Пара слов ...о книжной закладке

Каждый раз, силясь написать новую пару слов, я понимаю, что все дальше ухожу от первоначального замысла — в некую автобиографичность вместо пресловутой филологичности (для которой, впрочем, пока еще существуют другие, четко определенные места и которой там — самое место). Может быть, в том и смысл, не знаю. Сегодня понял, что, например, университетский курс Истории русской литературы XX века, который у нас читала незабвенная (пусть и на излете) Светлана Исааковна (Царствие Небесное), и даже ее спецкурс не дали мне ни одного принципиально нового имени. (Особенно в сравнении с курсами Зарубежной литературы XIX и XX веков — знакомство с одним только «Наоборот» Гюисманса чего стоило! — и даже великого и ужасного Синтаксиса, подарившего мне Орлова и Домбровского). Хотя, возможно, и не в этом цель курса-то, с одной стороны, или пришли они ко мне, имена-то, чуть пораньше — и Веничка, и Мариенгоф, и Коваль, и, разумеется, Довлатов, и Платонов (которого мы, к слову, еле-еле упомянули классе в 11-м, а теперь читают — ой ли? — аж с 5-го!), Зазубрин, и… — за что я бесконечно благодарен как своим школьным учителям, так и атмосфере десятого общежития НГУ, моей милой «Десятки», где — во всяком случае, в наше время — даже последний двоечник и разгильдяй (я, надеюсь, относился все же к предпоследним) был если не укорененным в литературу, то, по крайней мере, человеком начитанным. Хотя, может быть, мне просто всю жизнь везло с окружением. Так или иначе, позвольте ж и мне, наконец, поделиться впечатлениями от знакомства (пока еще весьма шапочного, не претендующего на какое-то там знание, тем более литературоведческое — но когда-нибудь… — да вся моя история состоит из этих когда-нибудь) с новым — во всяком случае, для меня, грешнаго, — именем, именем Сигизмунда Доминиковича Кржижановского.

Знакомство мое с творчеством этого скромного поляка, уроженца Киева (но писателя, безусловно, русского), — как и положено всякому действительно нужному, своевременному знакомству, как и многие знакомства в текстах самого Кржижановского, — произошло случайно: случайный клик на смутно — благодаря какому-то околохармсовскому сборнику — знакомую фамилию в каталоге любимого интернет-магазина, и вот — я уже счастливый обладатель первого ключа в бесконечно прекрасный мир Сигизмунда Кржижановского (теперь мечтаю собрать весь шеститомник, уже успевший стать редкостью). Уже с первых строк его «Поэтики заглавий»:

Десяток-другой букв, ведущих за собой тысячи знаков текста, принято называть заглавием. Слова на обложке не могут не общаться со словами, спрятанными под обложку. Мало того: заглавие, поскольку оно не в отрыве от единого книжного тела и поскольку оно, в параллель обложке, облегает текст и смысл, — вправе выдавать себя за главное книги.

— вот с этих самых строк я почувствовал, что знакомство сие должно продолжить, что это мой писатель.

Тексты Кржижановского читать непросто (а быстро читать их — невозможно) — до того они насыщены: темами, смыслами, идеями, фактами из самых разных сфер и областей, от географии до философии, — как был ими насыщен сам автор, обладающий действительно энциклопедическими знаниями, способный, по воспоминаниям современников, читать многочасовые лекции без каких бы то ни было «бумажек» и цитировать целые страницы источников — в оригинале и в переводе — по памяти! При всем этом — потрясающее чувство языка, выверенность деталей, яркость образов (к слову, сам Сигизмунд Доминикович, ни к какой литгруппировке, естественно, не примыкавший, наиболее близкими считал имажинистов). Как писал Вадим Перельмутер (собственно, он и подготовил практически все издания Кржижановского, существующие в России, коих — по пальцам): «Его проза — будучи с должной полнотою издана, прочитана, исследована - скорей всего окажется под угрозой быть растащенной на эпиграфы и цитаты. Такова манера его работы со словом и фразою, обнаруживающими под пером стремление спружиниться в афоризм и формулу. Таков же стиль фиксации мысли, остановки мгновения ее летучей жизни в "Записных тетрадях"»[1]. Приведу — для ознакомления — пару цитат.

