили в контакт с украинскими крайне правыми политическими группировками, особенно с Организацией украинских националистов (ОУН) – нелегальным националистическим движением, сродни усташам в Хорватии или «Железной гвардии» в Румынии. ОУН, в свою очередь, преследовала свои цели. Нацисты соблазнили их обещанием независимости Украины в обмен на сотрудничество. В то время как самые сильные группировки этой сомнительной организации никогда не доверяли намерениям немцев, другие с воодушевлением позволяли себя эксплуатировать – отчасти разделяя некоторые намерения нацистов.

Самая позорная страница сотрудничества ОУН с нацистами – совместное уничтожение евреев. ОУН уже несколько лет говорила об этнической чистоте, об «Украине для украинцев» и о пользе революционного террора. Исполнение «окончательного решения», особенно в районе Волыни, наглядно продемонстрировало серьезность намерений ОУН. Массовые убийства, которые происходили на глазах у широких слоев населения, явились прообразом будущих этнических чисток в этом регионе. То, что когда-то считалось немыслимым, теперь стало реально возможным.

В конце 1942 г., когда впервые стало очевидно, что власть немцев ослабевает, те же украинские полицаи стали массово дезертировать. С оружием в руках они присоединялись к новой вооруженной партизанской группе ОУН – Украинской повстанческой армии (УПА). Умение, приобретенное при нацистах, они теперь использовали для продолжения кампании против своих этнических врагов – не только немногих оставшихся в регионе евреев, но и его большого польского населения.

Массовые убийства поляков начались в тех же самых регионах, где украинские полицаи уничтожали евреев, – на Волыни. Существовало много причин, по которым здесь начались этнические чистки. Эта местность изобилует обширными лесами и болотами и очень подходит для партизанской деятельности. Отдельные польские общины были гораздо хуже защищены, чем в других местах; но предыдущие акции против евреев, безусловно, сыграли свою роль. Запреты уже были сняты, а молодые украинцы научились убивать, натренировавшись в массовых убийствах. В конце 1942 г. они приступили к зачистке региона, относительно свободные и от внешних, и от личных сдерживающих факторов.

В ходе жестоких массовых убийств за последующие несколько лет польские общины были вырезаны полностью – от стариков до новорожденных младенцев. Деревню Олексейту, например, сожгли в 1943 г. на Пасху во время операции, специально нацеленной на насаждение террора среди польского населения. В селе Высоко-Выжне дети оказались запертыми в католической церкви, которую подожгли. В селе Воля-Островека все польское население было собрано на школьном дворе.

Даже по самым скромным подсчетам, около 50 тысяч польских гражданских лиц были убиты украинскими партизанами на Волыни и от 20 до 30 тысяч – в Галиции. В общем же итоге во время гражданского конфликта в приграничных районах были убиты до 90 тысяч поляков. Число погибших украинцев тоже исчисляется тысячами, но, поскольку поляки не включали этот конфликт в разработанный план геноцида, украинцы понесли гораздо меньшие потери, чем уничтожили сами, – возможно, всего 20 тысяч. Как и во многих других регионах, эти цифры сомнительны и являются предметом неутихающих споров между польскими и украинскими историками на тему того, кто имеет право считать себя жертвой.

Но в другом смысле они чрезвычайно важны, особенно в обстановке, когда национализм снова поднимает голову в Европе. Украинцы, естественно, не хотят признавать роль ОУН и УПА как организаций, начавших цикл насилия. Пытаясь минимизировать число погибших поляков, они периодически искажают цифры. Некоторые поляки, с другой стороны, размахивают статистическими данными, как оружием, в историографическом пересмотре самой гражданской войны. В такой напряженной атмосфере маловероятно достижение какого-либо соглашения.

а поскольку УПА начала также нападать на формирования Советов, назрела необходимость принятия веских мер для стабилизации ситуации.
Они пришли к выводу: если разные национальности не могут жить вместе мирно на одной территории, их нужно разделить. Разделение должно быть проведено в масштабе государства: поляки – в Польшу, украинцы – в Украинскую Советскую Социалистическую Республику.
Демаркационной линией между двумя народами должна была стать старая польская граница 1930-х гг. Ее отодвинули в сторону запада, чтобы большая часть территории, которую украинцы называли Западной Украиной, объединилась с Восточной. Это не только увеличивало территорию Советского государства, но и отнимало лавры у ОУН/УПА, предоставив украинцам то, за что они боролись. Поляки, жившие не на своей территории относительно этой границы, высылались в Польшу, равно как «репатриировались» украинцы по ту сторону границы.
Процесс, всего за несколько лет уничтоживший веками существовавшее культурное разнообразие, проходил в пять этапов. Первый этап – истребление евреев, которое осуществлялось нацистами, при пособничестве польского антисемитизма. Второй – травля возвращавшихся в Польшу евреев, которая, как явствует из предыдущей главы, заставила их бежать не только из Польши, но и из Европы вообще. Третий и четвертый этапы – изгнание украинцев и лемков в 1944–1946 гг. и их ассимиляция в ходе операции «Висла», проведенной в 1947 г.
Финальный акт этнической «зачистки» Польши – изгнание немцев...

Не только Красная армия безудержно насиловала и грабила немцев, поляки тоже не отставали. В таких городах, как Щецин (Штеттин), Гданьск (Данциг) и Вроцлав, немцев сгоняли в гетто – отчасти для того, чтобы поляки могли без суеты забрать себе их имущество, но также и для их собственной безопасности. Во многих районах немцев собирали и отправляли в лагеря либо для использования в качестве бесплатной рабочей силы, либо для передержки в ожидании официальной депортации. Некоторые поляки испытывали слишком сильное нетерпение, и, не дожидаясь официального разрешения, начали выгонять целые немецкие общины за границу. По официальным польским данным, только за последние две недели июня 1945 г. 274 206 немцев были незаконно депортированы через Одер в Германию.

