5

Громкий шепот

Занимательно, что большие творцы ХХ века (в том смысле большие, что их голос настолько принадлежит им, что их страна к ним прикладывается, а не наоборот) - они соcтоят не из взгляда (вперед, по сторонам), а из оглядки - то есть из памяти. Голодранец Бродский весь состоит из петербургских пейзажей и бесцельных прогулок, а Набоков - весь из буфетных тарелочек усадьбы, где проводил свои первые летние каникулы. Вот с Феллини тоже так. Он весь - лица Римини. Он навсегда - подглядывающий католический мальчик, стыдящийся худобы, а всё его полнокровие и громовержество - не более чем наблюдатель собственной памяти, не более чем камера. Вот что удивительно.

Голос автобиографического безобразия под названием "Делать фильм" (названием неадекватным, конечно, ведь это не учебник процессуального отношения к искусству, а частное высказывание - тем более частное, что принадлежит фактически полубогу) - весьма спокоен, интимен, текуч и неуязвим. Это именно что шепот какого-то огромного создания, разносящийся будоражащей, но не пугающей акустической волной. Он не склонен к побуждению или мнительности, и занимают его в основном две вещи: Феллини и всё остальное. Причем сначала он с неприкрытым озорством расправляется со всем остальным, а потом доходит до Феллини и без всякой позы жалуется, что у него больное сентиментальное сердце, переполненное памятью. Уже на 20-й странице всплывает бродсковское «Я не хотел бы вернуться в Римини, ведь в таком случае я вынужден быть кем-то вроде туриста» - и далее по тексту. И, конечно, на смену приходят космогонические картины из всех империй и времен, и везде голос равен и самому себе, и частной ситуации, но культурный космополитизм таких полубогов (от Древнего Рима до войны 1914 года Федерико везде – дома, также как Иосиф больше грек, чем антисоветчик) – это просто общий случай памяти. Она разрастается из единой кровоточащей зазубрины пространства-времени, где их угораздило родиться, и накрывает своей ночью всё общечеловеческое прошлое-непошлое, и в этой ночи, в этом нестыдном эскапизме – победа над чем-то невыразимым, что уже лет сто хочет нас съесть.