Люди-брызги не знают ни русла, ни течения. Для них меж "я" и "мы" — ямы. В ямы и свалились одно за другим поколения социальных оторвышей. Остается зарыть. И забыть. («Автобиография трупа»)

Авторы?... Ну, на одну букву вы перехватили, вторы, подголоски есть... И знаете, скиньте-ка еще одну букву: воры. Ведь как сейчас отыскивается тема? Одни за ней по переставным библиотечным лестничкам — и из-под корешков, ловкие хваты... Другие рвут друг у друга из рук; выклянчивают у госзаказчика; а то и из-под полы — на черной литбирже... Ах, если б по этому вот афишному столбу да красными аршинными буквами: "Колонный зал. "О несуществовании литературы". («Книжная закладка»)

Герои Кржижановского — под стать автору: чудаки, гиганты, исследователи, гулливеры, бунтари, интеллектуалы — с другой стороны, непонятые, отринутые своим временем, пришедшиеся не ко двору или, вернее, не ко времени. Будь то барон Мюнхгаузен, вышедший из-под книжной обложки, гениально играющий словами и смыслами, творящий смыслы и Историю, не сказавший ни слова правды, пока не столкнулся со страной, «о которой невозможно соврать» (напомню: «СССР — SSSR — Sancta, Sancta, Sancta Russia — трижды святая Россия» — уж не здесь ли истоки пелевинской реки УРАЛ — Универсальной реки абсолютной любви?), после чего вернувшийся на свою страницу. Или Горгис Катафалаки — этакий Хулио Хуренито «навыворот»: если герой Эренбурга — великий Учитель, провокатор, путешественник, то герой Кржижановского — великий Неуч, профан, хотя и совершивший кругосветное путешествие, не покидая Лондона, и даже на какое-то время объявивший себя отдельным государством, — погибший под трамваем и оставивший сыну в наследство «лишь пустую оправу очков, разбитых ударом булыжника, да пару чисто катафалаковских — вопросительными знаками из переносицы — чернильного цвета бровей». Или члены «Клуба убийц букв», собирающие невидимую библиотеку замыслов, запрещенных — своими хозяевами — к обращению в букву. Или ловец тем, случайно встреченный рассказчиком из «Книжной закладки»…

Кржижановскому удавались рассказы, очерки, эссе, сценарии, новеллы, статьи..., не удавалось только опубликовать, поставить, закрепиться — протолкаться локтями и вгрызться зубами… Вот чего не умел этот гигант, Гулливер в стране лилипутов, опередивший свое (да и наше?) время, выросший — плоть от плоти — мировой культуры и ее же предвосхитивший, так это толкаться и вгрызаться. Неудивительно, что Кржижановского так часто (если это слово вообще можно употребить) называют «прозеванным гением»: при том, что он, как говорится, был широко известен в литературных и театральных кругах своего времени, нами он пока еще практически не прочитан — ни рядовыми «любителями русской словесности», ни специалистами (если сравнивать количество посвященных ему работ с количеством работ, посвященных тоже «вернувшимся» в конце 1980-х Платонову, Замятину, Хармсу, Введенскому и т.д.). Не прозевать бы его еще раз.

И напоследок — еще одна цитата:

Совсем недавно, во время пересмотра старых, затиснутых в шпагат рукописей и книг, она снова попала мне под пальцы: плоское, изыгленное узорами тело в блекло-голубом шелку, со свесившимся двуклиньем шлейфом. Мы давно не встречались: я и моя книжная закладка. События недавних лет были слишком некнижны и увели меня далеко от шкафов, набитых гербаризованными смыслами, — я бросил закладку где-то меж недочитанных строк и вскоре забыл и о прикосновениях ее скользкого шелка, и о тонком аромате книжных красок, исходящем из покорно впластанного в буквы мягкого и гибкого тела, забыл и о том... где я ее забыл. Так дальнее плаванье разлучает моряков с их женами.

[1] Перельмутер В. Когда не хватает воздуха // Сигизмунд Кржижановский. Возвращение Мюнхгаузена. Повести. Новеллы. — Л., 1990.