Свидетели тех событий в огромном большинстве подчеркивают абсолютное беззаконие, с которым они столкнулись в пути. «Каждый день ко мне приходили немцы в слезах и рассказывали, что поляки отняли у них все их пожитки». «Поляки вели себя как вандалы… мародерствовали, обыскивали, насиловали». «Поляки отнимали у нас все, что находили, ругали нас, плевали нам в лицо, хлестали и били нас». «К нам постоянно приставал и грабил всякий сброд». Криминал сочетался с официальной политикой конфискации

Легко осуждать поляков или чехов за их расистскую позицию по отношению к немецким меньшинствам в 1945 г. Однако следует помнить, что это отношение возникло не на ровном месте. В значительной степени это явилось реакцией на жестокое обращение, от которого они пострадали при проведении Германией во время войны расистской политики. Безусловно, методы поляков и чехов были жестокими, однако идеология, скрывающаяся за ними, гораздо мягче по сравнению с идеологией нацистов.

Югославия – единственное место в Европе, где насилие, как во время, так и после войны, проявлялось особенно жестоко. Группы югославского Сопротивления в войне за национальное освобождение сражались не только с иностранными агрессорами, но и с войсками собственного правительства в войне революционной, с другими группами Сопротивления – в войне идеологий, с бандитскими группировками – за установление порядка и законности.

Во время Второй мировой войны деление по национальному, этническому, политическому и религиозному принципам обострилось до предела, «югославы», подобно иноземным оккупантам, были готовы перебить друг друга. Хорваты именем католической церкви массово убивали сербов, сербы поджигали мусульманские деревни в Боснии и венгерские деревни в Воеводине, монархисты-четники вступали в ожесточенные схватки с партизанами-коммунистами. Будто этого мало, бойцы военизированных формирований часто старались свалить вину за зверства друг на друга. Боевики-мусульмане надевали униформу сербских четников, хорватские усташи переодевались мусульманами, а четники притворялись сербскими партизанами. Поэтому не всегда можно было сразу определить, кто именно бесчинствует. И над всем этим – немецкие, итальянские и прочие захватчики, которые и сами совершали военные преступления и подстрекали к внутренней борьбе различные группировки.

Из этого месива яростного соперничества появились два главных противника. Во-первых, усташи – крайне правая политическая группировка, возведенная во власть итальянцами в качестве марионеточного правительства в новом независимом государстве Хорватия во время войны. Режим усташей стал одним из самых страшных на всем континенте. Во время войны усташи занимались этническими и религиозными чистками с размахом, который превзошли разве что нацисты. На них лежит ответственность за систематические убийства сотен тысяч этнических сербов и насильственное обращение других сотен тысяч в католичество. В самом печально известном тюремном лагере

По данным демографа Владимира Цержавича, самого объективного и надежного специалиста по потерям Югославии в войне, от 50 до 60 тысяч коллаборационистов, в основном хорваты и мусульмане, были убиты в районе между Бляйбургом и Марибором непосредственно сразу после окончания Второй мировой войны. Это составляет около половины югославских войск, сдавшихся партизанам на австрийской границе в мае 1945 г.

Открытым остается основной вопрос: каковы причины массовых убийств? Просто ли месть бывшим военным противникам или торжество грубой справедливости в отношении власти, которая первая положила начало зверствам? Были ли эти убийства политически мотивированы или стали результатом этнической ненависти? Ответ прост – все мотивы одновременно, зачастую их невозможно разделить. Режим усташей в Хорватии был построен на идеологии ультранационализма и этнической ненависти, поэтому казнь солдат и чиновников режима одновременно и политическая, и этническая акция, справедливое наказание – пусть часто исполненное мести и направленное не на тех, кого надо, – за этническую чистку, которую сами усташи проводили в годы войны.

Статистические данные, относящиеся к послевоенной Югославии, хуже, чем в любой другой стране. Около 70 тысяч солдат коллаборационистов и гражданских лиц были убиты партизанами после войны: по сравнению с населением в целом это более чем в десять раз больше, чем в Италии, и в двадцать раз больше, чем во Франции. На первый взгляд эпизоды послевоенного периода поддерживают стереотип о жестокости югославов.

Цифры в сторону – насилие, происходившее в Югославии в конце войны, не более жестокое, чем в других странах. Напротив, темы, актуальные для этого региона, существовали во всей Европе. Нет никакой разницы между случаями, приведенными выше, и рассказами о сотрудниках французской милиции, которые в годы оккупации арестовывали бойцов Сопротивления, «выбивали им глаза, вставляли вместо них жуков и зашивали глазницы». Толпы чехов вырезали нацистские символы на теле эсэсовцев, попадавших к ним в руки, бельгийские подпольщики могли запросто сжечь коллаборационистов живьем. Поэтому, несмотря на стереотипы, жестокость, царившая в этой несчастной части Балкан, не единственная в своем роде, скорее символ дегуманизации на всем континенте.

Размах этнического насилия не ставит Югославию особняком. Такого этнического напряжения, возможно, не существовало на большей части Западной Европы, но оно стало неотъемлемой частью войны и ее последствий в Чехословакии, Польше и Украине. Возникали также многочисленные более мелкие региональные конфликты, затрагивавшие национальные меньшинства по всему континенту; некоторые, несмотря на местный масштаб, столь же ожесточенные.

В каждом случае жители деревень едва ли не первым делом захватывали участки необработанных земель, принадлежавшим местным аристократам, государству или церкви. И для этого у них были веские причины. Селяне были голодны и считали невозделанную землю нерациональной тратой ресурсов, которые можно использовать для того, чтобы и прокормить себя, и заработать немного денег для сельской общины. Во многих районах крестьяне еще помнили захват общественной земли жадными аристократами во время Рисорджименто (эпоха воссоединения Италии, закончилась в 1870 г. присоединением к Итальянской республике Рима. – Пер.). По их мнению, они всего лишь исправляли исторические ошибки, возвращая себе то, что им принадлежало.
Нечего и говорить, что землевладельцы видели все в ином свете. Что более важно, новые власти (многие из которых, как мы уже видели, не были такими уж новыми) недвусмысленно выступали за сохранение прежних позиций. Через несколько дней войска союзников и карабинеры вошли в Калитри, упразднили республику и вернули землю – по-прежнему нераспаханную – ее бывшим владельцам. То же самое происходило и в других местах.

