5 Бледнокожий магический реализм и половина человечества

Сославшись в другой рецензии на Икарову железу, вспомнил, что так и не дочитал её когда-то. Вернулся и удивился, как я мог однажды её забросить.

Настолько, насколько какой-либо знаменитый американский хоррор-писатель может быть сравним со Старобинец, она для меня никакой не русский Кинг, а русская Джойс Кэрол Оутс: неизбежная телесность, антиутопичный гротеск, женственность, паранойя, интроверсия, доходящая до мизантропии, страх за ребёнка, эксперименты в манере письма, автобиографичность — страхи не только женщины, но и писателя, супруга, гражданина, обладателя тела. Старобинец — это всё из вышеперечисленного! Кинга мне читать скучно как раз из-за мужественного жизнелюбия, железного морализма и привычки окидывать взором всю страну, а они обе сидят дома и боятся то ли того, то ли этого — и боятся, как правило, значительно интереснее, чем сражаются со злом бесчисленные герои Кинга (пожалуй, за исключением его феноменологически-интроспективных проблесков вроде неизбежной телесности наркомана в Мизери), хотя, как и у него, идеи у них временами занимательнее исполнения (я за это не буду снижать оценку, идеи мне важнее). Герой Старобинец в одноимённом рассказе очаровательно выписан любимой вещью, которую надо отнести туда, отнести обратно и оставить полежать — но в конечном счёте именно из-за него всё и происходит. (Собственно, это и как происходило Посмотри на него — автобиографическая документальная повесть, написанная как боди-хоррор, на грани speculative fiction: парадоксальный, преисполненный пограничного опыта, физиологический процесс — роды мертвеца. В дискуссии на тему вымысла и преувеличения вокруг этой повести я вступать не буду, скажу лишь, что рассказы "Икарова железа" о медицинском кошмаре, доступном лишь половине человечества, и трансгуманистический "Паразит" (философский хоррор Bloodborne пленяет умы всех геймеров-эссеистов почти десять лет? Так вот, Старобинец изложила его полностью за год до выпуска) о преображённом любимом ребёнке и врачебной этике, написанные Старобинец за несколько лет до того, как через нечто подобное пришлось пройти ей самой — это попросту жутко. Недаром эта вышеупомянутая неизбежная телесность Старобинец так навязчива в рассказах — те самые Реальное Лакана и отвратительное Кристевой, которые скрываются как снаружи, так и внутри нас самих и могут открыться нам в любой момент, она живописала не только своей прозой о гротескной кастрации изменившего мужа или Прибытии к московским хипстерам, но и жизнью.)

Ещё о неизбежном: в литературной критике нынче есть мнение, что писателям из стран Первого мира (и странам этим сборник тоже уделяет своё внимание) недоступен настоящий магический реализм. Салман Рушди утверждал, что в литературе ещё со времён Маркеса так могут называться только истории из "недоделанных" обществ — бытовой абсурд настолько силён, что фантастическое допущение на самом-то деле мало чего меняет. Никакому Гейману никогда в жизни не выжать из себя таких переживаний, какие описывает Старобинец, просто чтобы в итоге оказаться сравнённой с ним. Футуристический Сити фонит самым классическим магическим реализмом — который не про "ну как в сказке, понимаете?" а про истории людей из неустроенной страны. Вот только не все неустроенные страны населены цветными. Восточноевропейская обиженность — каждый эмигрант был именно там, и очень увлекательно, как Анна смогла это написать даже до того, как эмигрировала сама, потому что рассказ "Сити" запечатлел всё.

Может быть, это не полотна Набокова — на самом-то деле, и обиженность, и не менее кровожадный гротеск, как минимум, в берлинских рассказах, вполне у него встречаются, — но в отличие от досконально переданного набоковского Берлина, Сити подёрнут дымкой фантастической притчи. История пары, приехавшей в магический город, мутирует не то в лихорадочную "Другую сторону" Кубина, не то в "Плетёного человека", парадоксально переехавшего с одинокого острова в мегаполис, не то в знаменитую Баркеровскую коллективистскую фантазию. Пожалуй, именно эта абстракция — это одна из причин, почему Старобинец так хорошо переводится. Интересно, что весь её гудридс наполнен испанскими изданиями и отзывами. Видимо, чувствуют они её — и, думаю, не только за наследование традиции магреала. Вряд ли тем эмигрантам легче, чем нашим — они ведь к тому же ещё и цветные.

"– Рассказывайте про жизнь за пределами Сити. Я эмигрировала тридцать три года назад. За это время у вас там, должно быть, стало совсем плохо.
– Ну, я бы не сказал. Наоборот, во многих отношениях стало лучше, многое изменилось в…
– Я вас не спрашивала про «лучше», – сказала тетушка жестко. – Мне про это неинтересно. Я хочу услышать про несчастных людей. У вас там."

Goodreads