Шестое чувство

Вечер. Стою на коленях посреди спальни и молюсь: я жду любимую. У нас свидание.
Мне иногда кажется, что я ждал любимую не только годы, всю свою жизнь, но и века: оглядываясь на прошлые века, мне становится жутко и зябко сердцу, как во сне, в котором нет любимой и мне хочется проснуться: ощущаю прошлые века, не как чудесные времена, полные красот искусства, событий удивительных, а как чёрную, космическую бездну.. ибо не там любимой моей.
Будь моя воля, я бы века простоял на коленях, посреди пустыни, в Гималаях, на луне.. не важно, лишь бы встретить моего смуглого ангела.
У меня не просто свидание. Это необычное свидание, странное, грустное — последнее.
Я и любимая — расстаёмся.
Для меня — это катастрофа всей моей жизни.

Стою на коленях и грустно улыбаюсь, смотря на зажжённый фонарь за окном: он словно бы тоже о чём-то молится.
Может и он с кем-то расстаётся?
У людей, от муки любви, разрываются сердца. А у фонаря.. лопается лампочка, и фонарь гаснет, умирает.
Через некоторое время, приезжают ангелы на тёмно-синей машине, цвета неба и снов в ноябре.
На выдвижной лестнице поднимаются по воздуху (лестница расправляется с грацией исполинского крыла), и меняют разбитое сердце фонарю, и в его прозрачной груди, вновь зажигается свет.
Ангелы в синей робе, радуются, невесомо спускаются по воздуху на землю.
У одного ангела, в руке — сигарета. Белый дымок возле плеча похож на крыло.
Всё это похоже на небесный балет..
Хоть разбивай фонарь и вызывай ангелов: у меня место в первых рядах..

Не так давно, я стоял у окна и смотрел, как в недалеко от меня, через пешеходную дорожку, ангел, как Будда, невесомо замер в воздухе и меняет сердце фонарю: он был в нирване и додумался бог знает до какой истины, быть может он понял последнюю истину — что истины, нет, и что есть только любовь, для которой всё прочее, и мир и её нелепые истины — лишь туман на заре и грустный сон.
Бледные руки ангела, мерцали у погасшего фонаря, с грацией призрачных мотыльков.
Мои губы шептали вслух: милый, милый ангел, поменяй сердце и мне! У меня сердце разбито на мириады осколочков!

С этим фонарём за окном, у меня много чего связано.
Он частый гость моих стихов, рассказов и просто, бессонных ночей.
Его тихий свет порой приходит ко мне по ночам и ложится в постель, словно призрак (я живу на 3 этаже).
Иногда, в спальне сбывался какой-то райский разврат: в постели спали — я, любимая моя и нежный, смуглый отсвет фонаря: я занимался любовью с любимой (моим смуглым ангелом!), и со светом.
Фактически, я занимался любовью с фонарём.
Когда я и любимая расстались, я стал спать просто - с фонарём.
Иногда я даже занимался сексом в осиротевшей тишине постели, со смуглым светом: просто лежал в постели на левом боку, шептал милое имя любимой и мастурбировал со слезами на глазах, а фонарь, кротко и смущённо светил за окном и смотрел на меня и свет его был в постели моей, свет укрывал меня и постель, словно прозрачные и лёгкие крылья, и мне было стыдно фонаря и звёзд.

На самом деле, это было экзистенциальное чувство стыда — стыд света, делавшего мою плоть и боль воспоминания, нежность воспоминания, блаженно-прозрачными, эдемически растушёвывая очертания души и тела: я ощущал себя вампиром, которого испепеляет свет: я буквально сгорал в постели, с именем любимой на устах.
Я сгорал и воскресал вновь, остужая огонь, слезами. Я плакал и мастурбировал в странном и печальном ритме терзаемых ветром, листьев клёна в ночи за окном, в ритме оступающегося и словно бы заикающегося сердца, пытающегося что-то сказать.. наконец, в ритме моих губ-лунатиков, повторяя светлое имя любимой и неразборчивым, лиловым почерком губ, шепча что-то жалобно-нежное, бессмысленное и прекрасное, как дождь на заре, на окне..
Однажды, во время мастурбации, сквозь радугу слёз на глазах, я заметил в ночном окне мерцание звезды, она мерцала по-осеннему, кротко, в определённом ритме, до боли знакомом: я знал пару слов на Азбуке Морзе.
Но я не мог разобрать слов звезды. Словно звезда бредила о чём-то своём. Бессознательно, я стал мастурбировать в ритме звезды, мерцавшей между несущихся, почти невидимых облаков, а потом и просто, стал мастурбировать «sos», на азбуке Морзе: три точки, три тире, три точки… и так снова и снова, снова и снова, пока слёзы на глазах, милое имя любимой на устах и расцветшее тепло судороги оргазма и свет дрожащей звезды, не слились во что-то единое, «несказанное, смуглое, нежное», похожее на строчку Есенина.