Но что еще более важно, эти события показывают, что некоторые деревни были готовы пойти на все, чтобы осуществить социальную реформу. В противоположность ожидаемому, очень немногие из этих восстаний организовали итальянские коммунисты, которые, по собственному признанию, не имели своих представителей на юге Италии до 1945 г. Это были спонтанные протесты, организованные людьми на местах, сытых по горло социальной несправедливостью

Потребность в социальной реформе после войны – не только в Италии, но и по всей Европе – ощущалась колоссально. Это обстоятельство, собственно, привело к возникновению десятков новых политических партий по всему континенту, сотен новых газет, авторы которых проповедовали левые взгляды, спорили о том, как наилучшим образом осуществить социальные перемены. Оно же вдохновило на демонстрации в поддержку прав рабочих, экономической реформы и немедленных действий против социальной и юридической несправедливости. Послевоенный период пережил взрыв проявлений левых взглядов, который на самом деле был возрождением всего, что так жестоко подавлялось во время нацистской оккупации. Даже англичане, чья страна не подверглась оккупации, проголосовали после войны за социальную реформу

Почти на всей территории Европы политическими организациями, которые наилучшим образом сумели использовать этот шаг влево, являлись различные коммунистические партии. Они не только идеально подходили для использования общеевропейского стремления к социальному переустройству, но и почитались как костяк вооруженного сопротивления власти нацистов. Принимая в расчет его связь с Советским Союзом, который многие считали настоящим победителем во Второй мировой войне, коммунизм показался неодолимой силой в европейской политике. Наши общие воспоминания о холодной войне довольно сильно затмили тот факт, что в глазах огромных групп населения Европы коммунисты выглядели героями, а не злодеями.

Более того, их популярность была очень высока не только в тех странах, которые в конечном счете образуют восточный блок, но и по западную сторону от железного занавеса. На послевоенных выборах, проведенных в Норвегии и Дании, коммунисты получили 12 % голосов, в Бельгии – 13 %, в Италии – 19 %, в Финляндии – 23,5 %, а во Франции на ноябрьских выборах 1946 г. – 28,8 % от общего числа голосов, что сделало их самой крупной политической силой в стране. Еще более важно, что по всей Европе у коммунистических партий был огромный резерв преданных активистов. Например, во Франции 900 тысяч членов коммунистической партии и два с четвертью миллиона в Италии – гораздо больше, чем в Польше или даже Югославии. Коммунизм в Западной Европе пользовался невероятной популярностью и представлял сильное демократическое движение.

Страх и недоверие возникли, поскольку коммунизм с идеологической точки зрения препятствует тому, за что многие боролись во время войны, – национальному суверенитету.

На более прозаическом уровне коммунисты затронули слишком многие чувствительные точки большей части населения Европы и достигли своего высокого положения. Они не только были противниками того, что дорого среднему классу, – религии, семьи, святости частной собственности, но и пропагандировали насилие для достижения своих целей.

На юге Италии землевладельцы, бизнесмены, полицейское начальство, магистраты и другие заметные личности из среднего класса напоминали о захватах земель в 1943 г. для противодействия воцарению в администрации представителей левых. Они боялись за свою собственность, состояние и влиятельное положение. Но именно доводы, что коммунисты стали причиной гражданских беспорядков, больше всего расшевелили военную администрацию союзников на недавно освобожденных территориях. В результате на посты в местные органы власти были назначены кандидаты от правых партий, даже бывшие фашисты – просто чтобы загнать коммунизм в угол.

На севере Италии, где насилие во время освобождения было гораздо более интенсивным, правые и правоцентристские партии сделали страх перед насилием со стороны левых краеугольным камнем своей кампании.

Однако как бы ни осуждали французские и итальянские политики коммунистическую агитацию внутри своих стран, именно действия коммунистов на международной арене стали реальной причиной беспокойства. Политиков центристских и правых партий по-настоящему пугали не случаи насилия в их городах, а более массовые репрессии в Восточной Европе. Французские и итальянские газеты печатали все более пугающие истории о том, что происходит в Венгрии, Румынии и Болгарии с подтекстом «то же самое обрушится на Италию и Францию, если коммунистам позволить взять власть».

Это наглядно демонстрирует, какая паника царила в итальянском и французском обществе, отражаясь на союзниках. Действительно, временами казалось, что американцы боятся гражданских беспорядков в этих странах даже больше, чем сами французы и итальянцы. Они всеми силами поддерживали антикоммунистические политические партии и угрожали прекратить любую помощь этим странам, если коммунисты выиграют на выборах.

В ответ на это итальянское правительство запустило циничную программу антикоммунистических мер, в ходе которой были произведены массовые аресты профсоюзных деятелей, бывших партизан и членов компартии. Это была явная попытка запугивания, о чем свидетельствуют результаты арестов. Из 90–95 тысяч коммунистов и бывших партизан, арестованных в период между осенью 1948 г. и 1951 г., только 19 тысячам человек было предъявлено обвинение и только 7 тысяч признаны виновными в том или ином преступлении. Остальные в течение разного времени содержались в «превентивном тюремном заключении». Речь шла о партийном ядре, особенно бывших партизанах, к ним применили самые жестокие меры. Из 1697 бывших партизан, арестованных в 1948–1954 гг., 884 человека были осуждены в общей сложности на 5806 лет тюремного заключения. Некоторых судили за преступления, совершенные во время освобождения, несмотря на предполагаемые амнистии, объявленные в 1946 г.

Если до войны рабочих эксплуатировали, во время войны эта эксплуатация достигла своего наивысшего пика: миллионы людей были порабощены против их воли и еще миллионы буквально доведены работой до смерти. Неудивительно, что многие люди на всем континенте обратились после войны к коммунизму: это движение не только привлекало как живительная и радикальная альтернатива дискредитировавшим себя прежним политикам, но и давало людям возможность выпустить весь гнев и возмущение, накопившиеся за эти ужасные годы.

