Философия любви

Все существа, как в дружбе тесной,
В союз любви заключены.

Перси Шелли

Я стою посреди вечерней улицы и смотрю, как люди тихо идут мимо меня, почти — сквозь меня, удлиняясь и тая, словно тени растут на луне.
Словно пёстрая человеческая листва сорвалась с Древа жизни и уносится куда-то в рай. А я невесомо замер посреди воздуха и вечера и сердце моё алое трепещет о любимой моей, словно листок клёна.
Есть во всём этом что-то неумолимое, жуткое, фантастическое.
Я люблю иногда остановиться посреди улицы и просто смотреть на людей, порою грустно оглядывающихся на меня.
Мне тогда кажется, что и мир нежно замер со мной. Милый..
А так бы его тоже унесло бог знает куда, вслед за перелётными птицами, вечно куда-то спешащими людьми.
Куда так можно спешить? Может они и правда все идут в рай, но не знают об этом?
Замерли бы хоть на миг, осмотрелись на этот дивный, сияющий мир.

Всё замерло. Даже сердце моё в груди и красота мира — на лету!, и теперь до неё можно дотронуться, как до листочка на ветке.., — а люди.. всё идут, спешат, словно их ветер несёт, как листву, давно уже несёт: века, тысячелетия, начиная ещё.. с Осени в Эдеме.
Не понимаю, почему никто из художников ещё не описал осень в Эдеме: летящие в небе алые листья познания, жизни, летящие вместе с ангелами.
Адам и Ева, словно дети, взявшись за руки, стоят в голубых цветах и смотрят на это сердцебиение красоты в синеве.
Ева улыбается. Её каштановые волосы развеваются на ветерке. Она тянет свою смуглую руку к небу..совсем как Ассоль.
Недалеко от них, растут исполинские деревья, тронутые пушкинским тлением осени, а за ветвями, тёмными, мглистыми, похожими на падшие, змеящиеся грозы, видны таинственные, сияющие силуэты крылатых зверей с большими и печальными глазами: они боятся людей и этого нового, безумного мира.

Сократ тоже любил замереть посреди улицы.
Он мог так стоять целыми часами, неподвижно, полуприкрыв глаза, уносясь душой в запредельное.
Порой людям казалось, что он домыслился до чего-то вечного, и его тело, стоящее посреди солнечной улицы Афин, чеширски станет исчезать, улыбаясь в сумерках всем своим бессмертным, крылатым существом.
Может и Венера Милосская, тоже, домыслилась до чего-то вечного и стала нежно исчезать из этого грубого мира, в котором словно и любовь, медленно, по частям исчезает, не нужная никому?

В школе, в учебнике по истории, замечтавшись об удивительной девочке, с глазами, цвета крыла ласточки, я подрисовал Венере — крылья, синими чернилами (как раннее раннее утро).
Учительница заметила это, тихо попросила мой дневник, открыла его, словно душу мою, грубо и резко, и отругала за «вандализм».
Учительница была кошмарным вандалом моего чудесного дневничка, похожего на необитаемый и таинственный остров, населённый прекрасными лебедями на рассветном озере (двойки) и боттичеллиевыми лепестками райских цветов (тройки) и не менее грациозными и редкими силуэтами жирафов, словно бы отражённых в гумилёвском озере Чад (пятёрки) - дневничок был вечно испещрён красным, жутким почерком, словно на острове моём время от времени появлялось чудовище и нападало на прекрасных зверей и ангелов и волокло их в тёмные кусты, оставляя след алой крови на траве.
Такие припадочные надписи как у учительницы, наверное были у вандалов, расписывающих стены египетских пирамид или руины Акрополя.
Учительница брала мой учебник и листала его (время от времени вздыхая и качая головой: жест ангела смерти, читающего мою жизнь) — Клеопатра, Сократ, Александр Македонский, Королева Виктория, Толстой..
Все, все были райски преображены, словно настал конец света и они воскресли с крыльями за плечами, и теперь стоят посреди вечера мира и улыбаются друг другу и не верят своим глазам, словно они все вместе, взявшись за руки и простив друг другу все грехи, вошли под сень светлой осени в Эдеме.

Я не Сократ (эхо лермонтовских строк в голове: нет, я не Байрон, я другой..).
Когда я останавливаюсь посреди улицы, я думаю о любимой моей.
Иногда я улыбаюсь. Девушки идут мимо меня и порой улыбаются мне.
Их робкие улыбки похожи на солнечных зайчиков: я их зажигаю и словно собираю, как подснежники по весне, и тогда мне становится стыдно: просто я вспоминаю в такие моменты, как счастлив был с любимой… как приносил ей по утрам, в постель, подснежники моих стихов: я приносил к её милым ногам в постели, стихи и цветы, звёзды и сны, губы свои и нежность рук..
Сердце своё обнажённое я приносил к её милой постели.

