5

В каком-то смысле жизнь готовила меня к этой книге. Я была студенткой третьего курса, когда мне ее подарил преподаватель философии, но прочесть я собралась ее только сейчас, когда ей стало суждено стать чем-то очень личным, как в свое время произошло и с работой Поля Вена об эпистемологии истории

В S/Z Ролан Барт анализирует одну новеллу О. Бальзака - "Сарразин". Любопытно, что я не нашла ее в полном собрании сочинений середины ХХ в., пришлось читать версию, приведенную в самой работе Барта. Ссылка любезно сообщила, что на русском это произведение публиковалось только в 1930-х гг. Цензура советского периода? Табу на кастрацию? Такие небольшие эпизоды тоже важны и что-то говорят о нашем обществе - что всякие там Милоновы абсолютно не случайное явление, например; более того, о них уже сказал дискурс этой новеллы. Сексуальность, тела, гендерные вопросы в этом небольшом произведении раскрываются с удивительной глубиной и актуальностью, нарочно не придумаешь.

Трудно сказать, структурирует Барт или, наоборот, совершает полную деконструкцию новеллы. Но описать его подход иначе как "завораживающий" нельзя. Основная идея, как я ее понимаю, такова: классический текст создается не только писателем, но и читателем, и дело тут не в ассоциациях, которые мы сами накручиваем на слова, а в том, что мы творим текст-чтение. Именно наш читательский дискурс диктует то, как будет разворачиваться история.

Ролан Барт говорит о том, что классический текст строится вокруг загадки - она формулируется, загадывается, на нее дают сначала ложный ответ, потом говорят полуправду-экивок, потом наконец разгадывают. Это видение опять-таки перекликается с Полем Веном, который говорил об интриге как основе историописания - историк тоже загадывает некую загадку, выбирая ее из всего спектра исторических событий и последовательностей; это может быть загадка-интрига сопоставления, развития - да чего угодно. Мне кажется, что история в таком видении становится чем-то очень широким. Именно это и объясняет, почему иногда на первый взгляд занудная монография с таблицами и графиками читается на одном дыхании. А еще это оправдывает художественный подход к истории - как у Т. Моммзена в шеститомной истории Римской империи, за которую он получил Нобелевскую премию по литературе (sic!).

Текст в Бартовском видении мира становится живым организмом, мерцающим переплетением коннотаций, акциденций, символов. Но при этом не теряет своей структуры - он начинает жить и дышать, он меняется, оставаясь собой; это могло бы объяснить, например, почему мы одно и то же произведение перечитываем, а перечитывая, находим что-то новое: это новое всегда там было, просто мы раньше рассматривали текст под другим углом.

Отдельно стоит сказать об экономической теории рассказа: Барт показывает, что обмен присутствует как в тексте самого рассказа, так и в факте его существования; обмен совершают рассказчик и маркиза (история за тело), обмен совершаем мы - читатели. Экономическая сторона писательства в таком ракурсе мне еще не попадалась, хотя, вероятно, это куда более очевидно, чем мне думается.