5

Ты слышишь меня, Марсель?

В тягучей вязкости страниц Он начинает говорить. Мир не будет ждать того момента, пока ты его нагонишь. Единственная гавань в безвременье настоящего момента - память. Его бесценная шкатулка, инкрустированная грубо позолоченными словами и безупречными мгновениями. Он открывает ее, и в обозримые дали мыслей уводит она Его...
Неповторимость нынешней секунды плывет сквозь слова, паутина тоненьких кружев из случайно оброненных взглядов, шуршания шали, запаха леса. Никто не поспеет за своим прошлым, говорит Он. Но стоит попробовать.

Он оборачивается. Внутри Его сознания - пластилиновая мягкость облака когда-то вечером, и из этого отрывка Он построит пейзаж, время, людей. Вытянет, один за другим, каждый из осколков. Облако очертит небо, небо обрисует земли вокруг, а на землях этих, приобретая подвижность, окажутся призраки людей и их поступков.

Марсель, ты меня слышишь?
Нет, кроме себя самого он не слышит никого. И не знает. Потрясающая по производимому впечатлению работа со словом. Слова безупречны, они вторгаются в мозг самым нахальным и непростительным способом, и вертятся на языке, что хочется их возвращать - так же уместно, так же непозволительно красиво, но...
Сшибая с ног своей степенью погружения в кладези памяти, Пруст не оставляет возможности быть равнодушным. Он затронул непереходящую тему, взяв за отправную точку память и ее значение. Растворяясь в его жизни, в его словах, я временами заглядывалась в сторону, мысля уже о своей жизни и ее течении. Через него можно постигнуть себя: этот факт потрясает. Писатель из чужих и чуждых времен вдруг становится вехой собственного существования, протягивает нити своих впечатлений и дымчатых обрывков, и хватаешься за них, будто он - твой друг, твой соратник, твой наставник.
Воспоминания сыпятся, сны никогда не заканчиваются, узоры слов немилосердны, безжалостны; слишком, избыточно полны.

Как не потеряться на сказочно многоэтажных ярусах чужой жизни?
Как не уйти в безбожную созерцательность в ущерб настоящему и самому что ни на есть материальному моменту?
Дышать и смотреть - заманчивая перспектива и страшное оружие в руках человека, подчиняющего себе текст абсолютно и безоговорочно.
Всё постепенно смягчается вокруг, и, выныривая из очередного заплыва на бесконечную дистанцию, обнаружить себя, с чашкой на коленях анализирующего все свое житие-бытие, оказалось до боли легко. Топь, но столь сладостная.

Моя душа подчиняется неоспоримой красоте, но сознание бунтует против погружения. Чувствовать и осязать в себе свое прошлое - прекрасно и важно, но меня пригласили тонуть. Пруст задел меня, затронул, ударил наотмашь. Он завлек, поработил и стал верховодом моих мыслей, хотя теперь они были уже и не мои вовсе, - а Его.

Неоспоримым останется только послевкусие мяты в моем чае, и ветви бесчисленных свершений, которые протянутся сквозь мое тело, причиняя вполне ощутимую боль. Никогда в жизни мне не было так легко и одновременно так тяжело читать книгу. Как будто она обо мне, вот вся целиком, потому что вся из тумана и дыма, вся из тончайшего полотна - измени я время и лица, и передо мной потекла бы жизнь, такой, какой я ее вижу и понимаю. С легчайшими оттенками внутренних свершений, с незначительными словами, за которыми следуют значительные последствия. С тоской и болью, со счастьем и радостью.
Текст меня обманул. Заставил поверить, что прошлое возвратимо.

Это была самая красивая выдумка моей жизни, самая полная и пустая книга моей жизни.
Потому что я очнулась, закрыв эту книгу. А тут - смотри, вот она, твоя жизнь. Не выпускай из рук ленты своей жизни, и не тяни эту ленту назад, оттуда почти невозможно вернуться...
Марсель, мне тоже есть, что тебе рассказать. Стоит мне заварить себе, пожалуй, чая.
Принеси, пожалуйста, печенье.
Слышишь?

Ты слышишь меня, Марсель.
Память, шкатулка без дна.