С конца XX в. вся Европа переживает заметный сдвиг вправо, и крайне правые группировки добиваются большего влияния, чем в любой период со времен Второй мировой войны. Они пытаются переложить бремя вины с нацистов и фашистов, запустивших машину зверств и ответных мер, на своих левых противников. Но когда крайне правые начинают проталкивать свой особый взгляд на историю, следует быть осторожными, как и с коммунистами, когда они проделывают то же самое.

С истинным колониальным высокомерием Черчилль предоставил генералу Скоуби действовать так, словно он в завоеванном городе, в котором происходит бунт местного населения. В соответствии с этим указанием английские батареи открыли огонь по «коммунистическому» предместью Кайсариани, а истребители РАФ атаковали с бреющего полета позиции ELAS в хвойных лесах и жилые кварталы, выходящие на центр Афин. Для охваченных ужасом гражданских лиц, оказавшихся в центре перекрестного огня, это стало последней каплей: от беспорядочных обстрелов англичан получали ранения и гибли женщины и дети. Когда английские врачи посетили станции первой медицинской помощи в пригороде Кипсели, им пришлось представиться американцами, чтобы их не линчевали разгневанные афиняне.

События обострились, когда англичане собрали около 15 тысяч человек, подозреваемых в сочувствии левым, и отправили более половины из них в лагеря на Ближнем Востоке. Партизаны ответили захватом тысячи заложников-буржуа в Афинах и Фессалониках и увели их пешком по снегу в горы. Сотни этих предполагаемых «реакционеров» – часто называемых так лишь из-за своего относительно обеспеченного положения – казнили и похоронили в братских могилах.

Участникам коммунистического Сопротивления не позволяли занимать никаких постов, дающих реальную власть. Бывших героев арестовывали за поступки, которые многие считали законными действиями в военное время, и жестоко преследовали в судебном порядке, чего явно не применялось по отношению к коллаборационистам. В добавление ко всему, от рассказов об их героических подвигах во время войны отмахивались в пользу более сомнительных мифов о «преступлениях» коммунистов во время различных чисток по всей Европе. Влиятельные люди правого толка приняли меры к тому, чтобы угроза коммунистического беспорядка и даже революции преувеличивалась при каждом удобном случае.

Англичан часто осуждают за ту роль, которую они играли в поддержке греков с правыми убеждениями и пособничестве при насаждении ими впоследствии обстановки террора. Однако при всем недоверии к коммунистам англичане были больше виноваты в политической наивности, чем в непосредственном их подавлении.

Главное отличие состояло в том, что уже не немцы, болгары и итальянцы, а англичане и американцы поддерживали силы правых против коммунистов, которые видели в антикоммунизме меньшее из двух зол. Помощь с Запада текла в страну вместе с английской и американской боевой техникой, греческое правительство со временем стало прибегать к давнему английскому методу подавления восстаний – насильственному перемещению десятков тысяч сельских жителей в лагеря для интернированных лиц, чтобы взять партизан измором. Греческие коммунисты, наоборот, стремились получить поддержку за пределами страны. Когда Сталин отказался им помочь, они обратились к югославским партизанам Тито – этот договор длился до 1948 г. Но когда Коммунистическая партия Греции встала на сторону Сталина после его разрыва с Тито, поддержка прекратилась, и это было зловещим предзнаменованием.

Те, кого не казнили, годами или даже десятилетиями томились в тюрьме. К концу 1945 г. 48 956 сторонников ЕАМ находились за решеткой, и около 50 тысяч до конца 1940-х гг. Даже после того, как в 1950 г. печально известные лагеря для интернированных на острове Макронисос прекратили свое существование, в Греции все еще оставалось 20 219 политзаключенных, а 3406 человек находились в изгнании. Даже в 1960-х гг. в греческих тюрьмах по-прежнему сидели сотни мужчин и женщин, единственным преступлением которых было участие в отрядах Сопротивления, которые сражались с немцами.

«Суд над Сопротивлением», как назвали его итальянские историки, происходил после войны в нескольких странах, но нигде он не был так суров, как в Греции. В течение двадцати пяти лет страной правили консервативные политики, армия и некие полувоенные организации, финансируемые Америкой. Нижняя точка развития страны пришлась на 1967–1974 гг., когда воцарилась военная диктатура. В эти годы был принят закон, нанесший последнее оскорбление мужчинам и женщинам, которые сражались за освобождение Греции в годы войны: партизан EAM/ELAS официально признали «врагами» государства, тогда как бывшие бойцы «батальонов безопасности», воевавшие на стороне немцев, получили право на государственные пенсии.

Наверное, самым важным последствием этой цепочки событий стало решение СССР придать официальный статус своему контролю над другими коммунистическими партиями в Европе. Всего через три месяца после объявления «плана Маршалла» русские созвали всех глав коммунистических партий на встречу в польском городке Скларска-Пореба, где преобразовали Коммунистический интернационал – Коминтерн – в Коммунистическое информационное бюро, или Коминформ. Они фактически диктовали западным коммунистам кампанию антиамериканской агитации, и это распоряжение стало одной из главных причин внезапного роста забастовочного движения в Италии и Франции с конца 1947 г. Период самостоятельности и разнообразия коммунистических партий в Европе закончился – с этого момента всем стали заправлять Советы.

Западные державы признавали это и, по-видимому, хотели поддерживать почти любую несправедливость до тех пор, пока она сдерживала коммунизм.

