Комната бабочек (история одной любви)

Белая дверь, похожая на чистое письмо, так никуда и не отправленное.
Иногда, на этой белоснежной тишине письма, слышатся робкие призраки стуков и шорохов: по ту сторону двери, жизни, чья-то рука словно бы шепчет, дописывает незримые слова своей любви и боли.

- Это тот самый пациент, о котором все говорят? У него в палате и правда происходят чудеса?

- Я сначала сам не верил в это. Постепенно, слухи об этом пациенте, пронеслись по всей больнице и бесприютной ласточкой вырвались за её пределы.

- Это вы сделали глазок в двери… в обратную сторону, чтобы можно было за ним наблюдать?

- Да, я. Самое удивительное начинается ночью.
Я страдаю бессонницей… не столько даже буквальной: бессонницей сердца, судьбы.
И вот, по ночам, я подхожу к этой двери и смотрю...и исчезаю из мира.
Вы не поверите, Там — настоящий космос.
Я кажусь себе таинственным, влюблённым астрономом, открывшим жизнь на далёкой и грустной планете.
А вы новенькая, да? Специально сюда перевелись… ради него?

- Если честно, да. Про него много чего говорят.
Что с ним произошло на самом деле?
Слышала… здесь замешана женщина? В его жизни случилась трагедия?

- Женщина? Да, женщина была. Она иногда его навещает. Эти вечера особенно изумительны: дверь, прорастает голубыми цветами и из-за неё слышится прибой океана.
Мне рассказывали, что из его окна, однажды просиял неземной свет и большая ветка сирени, похожая на крыло ангела на заре, заглянувшего к своей Тамаре, затрепетала под накрапывающими звёздами.

- Он был.. несчастен в любви? Невыносимая боль, сделала это с ним?

- Что вы. Наоборот. Женщина его очень любила, и он её безумно любил.

- Простите… тогда я не понимаю. Почему же он оказался здесь? Почему все эти чудеса полыхают в его палате?

- Я же вам говорю: он любил эту женщину. Безумно любил.
Быть может, здесь, на Земле, наш разум и тело, не готовы к такой беспредельной любви…

- Неужели это правда? Но тогда это безумно грустно…
Значит, здесь, на земле, мы можем любить только… шёпотом?
Быть может, мы бессознательно выдумываем ревность, разврат, ссоры… чтобы не дать любви быть собой, договорить себя?
Тише! Слышите? Это прибой океана за дверью? И крики чаек… Удивительно.
Можно, я посмотрю в глазок?

- Можно. Сегодня должна была прийти на свидание его любимая. Но её нет. Она пропустила уже 4 свидания.
Сейчас за дверью просияет гроза и стены коридора содрогнутся от грома. Начнётся шторм.
А за окном тихо светят звёзды…

- Я не вижу никого в палате. Это невероятно… Тёмные волны обрушиваются на пустынный берег. Сияет гроза…
Но где же он? Постойте, я вижу, как вдалеке белеет парус.
Это его корабль? Я права?

- Да, это он. Скоро корабль потерпит крушение и всё стихнет. Он умрёт… умрёт без любимой.

- Вы шутите? Как это, умрёт? По настоящему?

- Разумеется. Понимаете, за этой дверью, не действуют больше привычные нам законы жизни и смерти, пространства и времени: там царит… одна любовь.

- Так он оживёт?