Иногда, стоя вот так посреди улицы, у меня слёзы дрожат на глазах. Ко мне подходят люди (иногда), ласково интересуясь, что со мной.
А со мной ничего нет. Жизни у меня нет, потому что любимой со мной больше нет и теперь на моей постели растут никому не нужные подснежники и сны, бесприютные и озябшие.
Мысленно я ложусь на асфальт и замираю, и борюсь с искушением, чтобы не лечь вот так в реальности, посреди улицы с прохожими, чтобы сиреневая, синяя, жёлтая, алая обувь мерцала возле моего бесприютного лица, словно печальная листва Эдема.

Я присаживаюсь на корточки и трогаю асфальт рукой. Можно сказать — глажу его: мы с ним чем-то похожи.
Снова грустно улыбаюсь.. В такие моменты мне безумно больно смотреть на лица людей, и в то же время, меня охватывает экзистенциальное чувство райского блаженства, не доступного в жизни, это чувство словно растёт из моей груди, разрывая её, как по весне из трещинки асфальта, из трещинки тьмы и ночи, пробивается зелёный свет — травка.
Словно асфальт не может уже сдерживать свою любовь, он закричит от боли и любви и протянет кому-то своё обнажённое сердце, ибо травка в асфальте по весне — это сердце влюблённого асфальта, и он умирает по весне от любви.
А может.. милые ножки моего смуглого ангела однажды прошли по этому асфальту и потому он влюбился и не спит по ночам?

В такие моменты.. люди мне кажутся ангелами.
Почему? Всё просто. Я скоро умру, а они словно бы тени моих чувств, мыслей о любимой моей: они похожи на таинственные тени судьбы, растущие на заре.
Они словно видят то, живут — Там, где человека уже нет, меня, нет.
Так верхушки высоких деревьев, когда зашло солнце, ещё дивно окрашены в нежнейшие лиловые и розовые тона, какие не снились и Моне, Боттичелли: в такие моменты очертания ветвей похожи на силуэты замечтавшихся ангелов.

В этом смысле, для умирающего, пространство жизни светло расширяется вечностью, её предчувствием, и будущее блаженно и тихо сливается с раем, как воды сливаются над лицом тонущего человека.
Теперь вы поняли, в чём ужас экзистенциальный ужас и небесное счастье тех моментов, когда я стою посреди улицы, смотря на лица прохожих.
Дело в том.. что когда меня не станет, эти люди, некоторые из них, избранные — ангелы, увидят мою любимую, быть может просто, в толпе, мельком, или услышат её милый голосок где-нибудь в парке.
Кто-то из них, удостоится счастья и чести, продать ей в магазине её любимый зелёный чай, имбирное печенье.
Кто-то вежливо откроет перед ней дверь, не заметив, что пропустил ангела.
А будут и те райские существа, которым посчастливится в салоне красоты делать ей педикюр, или чудесную стрижку, держа в своих руках.. сокровище, ценнее всех царств на земле: её милые, каштановые волосы.

А кто-то просто, в трамвае, держась рукой за поручень, соприкоснётся мизинчиком с чудесной, смуглой ладошкой моего ангела.
Ах! Если бы я умер и родился этим таинственным человеком в трамвае!
Кто это будет? Не важно. Буду ли я бомжом, инвалидом, женщиной, стариком или ребёнком..
Не важно. Это был бы мой рай. Я нежно прильнул бы губами к смуглому счастью руки моего ангела.
Согласен.. если бы это сделала старушка, или молодой человек, любимая могла бы и пощёчину дать, или ласковой улыбкой посмотреть на старушку.. как посмотрела бы скрывающаяся ото всех царица, в платье простолюдинки, на человека из народа, в её царстве потерянном и поруганном.
А вот на поцелуй ребёнка, в ладошку, в том самом чудесном трамвае, любимая бы улыбнулась очень нежно, глазами и уголками губ, как она одна умеет..
В её улыбке есть что-то от грации ласточки на заре..

Стою посреди улицы и глупо улыбаюсь, приложив ладонь к своей щеке, словно мне только что дали пощёчину.
Недалеко от меня проехал трамвай. В сумерках города, он похож на бесприютный силуэт гумилёвского жирафа: ты плачешь? послушай.. далёко, на озере Чад..
Ах! Если бы прямо сейчас, какая-нибудь женщина дала мне пощёчину! Как бы я был счастлив! Я бы закрыл глаза и представил..
Но никакая женщина мне не даст пощёчину.
Я не идиот, я понимаю, что в некотором смысле, глупо, вот так стоять посреди улицы и просто просить глазами улыбающимся незнакомкам, дать мне пощёчину.
Но и жить без любимого человека в мире, не менее безумно и глупо. Просто к этому все привыкли. Всё равно что выключить в телевизоре звук и смотреть как мужчина или женщина играют на рояле: немо содрогаются, словно плачут.
Это же чудовищно безумно, до слёз грустно, если вдуматься, что вот эти же самые движения на рояле, были бы без звука, словно человек так содрогается просто у стены, или у книжной полки, за обеденным утренним столиком, или на вечерней  лавочке осенью.. словно он вспомнил любимого человека и теперь его не унять. Никому его не унять, ибо боль его, как и любовь — безмерны.

