3.5 С волками жить….

— Как вам известно, лейтенант Моуэт, проблема Canis lupus приобрела общенациональное значение. За один только прошлый год наше министерство получило не менее тридцати семи меморандумов от депутатов парламента, и все они от имени избирателей настойчиво требуют принять меры против волков. В большинстве случаев жалобы исходят от таких мирных и незаинтересованных общественных организаций, как рыболовные и охотничьи клубы. Что же касается деловых кругов, преимущественно крупных фабрикантов по производству боеприпасов, то их поддержка придает особый вес законным протестам избирателей, граждан нашей великой страны. Претензии сводятся к тому, что волки уничтожают оленей, поэтому наши сограждане все реже привозят с охоты богатую добычу.

Вы, очевидно, знаете, — продолжал шеф, — что мой предшественник подготовил для министра справку, в которой резкое сокращение поголовья оленей объяснялось ростом числа охотников (по его данным, на каждого оленя приходится пять человек). Министр, поверив ему на слово, начал было зачитывать этот документ в палате общин, но его быстро заставили замолчать криками: «Лжец!», «Волчий прихвостень!». Через три дня моему злополучному коллеге пришлось оставить государственную службу, а министр выступил в печати со следующим заявлением: «Министерство по делам Севера и ресурсам намерено сделать все возможное, чтобы положить конец кровавой резне оленей, чинимой стаями волков. Предусмотрена широкая программа исследований этой жизненно важной проблемы с привлечением всех имеющихся в распоряжении министерства сил и средств. Население Канады может быть уверено, что правительство, членом которого я имею честь являться, примет все меры для устранения нетерпимого положения»

По утверждению охотников, волки вскоре окончательно уничтожат оленьи стада — ведь каждый волк ежегодно режет несколько тысяч карибу просто так, из кровожадности, тогда как ни один траппер и подумать не смеет о том, чтобы застрелить карибу, разве что в порядке самозащиты. А одна женщина обогатила мои знания весьма странным сообщением: по ее словам, с тех пор как здесь создана американская авиационная база, количество волков перешло всякие границы, и теперь остается один выход — если тебя укусят, отвечать тем же.

Как-то волк, больной и умирающий (дело происходило во время эпизоотии 1946 года), забежал в Черчилл. Первым на него наткнулся капрал канадской армии, возвращавшийся из пивного бара в казарму. Согласно рапорту храброго вояки, на него набросился гигантский волк, и ему едва удалось спастись бегством. Пробежав добрых два километра, он скрылся под кровом караульного помещения. Правда, капрал не мог продемонстрировать физических доказательств выдержанного испытания, но психическая травма была, несомненно, глубокой. Поднятая тревога вызвала в лагере панику, близкую к истерике. На борьбу с волком были двинуты американские и канадские воинские подразделения. Отряды людей, вооруженных винтовками и электрическими фонариками, с выражением непреклонности на лицах прочесывали окрестности, готовые отразить угрозу, которая за несколько часов успела разрастись до нескольких стай голодных волков.

Поэтому на первый раз я удовлетворился кольцевым маршрутом вокруг избушки в радиусе трехсот метров.
Эта экспедиция многого мне не дала, если не считать находки четырех или пяти сотен оленьих скелетов; по существу вся окружающая территория была, точно ковром, покрыта костями карибу. В Черчилле мне удалось выяснить, что трапперы никогда не стреляют в карибу — значит, их зарезали волки. Таков был трезвый научный вывод. Если принять, что норма убыли оленей одинакова во всем районе, то по обнаруженным скелетам можно судить, что только в Киватине волки губят в среднем двадцать миллионов оленей в год!

Зато с большим удивлением заметил, что плотность покрова из останков карибу уменьшается по мере удаления от промысловой избушки почти в геометрической прогрессии. Меня крайне озадачило, что волки выбирают место для страшной бойни почему-то ближе к человеческому жилью, и я решил расспросить об этом Майка, если, конечно, когда-нибудь его увижу.