- Ну да, но уже не в нашем времени.
На прошлой неделе, в его палате был венецианский маскарад 18 века.
Я даже не сразу его узнал в тёмной, лунной маске грустного Арлекина.
Он искал свою любимую…
Он ищет её, одну её, в самых разных временах и странах.
Вы не поверите, на днях он даже… искал её на луне.
Словно выросший маленький принц, одинокий и бесприютный, с лёгкой щетинкой, он шёл по луне с розой в руке… а потом упал на колени и зарыдал.
Он прижимал розу к груди, и от его рыданий, несколько лепестков красной розы, невесомо замерли в воздухе, словно его сердцебиения.
Это было настоящее чудо. Эта лунная невесомость, тёмным сквознячком просочилась в коридор.
Я и медсестра, по очереди смотревшие в глазок, стали медленно подниматься в воздух.
Мы держались за друг друга и за ручку двери, и в этом шагаловском положении продолжали смотреть в глазок: мы тогда очень сблизились…
Уже потом мы узнали, что в соседней палате, за углом коридора, одна несчастная женщина, спала в постели и ей снился её вечный сон, как она летает, что она — птица.
И вот, её сон, её сумасшествие, блаженно сбылись: она тихо приподнялась над постелью, открыла глаза и улыбнулась, бабочке на потолке, так радостно-близко от неё... а потом закрыла ладонями лицо и заплакала от счастья.
Её губы шептали: я же вам говорила, говорила!
У неё случилась истерика. Она стала кричать: я нормальная, нормальная! Я просто летаю, я просто... люблю!!
В палату-рай ворвались санитары и… замерли в изумлении.
Словно бы всё перевернулось вверх дном: сумасшедшая, была нормальной.
Она просто летала, как люди просто ходят по земле и их не наказывают за это.
А они, не верящие в это, словно бы бредили крылато и синхронно и видели то, чего не может быть.

- Быть может, они просто никогда не любили?
А этой несчастной женщине… просто приснился тот, кого она любит?

- Хотите, я покажу вам его дневник?
Это что-то невероятное…
……………………………………………….
Отрывки из дневника

Не могу без тебя.
Сегодня снова плакал во сне и проснулся посреди ночи просто потому, что тебя не было в моём сне.
А вчера было счастье: нежное полнолуние моих снов, сердца и жизни моей: ты мне снова снилась.
Я жил тобой целый день, ласкал вечером, обнял тебя перед сном, крепко-крепко, боясь расстаться с тобой даже во сне, и… боже мой, ты и во сне была со мной так же нежно, на постели, и мы с тобой занимались любовью, словно и не было сна и зрачок ночи, сердце-зрачок, блаженно расширились, отразив счастье и вечность.
Уставший и счастливый, я открыл глаза и снова увидел тебя на постели, рядом.
Мой нежный сон продолжался… моя любовь стала сном.
Стёрлась скучная граница между сном и явью…
Ах, а ведь было время, когда мы только стали спать вместе, я не спал дня 4 подряд (я тогда заболел от этого, а ты не знала причины). Мне было страшно и стыдно заснуть и расстаться с тобой даже во сне: я лежал с тобой рядом, такой смешной и милой, спящей, и плакал от счастья, целуя твои каштановые волосы на подушке, боясь тебя разбудить: я мог тебе сниться. Разбудить тебя, всё равно что разлучить меня с тобой.
Есть в этом спиритуалистическая оскоминка самоубийства…

Ты проснулась и сладко потянулась.
Это счастье, когда любимый человек, только открыв глаза после сна, с голубоокой нежностью смотрит на тебя…
Он в этот миг словно бы творит тебя из ничего, как бог, хочется поклониться этому взору и преподнести ему в дар, свои ладони, губы, сердце, как таинственные, вечерние цветы 5-го дня творения.
Проваливаешься всем чеширским размахом сердца в этот вертикальный взгляд, с лёгкой опушкой ресниц, так сладостно напоминающих твоё лоно…
Что скандальная картина Гюстава Курбе — Сотворение мира, перед совершенной интимностью взгляда проснувшейся женщины?
Сердце, на миг теряет вес в этом сиреневом отблеске сна, зари ресниц: чёрное солнце взошло!
Ты просто открыла глаза… а сердце моё поднялось. Эрекция незримого крыла у меня за плечом… Кажется, что даже твоё письмо на моём столике, нежно приподнялось, на цыпочках веса и счастья.
Я это видел своими глазами.