Легко критиковать действия правительств стран Запада после войны. Оглядываясь на прошлое, становится понятно, что временами они казались параноиками, чрезмерно стремящимися сокрушить законный протест левых сил, даже ценой временного замораживания самих демократических принципов, которые, по их утверждению, они поддерживали. Несправедливость все же имела место. Жизни людей были загублены. Но перед Западом встала реальная угроза. Несмотря на неуклюжие и часто деспотичные действия, правительства западных стран действительно считали, что выбрали наименее болезненный путь.
Выбор между сталинским коммунизмом и порочной смесью демократии и авторитаризма, поддерживаемой Западом, без сомнения, шел на пользу последнего как наименьшего из двух зол. Коммунисты в Восточной Европе демонстрировали безжалостность в своем стремлении к власти, на фоне которой правительства западных стран выглядели как неуклюжие дилетанты.

Камнем преткновения стал вопрос о том, кому из союзников будет подотчетна страна. Советы настаивали на своем контроле, поскольку их армия оккупировала Румынию. Некоторые английские и американские официальные лица были озабочены действиями Советов, словно Румыния – «собственность России». Они утверждали, что все три главных союзника должны нести за Румынию совместнуюответственность. Но в конце концов Советы настояли на своем. Окончательная формулировка условий перемирия предусматривала контроль со стороны специальной комиссии союзников «под общим руководством союзного (советского) верховного командования». Позже это откроет страну для советского господства.

Во-первых, с большим трудом шел на удовлетворение требований Советов в отношении репараций, что привело к обвинениям в неисполнении им своих обязательств, изложенных в договоре о прекращении огня. Но на самом деле падение обусловлено его неспособностью «вычистить фашистские элементы» из общества. За первые шесть недель после августовского переворота, согласно рапорту Американского бюро стратегических служб, только восемь румынских чиновников были уволены за сотрудничество с немцами. В то время как была арестована горстка старших офицеров разведки, большинство сотрудников государственного аппарата службы безопасности оставались нетронутыми. Хуже того, бывшие бойцы фашистских вооруженных формирований («Железной гвардии») по-прежнему появлялись в барах и гостиницах Бухареста и «хвастались, что никакое правительство не посмеет их тронуть».

Массовые забастовки и демонстрации в Румынии по своей сути походили на волнения во Франции и Италии. Разница состояла в том, что во Франции и Италии за правительством непоколебимо стояли союзники – отчасти по политическим причинам, но главным образом ради поддержания закона и порядка – и обеспечивали жизненно важную моральную, финансовую и военную поддержку.

В общей сложности 1 057 674 гектара земли разделили между 796 129 крестьянами так, что каждый получил в среднем 1,3 га. Этот политический ход был чрезвычайно популярен в народе и в гораздо меньшей степени успешен с экономической точки зрения. Маленькие земельные наделы были крайне неэффективны, и без доступа к сельскохозяйственной технике, который имели прежние крупные фермерские хозяйства, производство продовольствия резко упало.

Справедливости ради следует не упускать из виду тот факт, что некоторые бедные крестьяне увеличили свое благосостояние при новой системе. Также стоит помнить о том, что в тот год, когда тысячи румынских крестьян боролись противземельной реформы, в Италии крестьяне десятками тысяч выражали свой протест активному противодействию осуществлению земельных реформ. Однако ничто не оправдывает жестокий и антидемократический способ проведения коллективизации в Румынии. И с экономической точки зрения, и с точки зрения человеческих страданий программа стала полной катастрофой.

Преобразования, обрушившиеся на Румынию в 1944–1949 гг., совершенно поразительны. За несколько лет страна от зарождающейся демократии перешла к развитой диктатуре сталинского типа. Коммунисты сумели добиться этого почти исключительно политическим путем, хотя и не без помощи подтасовок, и не прибегали к каким-либо насильственным революционным действиям. Но тот факт, что Румыния не скатилась в гражданскую войну, которая охватила Грецию, не следует трактовать так, будто процесс был всецело мирным. Запугивания членов профсоюзов и аресты политиков, массовые и часто неконтролируемые демонстрации в городах и подавление крестьян и фермеров в сельской местности, насилие или угрозы насилия – все это повсеместно существовало в послевоенной Румынии.

Историки разных стран склонны сосредоточиваться на тех методах, которые использовали коммунисты на их родине и которые отличали их от методов других стран. События, происходившие после войны во Франции, Италии, Чехословакии и Финляндии, например, в значительной степени связаны с демократическим коммунистическим движением, чьи лидеры стремились завоевать власть через урны для голосования. Греческие, албанские и югославские коммунисты, наоборот, были членами жестко революционного движения, посвятившими себя свержению традиционных властных структур насильственными методами. В других странах коммунисты стремились добиться власти путем сочетания обоих подходов – видимость демократии с революционной тенденцией. Говоря словами Вальтера Ульбрихта, лидера коммунистов Восточной Германии, «все должно выглядеть демократично, но мы должны все держать под контролем».

Несмотря на утверждения Советов о том, что их армия находилась там лишь для сохранения мира, в этих их действиях скрывались определенные политические мотивы. В этом отношении их политика являлась зеркальным отражением участия английской армии в событиях в Греции. Так, лидер коммунистов Венгрии Матиаш Ракоши умолял Москву не выводить из страны Красную армию, боясь, что без нее коммунизм в стране «повиснет в воздухе». Клемент Готвальд, стоявший во главе чешских коммунистов, тоже просил советское военное командование сосредоточить части Красной армии ближе к границе Чехословакии во время февральского переворота 1948 г. – просто для психологического воздействия. Даже если части Красной армии и не участвовали в насаждении социализма в странах Восточной Европы, угроза подразумевалась.

Именно в обязанности НКВД входило обеспечение политической стабильности за линией фронта, этой организации предоставили карт-бланш на арест, заключение в тюрьму и казнь любого человека, в ком они видели потенциальную угрозу. На первый взгляд они преследовали ту же цель, что английская и американская администрация в Западной Европе, – предотвращать любой гражданский конфликт во внутренних районах страны, который мог бы отвлечь ресурсы с фронта. Но неизменная жестокость, с которой НКВД и приспешники на местах устраивали облавы и избавлялись от каждого, кого считали «политически ненадежным», обнажает истинные, пусть и скрытые мотивы.

