4 У всего есть срок годности, кроме чувства вины и стыда.

Даже если этот стыд не очевиден и настолько личный, что собственно только ты о нем и знаешь, в то время как окружающие видят в тебе нечто иное. Или, вот, чувство вины за поступок многолетней давности, который ты носишь за пазухой, как камень на веревочке, прикрепленный прямо к сердцу. И ни череда жизненных взлётов и падений, ни долгие раскаянья в ночной темноте, ни откровения, рассказанные невпопад за столиком в кафе, ничто не может смягчить это трение от веревки с камнем и остается только с этим просто жить.

Как, например, живет Тристан, прошедший войну и сумевший остаться в живых, когда от всего их учебного взвода осталось только двое, включая героя книги. Он носит в себе воспоминания о тех днях, как старую фотопленку, на которой спустя годы не выцветает ни единый кадр, ни самые страшные, ни те, в которых содержится крупица света, но чаще всего на этих фотокадрах воспоминаний мелькает его единственный друг, с которым они делили угол спальни новобранцев. И именно они, эти кадры несут в себе самую острую боль.

За что мне нравится Бойн, так это за его хирургическое разрезывание общего фона, чтобы докопаться до внутренностей героя истории. Рассказывая о событиях общемировых, он фокусируется на одном человеке, но подсвечивая чувства и сомнения одного единственного персонажа, он словно говорит за сотню, таких же. Герой Бойна всегда неприятен, в первую очередь самому себе. Его сущность, вступает в конфликт не сколько с миром, сколько со своим отношением к миру и к собственным сомнениям. Тристан похож на путника в лабиринте Минотавра, который нашел нить и идет по ней, еще не зная, что это не клубок Ариадны, а просто нитка от одежды такого же несчастного путника, что угодил в самое сердце подземелья и невольно привел туда другого.

Правда, в данном случае, мне показалось, что немалый груз вины, на Тристана навесили извне, его последний разговор с Уиллом был мне отвратителен настолько, насколько я не люблю словесные манипуляции, прикрытые дружбой или чем-то подобным дружбе. В итоге мне был неприятен не сам морально грязный герой, а тот, кто должен был сиять белизной своих принципов, показывая, что нельзя жить не-человеком даже в нечеловеческих условиях. Но вот сдается мне что Уилл просто нашел свою грушу для словесного битья, чтобы выместить злость и неуверенность на том, кто не станет бить в ответ, слишком запутанный в своих личностных чувствах. Не так нужно было аргументировать, совсем не так.

Это было по-бойновски грустно и холодно, но как всегда «на подумать»