Боже мой, что за чудо, женщина, потянувшаяся после сна в постели!
Есть в этой мистерии что-то от чуда возрождения жизни, весенних цветов и травки, светло улыбающихся на тающем снегу!
Странное дело… 4 времени суток рядом с любимой женщиной, равны 4 эпохам в развитии человечества.
Вечером, с тобой, я чувствую себя кротким христианином: я часто каюсь бог весть за какие грехи.
Молитвенно стою перед тобой на коленях, обнимая бёдра и целуя в живот… христианин ли я в этот миг? Тогда почему так озорно играет улыбка на губах и жарко бьётся сердце?

Ночью, наступает очаровательный матриархат на калипсовом островке нашей постели, омываемой волнами ночи: не выбраться! Да и не хочется…
Я принадлежу на этом острове только тебе, выполняя всё то, что ты захочешь.
Днём — наступает эпоха Кватроченто: свет женщины, тихое благоговение перед нею.
Утром — нежное язычество.
Ах, когда ты утром потягиваешься, мне хочется с языческой страстью прильнуть губами к твоим словно бы улыбающимся, чеширским подмышечкам.
Когда я их целую, такая сладкая дрожь проходит по твоему телу. Накрапывают мурашки…

Вечером занимался с тобой любовью 2 раза, и ещё два раза во сне.
Была даже поллюция. Проснулся от жаркой, сладостной судороги внизу живота… и увидел как ты спишь.
Последняя рябь судороги была словно в пустоту, где тебя нет… где ничего нет, даже мира: сплошная, тёмная пустота межзвёздных пространств.
Больно и стыдно… словно я изменил тебе с пустотой и далёкими звёздами.
Лежал в постели, как раненый князь Болконский, а по лицу тихо текли слёзы.
Я чуточку отодвинулся от тебя: простынь подо мной было влажная.
Между мной и тобой была пустота…словно кого-то ножом убили ночью.
Коснулся пальцами места преступления и поднял их к лицу: в сумерках, в неверном свете луны, похоже на кровь.
Влажные пальцы, перепачканные не то в крови, не то в душе…
Может, я и правда кого-то убил ночью? Сердце своё?
Лежим в постели трое: я, ты и… кто-то ещё, мёртвый, между нами. Он чеширски исчез, от грусти несбывшегося существования, лишь кровь осталась…
Ты так нежно спала… милое тело любимого человека, когда он спит, похоже на обратную, таинственную и тёмную сторону луны: души не видно. Само тело сейчас — как душа. До неё можно коснуться…
И всё же, ты бесконечно далека сейчас от меня, когда спишь.
Мои губы, словно шаги космонавта на далёкой планете, касаются твоего белого, лунного плеча. Их шаги невесомы и нежны… шаг, и… полёт среди нежной, звёздной тьмы твоих волос, и снова губы касаются тебя, но уже далеко от плеча: твоего бедра, которое иногда болит у тебя.

С трудом засыпаю, повторяя твоё милое имя бесчисленное количество раз, стирая губами буквы, словно чётки, делая их матово-янтарными.
Кажется, я засыпаю целые века: паломник бессонницы и звёздной пустыни… сквозь веки сна, слышу прибой океана, салюты и смех венецианского маскарада…
Если повторять твоё имя много раз, и после этого, сразу же, прошептать — счастье, то ощущение, словно накинул на плечи имени, что-то тёплое, бледно-голубое, как весеннее утро в Италии.
Целую озябшие плечи твоего имени и засыпаю с блаженной улыбкой.
Странно: утром, возле постели, лежит венецианский, бледно-голубой жакетик с меховым воротничком…