В конце войны союзники учредили эти временные комиссии во всех странах бывшей оси для надзора за действиями местной администрации. АСС в Германии и Австрии были более или менее поделены между американскими, английскими, французскими и советскими представителями, их споры часто заходили в тупик и в конечном счете привели к разделению Германии. В Италии в АСС главную роль играли представители западных союзников. В Финляндии, Венгрии, Румынии и Болгарии, наоборот, именно Советы плотно контролировали ситуацию, а английские и американские участники выступали в роли политических наблюдателей.

Именно желание мобилизовать большие группы людей вело к следующей главной цели коммунистической партии – привлечь в свои ряды как можно больше членов и как можно быстрее. В самые первые послевоенные дни ни одна коммунистическая партия особенно не придиралась к тем, кто вступал в ее ряды. Они вербовали хулиганов и мелких преступников, таким образом пополняя ряды новой службы безопасности. Аналогичным образом они принимали сторонников прежнего режима, которые были только рады делать все необходимое, чтобы избежать преследований за военные преступления. Банкиры, бизнесмены, полицейские, политики и даже священнослужители торопились вступить в коммунистическую партию, что было самым лучшим страховым полисом от обвинений в коллаборационизме. Французы называли это devenir rouge pour se faire blanchir (стать красным, чтобы обелить себя).

Однако, даже учитывая этих людей, невозможно в полной мере объяснить быстрый рост численности коммунистов в Центральной и Южной Европе. Когда в 1944 г. советские танки приближались к границам Румынии, в Бухаресте насчитывалось всего около восьмидесяти коммунистов и меньше тысячи по всей стране. Четыре года спустя число членов компартии достигло миллиона – тысячекратное увеличение. В Венгрии число коммунистов выросло с около трех тысяч до полумиллиона за один год (1945). В Чехословакии в мае 1945 г. коммунистическая партия насчитывала 50 тысяч членов, за три года их число выросло до 1,4 миллиона человек. Большая часть новых членов компартии, вероятно, была действительно ее вдохновенными сторонниками.

С момента вступления Красной армии в Восточную Европу Сталин был полон решимости добиться установления политической системы, которая помешает любой из этих стран снова представлять собой угрозу Советскому Союзу, как это было со многими из них во время войны.

Более «чистая» версия антисоветского сопротивления существовала в Прибалтийских государствах, особенно в Литве, где, по сообщениям шведской разведки, действовали «самые организованные, обученные и дисциплинированные антикоммунистические партизанские отряды». Во всех трех Прибалтийских странах повстанцев называли «лесными братьями». В заносчиво-националистической атмосфере, которая царит в них с 1990-х гг., их подвиги буквально стали легендой.

С самого начала эти бесстрашные мужчины и женщины приступили к очень амбициозным операциям, особенно в Литве.

Они защищались героически, нанеся Советам тяжелые потери, которые составили более 400 человек, по рассказам самих повстанцев (хотя советская сторона назвала цифру, равную лишь доле от этого числа).

Независимо от того, насколько благородным или смелым, по нашему мнению, было сопротивление литовцев, их методы ведения операций против Советов имели серьезный недостаток.

Единственное их преимущество перед нападавшими – энтузиазм в служении делу, за которое стоило бороться, и фанатичная храбрость.

Советская борьба с повстанцами столь же эффективна и безжалостна, сколь и захват Советами политической власти в Восточной Европе. Иначе быть не могло. Советы очень беспокоили размах и решимость сопротивления, с которым они столкнулись в Литве.

Есть, разумеется, множество примеров того, как повстанцев сжигали живьем, когда они отказывались сдаться. Беспорядочный террор побуждал людей присоединяться к сопротивлению из отвращения к тому, что они были вынуждены видеть своими глазами, и из страха перед тем, что сами могут стать очередными жертвами войск госбезопасности.

Советская доктрина выступала за более целенаправленную форму террора, обращенного исключительно на тех, чье участие в сопротивлении можно было доказать, остальным гарантировала относительную безопасность, пока они держатся подальше от повстанцев. Однако официальную политику никогда не проводили в жизнь должным образом, и местным офицерам-садистам часто годами удавалось периодически совершать акции устрашения и выходить сухими из воды.

Правда, многие участвовали в сопротивлении из чувства патриотизма, хотя иные скрывались от советской власти просто потому, что так или иначе сотрудничали с немцами во время войны и хотели избежать наказания.

Некоторые были серьезно замешаны в еврейских погромах и массовых казнях. Особенно отличалось украинское повстанческое движение, основанное на ярой расистской идеологии, да и в Прибалтийских государствах у некоторых повстанческих отрядов была темная история. Например, литовский полк «Железный волк» возник во время войны как фашистская организация. Расистская подоплека, лежавшая в основе этого подразделения, значительно ослабла к лету 1945 г., тем не менее антисемитские ноты по-прежнему звучали в рассказах его бойцов. Неудивительно, что некоторые люди на Западе с подозрением относились к их мотивам

Еще большую проблему для повстанцев представляли советские суждения о том, что они не борцы за свободу, а просто «бандиты». Такие утверждения было легко опровергнуть, когда они вели ожесточенные бои с подразделениями советской армии, но это стало гораздо труднее делать, когда они направили свою борьбу на гражданские цели. Как уже было показано, повстанцы в Литве понесли тяжелые потери в начальный период борьбы и сменили тактику. Начиная с лета 1945 г. большинство убитых ими людей оказались гражданскими лицами – в основном коммунисты и те, кто открыто сотрудничал с Советами. То же самое происходило на Западной Украине, в Латвии и Эстонии, где движение сопротивления никогда не было сильно настолько, чтобы открыто бросить вызов Советам. Гражданские лица, сотрудничавшие с советской властью, становились главной целью повстанцев с самого начала. Неизбежно погибали и невинные люди, и готовность помочь повстанческому движению начала иссякать.