Правда, за последнее время я на собственном опыте разубедился во многих научно обоснованных поверьях, но тем не менее не мог себе представить, что, нападая на оленьи стада, могучий и смышленый волк ограничивается отбраковкой больных и слабых, хотя может выбрать любого самого крупного и жирного оленя. К тому же у меня имелся превосходный аргумент, которым я намеревался сразить Утека.

— Спроси-ка его, — обратился я к Майку, — откуда в таком случае взялось столько скелетов крупных и, очевидно, здоровых карибу, которыми усыпана вся тундра вокруг твоей избушки и на несколько километров к северу от нее?

— Незачем его спрашивать, — невозмутимо ответил Майк, — я сам убил этих оленей. У меня четырнадцать ездовых собак, всех их нужно кормить, на это требуется не меньше двух-трех оленей в неделю. Самому мне тоже хочется есть.

А кроме того, я убиваю уйму оленей в районе промысла пушнины. У каждой оленьей туши ставлю четыре-пять капканов и на эту приманку ловлю немало песцов. Мне не годятся тощие карибу, а нужны только большие, жирные.
Потрясенный, я мог только спросить:
— И сколько оленей ты добываешь в год?
Майк горделиво усмехнулся:
— Я меткий стрелок. Две-три сотни, а может, и больше. Зимой 1959 года канадская Служба охраны природы, продолжая борьбу с волками, направила в тундру Киватина специалистов по истреблению хищников. Прилетев на самолете, они разбросали в определенных пунктах приманки с ядом.

Охотники и торговцы пушниной с поразительным единодушием утверждали, что сами они убивают не больше одного, от силы двух карибу в год, а волки режут оленей несчетными тысячами. И хотя я никогда не был силен в математике, все же я подвел итог данным, которыми располагал. Будучи от природы человеком осторожным, я вдвое уменьшил число охотников и наполовину скостил отстрел оленей против количества, указанного Майком. Но сколько бы я ни перемножал цифры, результат получался фантастический: в этом районе трапперы ежегодно убивают 112 000 оленей!

Трапперы терпеть не могут волков не только как конкурентов в охоте за оленями, но и потому, что волки выводят из строя целые линии ловушек, захлопывают легкие капканы, поставленные на лисиц и песцов, а сами благополучно уходят. Кроме того, большинство белых охотников боятся волков, некоторые испытывают буквально смертельный страх, а, как известно, ничто так не возбуждает в человеке ненависть, как страх.

Самими действиями федеральное правительство и власти в провинциях усугубляют эту злобу: устанавливают премии от десяти до тридцати долларов за каждого убитого волка; в годы низких цен на песцов и другую пушнину эти премии превращаются, по существу, в субсидии, выплачиваемые трапперам и торговцам пушниной.

А между тем в первую зиму моих исследований один траппер, промышлявший на границе между Манитобой и Киватином, получил премии за уничтожение ста восемнадцати волков, из которых сто семь были молодняком, родившимся минувшей весной. По закону он был обязан поймать их капканами или взять на ружье. Фактически же (так поступали и поступают все, пользуясь попустительством властей) он просто разбросал на огромном пространстве тундры невероятное количество приманок со стрихнином, в результате чего почти все песцы, лисицы, росомахи и более мелкие хищники были уничтожены. Но это не важно: песцы в тот год ничего не стоили. Зато за каждого убитого волка выплачивалась премия в двадцать долларов!

Самки-девственницы (а все волчицы сохраняют невинность до двухлетнего возраста) спариваются в это время и в отличие от собак, которые многое переняли от своих хозяев, сходятся только с одним волком, которому остаются верны всю жизнь.

Если фраза «только смерть разлучит нас» для большинства людей не более как жалкий обман в брачном договоре, то у волков это непреложный закон. Волки строго придерживаются единобрачия, и хотя восхищаться подобной добродетелью не обязательно, однако приписывать волкам крайнюю распущенность в половых связях по меньшей мере ханжество.

Я не знаю, сколько времени Альберт прожил холостяком, но, несомненно, долго. Волк на такой скорости подлетел к привязанной Куа, что проскочил мимо. На какую-то долю секунды мне показалось, что он принял нас за соперников и мчится к палатке, чтобы разделаться с нами, но он повернул обратно и снизил скорость. До Куа, охваченной экстазом ожидания, оставалось всего два-три метра, как вдруг в поведении Альберта произошла удивительная метаморфоза. Он с ходу остановился, опустил свою большую голову и превратился… в шута.