Снится кошмар: я — в открытом космосе.
Трос порвался и меня относит к звёздам, словно потерпевшего кораблекрушение в бурю.
Я не переживаю за себя, мне страшно… что я больше тебя не увижу: это несоизмеримо больше и глубже чем смерть: в смерти можно хотя бы найти покой или рай.
Я почему-то голый. Лишь на голове, блестящий шлем, и в нём — весна: порхают бабочки и что-то цветёт.
Моё сердце разрывается от  нежности к тебе, сердце бьётся во тьме, среди звёзд.
Мыль о тебе — даёт ощущение бессмертия. Декарт ошибался. Он попросту никогда не любил…
Воздух заканчивается. Моего лица почти не видно: сплошная, яркая рябь мотыльков, словно душа слёз поднялась к горлу и высвободилась.
Начинаю предсмертно бредить, думая о тебе, словно странный лунатик, в прямом и переносном смысле: я — на фоне луны.
Моя правая рука тянется вниз живота… я мастурбирую, думая о тебе.
Бабочки в скафандре шелестят пёстрой, осенне-райской листвой…
Симметричная, как два крыла, судорога наслаждения и смерти, сливается с последней мыслью о тебе.
Словно ангелу надрезали запястье: моя обнажённая плоть — запястье ангела.
Моё семя, нежной, зимней веточкой боли и нежности о тебе, белеет во тьме.
Ещё миг, и капельки семени, сольются с блеском звёзд.
Не видно, где семя моё, а где звёзды: звёзды населены моей душой и любовью к тебе…
Я умираю, и моя грудь, ярко вспыхивая, прорастает крыльями.
Меня нет, сияющий ангел в тёмной пустоте, бессильно бьёт крыльями, в медленном ритме фрикций, фантомной памяти движения моей руки… и мне становится до боли ясна тщетность физической любви на земле: фрикции жарких тел во время секса, всего лишь бессильная попытка припомнить яркие взмахи крыльев, у мужчин — на груди, у женщин — за спиной.

Просыпаюсь со слезами и стоном.
Уставший и всё же, счастливый, счастливый одной тобой на постели… и снова тянусь к тебе.
Мы занимаемся любовью.  Я весь выжат, весь в тебе, без остатка: ещё чуть-чуть, и уже не моё семя, частичка моей плоти перетечёт в тебя, но и я сама, моя душа и жизнь, с ласковой грустью войдёт в тебя, навсегда.
Это так просто.. все мои сны, душа, мысли, стихи и плоть — всё принадлежит тебе.
Меня нет. Я умер и постелил свои крылья для тебя и твоего счастья…

Так не может долго продолжаться. Я не выдержу и умру.
Я… требую от своей несчастной, непоседливой плоти и сердца, того, что может дать только душа.
Может… в этом и заключается смутный, тайный исток разврата, который не могли найти мудрецы?
Любимая, моё тело мешает любить тебя так, как я хочу…

В начале 20 века, в Москве Марины Цветаевой, жил малоизвестный поэт, Саша… забыл фамилию.
Он очень любил одну девушку. Писал ей стихи… искренние, но плохие.
Его душа и слова словно были скованы смирительной рубашкой плоти, белого листа.
Он жаждал сказать любимой то, что на самом деле чувствует к ней, но его бедное тело, бедный талант, не давали этого сделать.
Он женился на этой девушке. Она была счастлива. Она чувствовала без слов, как он её любит.
Но ему этого было мало. Он часто просыпался рядом с любимой и плакал, от невозможности высказать любимой, как он её любит, и шёпотом просил у неё прощения.
В первую брачную ночь, когда молодожёны приехали домой, счастливая женщина, в своём белоснежном платье, с улыбкой наливала шампанское в счастливый, чеширский бокал: впереди была целая жизнь, счастливая, светлая…
Саша подошёл к жене, обнял её, поцеловал с грустной улыбкой и сказал: милая, я тебя очень люблю.
У меня есть для тебя сюрприз. Он тебе понравится. Ещё ни один мужчина не дарил подобное, женщине на свадьбу.
Он в комнате… Сейчас принесу. Закрой глаза, родная.
Женщина закрыла глаза. Он ещё раз её поцеловал и ушёл в комнату. Закрылась дверь.
Счастливая женщина, в белоснежном платье, с бокалом шампанского, стояла возле камина с янтарным светом угольков, в предвкушении подарка.
Прошла минута. Другая..
Ощущение ожидания счастья, стало почти невыносимым: сердце билось шёпотом.
Из-за двери раздался звук выстрела…
Женщина открыла глаза. Свет дня, бессмысленно-ярко, ворвался в комнату, её тело и сердце.
Невыносимо ярко, как в опустевшем раю, если бы рай переехал в другое место.
Жаркий озноб шелестнул по плечам…
Медленно, шёпотом шагов, она подошла к двери, и робко, открыла… и вскрикнула.
Женщина упала на колени перед открытой дверью, закрыла лицо ладонями и зарыдала.
Она не видела… как над ней стоит лучезарный ангел, улыбаясь своими широкими крыльями и нежно её обнимает, опустившись перед ней на колени…