Подобно своим советским противникам, повстанцы иногда прибегали к террору, чтобы навязать свою волю, иногда по причине гнева, разочарования или в пылу сражения. Например, в эстонском городе Осула в марте 1946 г. повстанцы совершили нападение на местный «карательный батальон» – отряд эстонских добровольцев-ополченцев. Нападение явилось своего рода и попыткой сопротивления, и актом мести за зверства этого отряда. Командиры повстанцев составили список виновных и заперли их в местной аптеке. По свидетельству очевидцев, эта операция вскоре превратилась в безумие: «Лесные братья» приступили к уничтожению людей согласно списку. Вскоре они поняли, что список не включает всех, кто им нужен. Некоторые повстанцы помешались на убийствах и начали расстреливать женщин и детей, не значившихся в списке

В других случаях имели место более объективные и в большей степени политические причины для террора отдельных групп людей. Например, пытаясь остановить проводимую Советами земельную реформу, повстанцы в Литве время от времени нападали на крестьян, которые получили землю, конфискованную из больших поместий. Согласно сообщениям советских властей из провинции Алитус, тридцать одна семья подверглась нападениям повстанцев в августе 1945 г. по этой причине, а сорок восемь человек были убиты.
«Среди убитых 11 человек в возрасте от 60 до 70 лет, 7 детей в возрасте от 7 до 14 лет и 6 девушек в возрасте от 17 до 20 лет. Все жертвы – бедные крестьяне, получившие землю, отобранную у кулаков…

Многие люди задавались вопросом: чего стремятся добиться повстанцы, продолжая насилие и поддерживая хаос? Очевидно, они воюют за проигранное дело, и большинство гражданского населения просто хотело прекращения насилия. Вынужденные против воли встать на ту или иную сторону, многие жертвовали своими национально-освободительными идеалами ради стабильности. Доносительство на отряды «лесных братьев» распространилось к концу 1940-х гг. не только со стороны платных информаторов и бывших повстанцев, вынужденных переметнуться на другую сторону, но и со стороны простых людей. К 1948 г. большинство арестов и убийств повстанцев – из десяти более семи – стали результатом «наводок» от людей. Иными словами, предательства процветали.

В сочетании с другими политическими сенсациями, вроде передачи Литве Вильнюса – города, на который они всегда претендовали, но в котором никогда не имели власти, – это означало, что не все готовы поддерживать повстанцев, как того хотелось националистам в Прибалтийских государствах.

Начиная с этого момента повстанцы больше не могли полагаться на местных жителей в снабжении их продовольствием и другими припасами. Тогда они стали выходить из леса и отнимать все необходимое. Таким образом предупреждали власти о своем присутствии.

Несмотря на храбрость и патриотизм, их сопротивление советской власти в конечном счете не имело никакого значения.

Их обреченный на поражение бунт больше не является сдержанной историей с трагическим концом – с начала 1990-х гг. он стал частью длинной истории, которая заканчивается обретением независимости всех трех Прибалтийских государств. В этом контексте жертвы, принесенные «лесными братьями» и местными жителями, оказались, по крайней мере отчасти, оправданны. Несмотря на десятки тысяч погибших в рядах всех участвовавших в конфликте сторон, в жизни, бесполезно потраченной в ссылке или в бегах, народы Литвы, Латвии и Эстонии теперь видят подвиг «лесных братьев», достойное дело и источник национальной гордости.

Число немецких солдат, сдающихся в плен западным союзникам, по-видимому, явилось неожиданностью для англичан и американцев. В качестве временной меры этих военнопленных сосредоточили в шестнадцати огромных огороженных зонах на территории Западной Германии, известных под общим названием Rheinwiesenlager («Лагеря в долине Рейна»). Большая часть лагерей позволяла вместить до 100 тысяч человек, но к моменту капитуляции многие из них приняли значительно больше. Например, более 118 тысяч человек были втиснуты в лагерь в Зинциге, а количество военнопленных в Ремагене быстро превысило 134 тысячи человек. Некоторые менее вместительные лагеря оказались перенаселены еще больше. Например, лагерь в Беле, рассчитанный на 10 тысяч, вмещал в три раза больше. Вскоре стало очевидно, что союзники пытаются справиться с проблемой, между командирами союзных войск шла бурная переписка, в которой они срочно запрашивали дополнительные ресурсы.

