"СОЛЯРИС" ТАРКОВСКИЙ.

Было страшно. После недельной давности встречи с "Зеркалом", которое всегда выделяла у Тарковского на промежуточную позицию: весь массив - совершенно не мое кино, тяжелое, больное, нудное, жестокое; "Зеркало" - вполне себе можно смотреть и в целом понятно; "Солярис" - недосягаемая вершина, горный пик в сверкающей ледяной короне. Так вот, после "Зеркала" смотреть "Солярис" было страшно. Как встретить героя девичьих грез лысым, потолстевшим и одутловатым. И глупым.

Герой остался героем. Бриллианты в короне сверкают прежним сиянием. Поначалу смотришь еще отстраненно: вот Гринько, профессор Громов из "Электроника"; а это Дворжецкий - всякая советская девочка влюблена была в Капитана Немо; и Банионис, как по мне далек от героя-любовника, но ему и не надо. А бородач на конференции кого-то смутно напоминает, не артиста. Ну точно же, Юлиан Семенов "Семнадцать мгновений" и "ТАСС уполномочен", хм, темны пути твои. Ух ты, да они по скайпу говорят посредством этого своего старомодного округлого экрана. Как мило.

А потом дочь, компанией которой заручилась на просмотр, начинает дергать: Что за младенец там был? - Это такой видеоряд или он вспоминает, или представляет? - Нет, это он просто летит на Солярис. - Да что там происходит на этой станции? Что за дети? (забавная аберрация, у себя такой при первом просмотре не припомню. Ее восприятие настроено репликой Бертона о младенце на детей и она видит поначалу ребенка и в карлике, выскакивающем из двери Сарториуса и в девушке в голубом, мелькающей коридором станции).

И я немного смотрю ее глазами, понимаю, насколько хорошо сделан хоррор в картине, если пресыщенная современными изысками зрительница пребывает в напряжении. Тарковскому в заслугу не поставлю, явно Горенштейн. Хотя, сценарий сценарием, а реализовал-таки режиссер и значит он предстает здесь в непривычной роли, собственное впечатление от которой вымылось временем или потонуло в других, более сильных.

А потом появляется Хари (Харриэт, позже назовет ее отравленная билингвизмом дочь и удивится странному имени, когда поправлю) и все уходит на второй-третий-десятый план. Потому что острота восприятия, подаренная встречей с героиней в юности, возвращается ничуть не стертой. Потому что она не хороша, нет. Она идеал. Совершенство. Женщина не может быть такой. Ну, в некотором смысле это и не женщина, правда? Артефакт на нейтринной основе, поддерживающийся в стабильном состоянии силовым полем Соляриса. Знаете, где это будет после? В пелевинском "Смотрителе": идеальная женщина, представление о которой взято из твоего подсознания. Виктор Олегович даже пошел тем же путем, хотя в итоге обошелся со своими героями добрее, чем Лем и Тарковский.

Каждый эпизод, всякая мизансцена с ней сродни "Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели нарезом по сердцу моему" Пастернака. Все помнится ярко, а в реальности оказывается сильнее и глубже воспоминаний. Вот платье с глухой шнуровкой по спине; ракета; дверь, выбив которую падает к ногам мужа; шагаловский полет в невесомости. А вот жидкий кислород и то, что творится в кадре с актрисой, непременно должно было быть отмечено Оскаром, случись этому явиться сейчас. Оскаровский комитет страсть, как любит, когда красивые артисты уродуют себя ролями. Не стеб и не ёрничанье - пугающе реальные конвульсии.

Ни малейшей слезливости, никаких сантиментов. И это еще одна особенность, делающая фильм гениальным - метаморфичность: женски-водяное, струящееся, льющееся. застывшее в безвольном колыхании кино становится кремнем и лавой, чуть припорошенной пеплом, когда дело доходит до важных вещей. А есть неважные? Неправильно выразилась, до мужских: целеполагания целестремления и целедостижения. Это ощущения зрелого неглупого и подготовленного зрителя, мало озабоченного философской подоплекой и сложными отношениями с родителями, которые Андрей Арсеньевич с упорством. достойным лучшего применения, переносил на экран.

Ну и что (пожимаю плечами) просто мне это неинтересно. А что интересно? Слушать электронную музыку Эдуарда Артемьева, воскресившую для массового слушателя баховский хорал. И разглядывать "Охотников на снегу" Питера Брейгеля старшего. Картину, с которой для большей части умных людей в этой стране началось увлечение Старыми Мастерами и живописью вообще. И ловить отголоски шагаловских "Любовников" в сцене с невесомостью. И смотреть-смотреть-смотреть на Наталью Бондарчук, никогда потом она не будет так хороша.

Я крамолу, возможно, скажу. Но Тарковский мог бы не снимать ничего, кроме "Соляриса". В нем квинтэссенция. И в нем оправдание всей кошмарной нудни, снятой им ближе к финалу.