Были подобные мысли и у меня. Но всё это не то. Близко, но не то.
Любимая, я хочу обнять тебя всей душой, всем что ни есть во мне вечного, трепетного, но тело мешает…
Хочу сделать это не умирая. Ах, если бы можно было умереть на чуть чуть и броситься у тебе всем сияющим размахом своей души, любви… обнять тебя, как на осеннем перроне рая, и вернуться обратно. Ты бы тогда поняла, как сильно я тебя люблю.

На полотнах Кватроченто, руки ангелов, крылья, смутную рябь пейзажей за ними, порой рисовали не сами художники, а их ученики.
Так и в любви. Я чувствую, что в моей бессмертной, огромной любви, мои тёмные, порочные желания к тебе, любимая, самую мою непоседливую, милую плоть, словно бы нарисовали «ученики». Падшие ангелы…
А всё же, и плоть моя, когда любит, тоже — душа.
И рай вместе с богом, где то блаженно-рядом.

Когда ты спишь, я люблю просто проснуться среди ночи и любоваться тобой.
Просто просыпаюсь среди ночи, не в силах вынести разлуку с тобой даже во сне, хоть и держу тебя за руку, когда сплю.
У меня появилась тайна: какое-то превращение происходит во мне. Со мной.
Поднимаю руку в ночи перед лицом — она прозрачная: сирень ноготков так нежно дышит в лунном свете…
Родная, вот бы ты удивилась, проснувшись утром и обнаружив перед лицом, веточку сирени… в конце марта.
Но это ещё не всё. В моей груди происходят ещё более странные вещи: ночью, из неё вылетают бабочки и даже, ласточки.
Ты так крепко спишь и не слышишь…
Часто, удивительная по красоте бабочка с тёмно-лазурными крыльями, садится на твоё плечо, бедро, коленочку…и тогда ты улыбаешься во сне.
А однажды, ты подумала, что я ночью поцеловал тебя в плечо, и, что-то тёплое шепнув мне, ты с улыбкой коснулась своего плеча.
Любимая, если бы ты спала чуть менее крепко, ты бы увидела ночью, странные вещи: словно нежный и голый лунатик, я тихо, на цыпочках, хожу по нашей спальне и ловлю бабочек, птиц.

Я стал туго перебинтовывать свою грудь, как тот прелестный русский гусар во времена войны с Наполеоном, перевязывающий бинтом свою грудь, скрывая, что он — женщина.
Только вот я стал скрывать от друзей и тебя, что я — сплошная душа и любовь к тебе.
Мне кажется… я любил тебя всегда: 1000 лет назад, в далёкой Индии, где огромные бабочки мерцают в храме, полном янтарных свечей, словно звёзд; 200 лет назад, в Бухте поэтов на юге Италии, где отдыхали Байрон, Перси Шелли и Мэри.
Моя душа шелестела высоким тополем в ночном, лунном саду Джульетты…
Любимая, мне стыдно любить тебя, только собой, только в этом теле, милом и непоседливом, любить тебя только в нашем времени, в 21 веке, где-то в России…
Безумно тебя люблю.
Прости, что не могу любить тебя так, как ты этого заслуживаешь…