Фотографии того времени и сообщения очевидцев, собранные учеными и правительственными ведомствами Германии после войны, дают представление о тех условиях, в которых приходилось жить военнопленным. Лагеря не являлись «лагерями» в обычном понимании, они состояли из нескольких палаток или бараков (если они вообще были), обычные участки сельской местности, обнесенные колючей проволокой. У заключенных не было никакого крова, и они ежедневно находились во власти всех стихий. «Я обычно лежу на земле», – написал один пленник, который вел дневник на туалетной бумаге, находясь в огромном лагере в Рейнберге.
«В жару я заползаю в углубление в земле. Я ношу шинель и ботинки, а пилотку натягиваю на уши. Мой вещмешок, в котором у меня лежат серебряная ложка и вилка, служит мне подушкой. Во время грозы одна стенка моей ямы упала на меня.
Мои пальто и носки насквозь промокли… Сколько нам еще придется обходиться без крова, одеял или палаток? У каждого немецкого солдата когда-то было прибежище от непогоды. Даже у собаки есть будка, в которую она может заползти, когда идет дождь. Наше единственное желание после шести недель пребывания здесь – получить наконец крышу над головой. Даже у дикаря жилье лучше».
Отсутствие крова усложнялось нехваткой одеял или подходящей одежды. Заключенные имели при себе только то, что на них было надето в момент сдачи в плен, в большинстве случаев отличавшееся от стандартной армейской экипировки, «часто более чем примитивное. Ни шинелей, ни головных уборов, ни кителей; во многих случаях только гражданская одежда и уличная обувь». В Хайдесхайме содержались четырнадцатилетние подростки, у которых из одежды в наличии имелась только пижама.
Их арестовали ночью как потенциальных Werewolves («Оборотни» – название членов террористических нацистских групп, действовавших после разгрома фашистской Германии. – Пер.) и привезли в лагерь, соответственно, в том, в чем они спали.
Помимо нехватки одежды и крова, не менее остро ощущалось и отсутствие гигиены. Заключенным негде было умыться, на огороженной для них территории недоставало ям в земле, которые можно использовать под туалеты. По словам заключенных, лагерь Рейнберг был «не что иное, как гигантская канализационная труба, где каждый человек гадил прямо там, где стоял». Отдельные части лагеря в Бад-Кройцнахе представляли собой «буквально море мочи», в котором солдаты были вынуждены спать. Туалетная бумага превратилась в такой дефицит, что заключенные часто вместо нее использовали немецкие банкноты – это мало кого из них пугало, так как уже ходили слухи о том, что немецкая валюта будет в любом случае изъята из обращения.
Одним из вопросов, вызывавших наибольшую озабоченность, была нехватка пищи. Ввиду огромного скопления заключенных ежедневным пайком была буханка хлеба на двадцать пять человек. Позднее буханка – на десять человек, но этого было по-прежнему недостаточно для поддержания жизни. В Бад-Кройцнахе хлеба не было шесть недель, так что, когда он наконец появился, это вызвало ажиотаж. До этого момента ежедневный рацион состоял из «трех ложек овощей, одной ложки рыбы, одной-двух черносливин, ложки джема и четырех-шести печений». В Бад-Херсфельде заключенные существовали на 800 калориях в день до тех пор, пока их пятая часть не превратилась в «скелеты». Чтобы пополнить свое скудное питание, узники были вынуждены искать любые съедобные травы на территории лагеря, обыденным явлением стал суп из крапивы и одуванчиков,который варили люди на крошечных лагерных кострах. Многие жестяными банками копали землю в поисках репы, которую ели сырой, что приводило к вспышкам дизентерии.
Нехватка воды была даже еще более серьезной проблемой. «В течение трех с половиной дней у нас вообще не было воды», – утверждал Джордж Вайс, слесарь по ремонту танков.
«Мы пили свою собственную мочу, ужасную на вкус. Но что нам было делать? Некоторые ложились на землю и лизали ее, чтобы добыть немного влаги. Я был так слаб, что мог стоять только на коленях, когда наконец нам дали немного воды для питья. Думаю, я умер бы без той воды. А Рейн был всего лишь за колючей проволокой».
В Бад-Кройцнахе был всего один водопроводный кран на более чем 56 тысяч человек, и воду приходилось доставлять на грузовике к периметру лагеря. В Бюдерихе пять водопроводных кранов, которые обслуживали свыше 75 тысяч заключенных, включали лишь на один час каждый вечер. Когда американского коменданта лагеря спросили, почему заключенные страдают от таких бесчеловечных условий, он якобы сказал: «Чтобы они потеряли вкус к служению в армии раз и навсегда».
Неудивительно, что в таких лагерях был высокий уровень смертности, особенно среди людей, имевших ранения и измученных в сражениях. Но вопрос о том, насколькоон был высок, является темой для дебатов и по сей день. В своей спорной книге «Другие потери» Джеймс Бак утверждал, что в американском плену умерли 800 тысяч человек. Эта цифра поставила бы американскую месть вровень с самыми ужасными зверствами нацистов во время войны. Эта нелепо высокая цифра полностью опровергнута исследователями в нескольких странах, равно как и многие другие утверждения автора. Официальная цифра более чем в 160 раз меньше, чем цифра Бака:к периметру лагеря. В Бюдерихе пять водопроводных кранов, которые обслуживали свыше 75 тысяч заключенных, включали лишь на один час каждый вечер. Когда американского коменданта лагеря спросили, почему заключенные страдают от таких бесчеловечных условий, он якобы сказал: «Чтобы они потеряли вкус к служению в армии раз и навсегда».
Неудивительно, что в таких лагерях был высокий уровень смертности, особенно среди людей, имевших ранения и измученных в сражениях. Но вопрос о том, насколькоон был высок, является темой для дебатов и по сей день. В своей спорной книге «Другие потери» Джеймс Бак утверждал, что в американском плену умерли 800 тысяч человек. Эта цифра поставила бы американскую месть вровень с самыми ужасными зверствами нацистов во время войны. Эта нелепо высокая цифра полностью опровергнута исследователями в нескольких странах, равно как и многие другие утверждения автора. Официальная цифра более чем в 160 раз меньше, чем цифра Бака:к периметру лагеря. В Бюдерихе пять водопроводных кранов, которые обслуживали свыше 75 тысяч заключенных, включали лишь на один час каждый вечер. Когда американского коменданта лагеря спросили, почему заключенные страдают от таких бесчеловечных условий, он якобы сказал: «Чтобы они потеряли вкус к служению в армии раз и навсегда».
Неудивительно, что в таких лагерях был высокий уровень смертности, особенно среди людей, имевших ранения и измученных в сражениях. Но вопрос о том, насколькоон был высок, является темой для дебатов и по сей день. В своей спорной книге «Другие потери» Джеймс Бак утверждал, что в американском плену умерли 800 тысяч человек. Эта цифра поставила бы американскую месть вровень с самыми ужасными зверствами нацистов во время войны. Эта нелепо высокая цифра полностью опровергнута исследователями в нескольких странах, равно как и многие другие утверждения автора. Официальная цифра более чем в 160 раз меньше, чем цифра Бака:согласно выводам правительственной комиссии Германии под председательством Эриха Машке, в Rheinwiesenlager предположительно умерли 4537 человек – хотя комиссия все же признала, что число погибших, возможно, немного больше. Другие исследователи учитывают вероятность того, что истинное число смертей могло бытьсущественно выше, особенно если принимать в расчет неразбериху того времени, которая не способствовала точной статистике. Но в целом все сходятся на цифре, не превышающей самое большее 50–60 тысяч человек.
Это не означает, что потери в таком масштабе, как предполагает Бак, не имели места, Бак лишь приписывает их не туда. Настоящий ужас творился не на Западе, а на Востоке.