Это было тяжкое зрелище. Плотно прижав уши к широкому черепу и растянув губы в безобразную гримасу, волк начал извиваться, как щенок, — возможно, он хотел изобразить безумную страсть, но, на мой взгляд, это скорее смахивало на симптомы старческого слабоумия. В довершение всего он заскулил отвратительным льстивым фальцетом — совсем как китайский мопс.

От такого необыкновенного поведения Куа пришла в замешательство. Очевидно, за ней еще никогда не ухаживали столь удивительным образом. С негромким ворчаньем она попятилась от Альберта, насколько позволяла цепь, чем вызвала у волка новый приступ безумного унижения. Он пополз за ней на брюхе с выражением полнейшего идиотизма на расплывшейся морде.

Я начал разделять опасения Куа и, решив, что Альберт окончательно спятил, поднял винтовку, чтобы спасти собаку. Но Утек с откровенно непристойной улыбкой остановил меня и дал понять, что это обычная волчья манера ухаживания

Поэтому я ограничусь лишь итоговым замечанием — как показали наблюдения, Альберт, несомненно, знал толк в любви.

Да, ночь выдалась кошмарная. Не успели мы закрыть за собой дверь, как Альберт завыл. Он вопил, причитал и голосил, не делая ни малейшей паузы. Собаки отвечали ему оскорбительным лаем и воем. К этой душераздирающей какофонии Куа присоединила пронзительные заверения в вечной любви.

На следующий вечер Альберт вновь присоединился к традиционному волчьему хору. Только теперь в его голосе появились самодовольные нотки, звучал он сильно и сочно.

Я невольно стиснул зубы — терпеть не могу бахвальства, даже у волков.
.

В поисках решения прошло несколько дней, и вот как-то утром, когда я препарировал леммингов и полевок, меня вдруг осенило — почему бы мне самому не стать «подопытным кроликом»? Правда, человек не относится к числу чисто плотоядных животных, однако это недостаточно веское возражение. Другое дело, что я «имелся в единственном экземпляре» и поэтому нельзя было одновременно получить материалы для сравнения. Но это препятствие легко устранить, нужно только установить два периода: вначале я буду сидеть на одних мышах, а затем ровно столько же времени мой рацион будет состоять из мяса и свежей рыбы. Достаточно в конце каждого периода провести ряд психологических тестов и сравнить полученные результаты.

Поначалу есть такую мелюзгу — с массой мельчайших костей — показалось мне чистой мукой, но вскоре я убедился, что кости можно разжевывать и глотать. Вкус «мышей» — чисто субъективное восприятие, не имеющее ни малейшего отношения к эксперименту. На мой взгляд, он оказался весьма приятным, разве что мясо было чересчур нежное. Со временем, однако, «мыши» мне приелись, аппетит пропал, пришлось разнообразить способы приготовления.

Для приготовления этого деликатеса требуются: дюжина упитанных мышей, чашка муки, кусок бекона, соль, перец, чеснок, этиловый спирт. (Следует заметить, что бекон вполне можно заменить обычной соленой свининой.)

Теперь оставалось только надеть противогаз. Да, да, я не обмолвился, именно противогаз. Меня снабдили не только противогазом, но и ящиком слезоточивых гранат — с их помощью я должен был выгонять волков из логова, чтобы пристрелить, когда мне понадобятся образцы для анатомирования.

Убедившись, что первая порция кала размокла, я напялил маску, выложил помет на белое эмалированное блюдо, позаимствованное в хозяйстве Майка, и принялся орудовать щипцами и скальпелем. С помощью лупы я определял составные части и результаты заносил в записную книжку.

Процесс был весьма трудоемкий, но любопытный. И вскоре я так погрузился в работу, что совершенно забыл обо всем окружающем. Когда же часа через два я с трудом выпрямился, чтобы размяться, и случайно глянул в сторону избушки, то неожиданно увидел перед собой человек двенадцать незнакомых эскимосов, которые с выражением несказанного удивления и испуга уставились на меня.