Или всё же.. набраться храбрости, и попросить пощёчину? Как нищий на паперти. Странный нищий. Очень, странный.
А вдруг какая-нибудь женщина отзовётся?
Или проехаться на трамвае?
Поцелую там руку женщины, держащейся за поручень, и, как нормальный человек, а не как идиот, получу пощёчину и скажу с блаженной улыбкой: благодарю вас!!
А может.. я поцелую смуглую, маленькую ручку старушки, словно руку нежного призрака их будущего солнечным «зайцем» едущего в гумилёвском, московском трамвае?
Старушка не даст мне пощёчину, а грустно улыбнётся, и, заглянув в уставшую синеву моих печальных глаз, тихо перекрестит меня, как несчастного юродивого.
Боже, боже… наверно так и выглядит рай: ты просто однажды утром открываешь глаза, и видишь как в постели спит твой ангел, старушка, и ты тихо протягиваешься к ней и целуешь её носик.
Как же наверно сладостно оглянуться на свою жизнь, словно с высокой горы в облаках, и увидеть, что каждый миг её был прожит с любимой! Что и эти книги на полочке, и эти чудесные фильмы, и словно бы цветущие от счастья города, тысячеокие вечера, тысячи снов и улыбок, были пронизаны только одним: мыслью о любимой, её тёплым существованием! И ты словно гладишь свою просиявшую жизнь, как расцветшее на заре крыло ангела.
Да! любить моего ангела всего, нежно всего и всегда, и молодого и старого, и даже, когда мы умрём и он станет травкой на ветру, а я — дождём в апреле, наша любовь вновь продолжится, с новой силой: мы снова встретимся в том самом апрельском парке..
Узнаем ли мы друг друга, после всех наших ссор?
Мы любим навсегда. А значит, узнаем…
Сейчас бы почувствовать это счастье нашей загробной встречи и всем существом своим прижаться к любимой и не отпускать её никогда, никогда..

Вот идёт ребёнок в синей кофточке мне навстречу. Милый, милый..
Я умру, а тебе предстоит жить в одно время с моим смуглым ангелом, ездить с ним в трамвае, быть с нею на одной улице..
Боже! Какой же ты счастливый! Быть с любимой на одной улице.. это уже, счастье.
Ты вырастишь и увидишь морщинки на лице моего ангела, ты увидишь её старенькой на лавочке в парке под осенним клёном: она улыбается миру, и чему-то в душе, читая томик моих рассказов и стихов, вспоминая о том, как мы были счастливы.
В её сиреневом раю воспоминаний, блаженно сольются две мысли: что я жил когда-то на земле, жил ею одной, как ею никто никогда не жил, что я любил её.. любил её одну в целом свете, и на миг ей покажется (так на берегу моря поднимаешь гладкий, узорный, отшлифованный синевой, камешек — ничего лишнего, чистая красота), что я лишь потому и жил, что любил её, что она и была моей жизнью и что я родился на этот свет только для того, чтобы любить её одну.
Милый мальчик.. ты сейчас не услышишь моих нежных мыслей, но когда ты вырастешь и встретишь моего смуглого ангела, в осеннем парке, с лазурным томиком моих стихов в её руках, прошу тебя.. подойти к ней и поцелуй её милую, смуглую руку.

А вот, в блоковских сумерках, мне навстречу идёт старик в синих джинсах и лиловой футболке с надписью: Σ' αγαπώ.
Его лысина чеширски улыбается отсветом фонаря.
Он похож на Сократа, каким его изобразил Рафаэль на картине Афинская школа.
На миг он останавливается передо мной.
Стоим, смотрим друг на друга, как старые друзья.
Я думаю о любимой моей. По щекам текут тихие слёзы.
А старик, быть может думает о вечности: мы думаем об одном и том же, только с двух разных концов вечности.
Потому что красота моего смуглого ангела, вечна и не от мира сего, как и сердце..
Я грустно улыбаюсь старику, закрываю глаза и мне кажется.. что где-то там, "далёко, далёко", в Афинах, тысячи лет назад, на солнечной улице, стоит Сократ, долго стоит.
Взошла луна. Звёзды уже заблестели, заосенились в вечернем небе, сверкая то алыми огоньками, то жёлтыми.
И вот, на лице Сократа появляется улыбка. Ни с того ни с сего, как из пустоты (так мир однажды возник сам собой, из блаженной пустоты).
Интересно, до чего он додумался?
Может.. там, в Афинах, его губы произнесли милое имя моего смуглого ангела?