Оказывается, у мастурбации может быть печальная грация крыльев, зацветших на ветру, в облаках, или грация шелеста высокой листвы, шелеста сердцебиений: всё твоё истомлённое существо, тело и душа, память, надежды и сны, превращаются в грустный, зачарованный и невинный пейзаж любви, в сплошную тоску и молитву.
В природе есть такие закоулочки грусти, когда кажется, что у неё что-то случилось и она о чём-то неистово молится, то вздрогнет, то затихнет, и шепчет, шепчет она что-то неведомое, и одно и тоже имя срывается с её бледных и жарких уст..

В этом и правда есть что-то безумное, ненормальное, не от мира сего: одновременно истекать слезами, и — спермой.
У мужчин почему-то это выходит нелепо, иррационально, как если бы они делали что-то несвойственное им, заступив на территорию сиреневой планеты женственности, а у женщин, это совершенно нормально, как цветы на заре, в росе — плакать во время оргазма.
Тут какая-то тайна слёз. Женщины знают эту тайну и веками скрывают её от мужчин.
А тайна слёз, быть может, не менее иррациональна, чем и тайна пола.

Мы не знаем, что и как было в Эдеме, но мне, в разлуке с любимой, снятся удивительные сны: цветы и звёзды в раю, были чем-то блаженно-единым.
Потому и такая бессмертная тоска ночных цветов; словно подраненные птицы, глядящие в небе на перелётные стаи птиц, и ковыляют они за ними, трепетно взмахивают перебитым крылом и издают пронзительный крик..
Да, цветы на ветру, молятся звёздам и тоскуют по ним.
Слёзы в раю, тоже были частью звёзд и света, как и глаза — нежной частью цветов, а ресницы — частью вечера, в котором мерцал силуэт ангела.

Эрос и пол, в моих странных снах об Эдеме, был подобием трепетно-розовых крыльев, вздымавших души влюблённых — к звёздам.
А здесь, на земле, полу и Эросу, тесно в теле, его крылья изуродованы, как изуродованы комнатные цветы, прижатые к синеве окна; пол кровоточит, у женщин — «розовой зарёй, над холодеющими небесами», как сказал бы Гумилёв, а у мужчин… словно надломили стебель цветка и он истекает бледным соком.
Боже.. какое невыносимо без любимой! Словно осень настала в Эдеме, зябко сердцу.
Хочется завернуться в тёплые крылья любимой и ощутить у своего лица, жаркий, доверчивый трепет крыла.
Хочется.. причаститься розовеющей тайной женского естества, ставшего душой, в любви (и почему я раньше не замечал, что в стихе Гумилёва 'Шестое чувство', есть тайная и самая пронзительная внутренняя рифма образа причастия в первом четверостишии и в первой строке второго четверостишия: божественность женщины..).

Вот с такими мыслями об осени в Эдеме и розовых крыльях любимой, я мастурбировал в безмолвной, как глубокий космос, постели, со слезами на глазах: моё лазурное одеяло было похоже на постеленные и смятые крылья.
Когда крылья намокли в темноте, в смуглом отсвете фонаря, у меня было странное, блаженно-обманчивое ощущение, что то моя кровь, что от неземной тоски по любимой, во время оргазма, сами собой, раскрылись вены на моём запястье, словно синие веточки боли и тоски по любимой, блаженно качнулись и зацвели белым цветом яблони на заре.
На миг, нежно спутав тело и душу, в момент оргазма мне и правда захотелось надрезать себе вену на запястье правой руки, надрезать одной лишь мыслью, но буквально, как если бы мысль была — реальной до боли и нежности: я просто хотел целиком раскрыться навстречу любимой, истекая в тоске и любви по ней, всем своим существом: слезами, бессмертием, спермой, душою, кровью и жизнью..

В этом половодье истечения любви, я ощущал, как из моей груди, тёплых судорог бёдер, пульсации на запястье, словно бы прорастают исполинские, розовеющие крылья и заполняют шелестом густым и светлым, всю спальню, разметавшись по обоям с голубыми цветами, по потолку, задев смуглые цветы люстры и уронив даже с полочки что-то на пол..
Я даже не сразу понял, что это моя кошка уронила что-то на пол: она тоже, лунатик, как и я.
У неё свои карнизы, у меня — свои: кто сказал, что обнажённое сердце, замершее на краю одинокой постели, менее рискует сорваться и погибнуть, нежели лунатик на крыше?

Ах, мой милый фонарь.. помнишь, как я читал тебе стихи?
Я подгадывал время вечером, когда ты должен зажечься, и от моего поцелуя или стиха, твоё сердце зажигалось в груди.
В этом было что-то райское..
От писем и поцелуев моего смуглого ангела, я тоже светился, не меньше чем ты, и быть может, даже освещал своим светом других: люди ведь светятся от любви, и не знают об этом. Светятся буквально, таинственным и ещё не открытым учёными светом, который зримо источали в Эдеме, цветы, облака, деревья и крылья ангелов.
А человек, полюбив, может таким светом согреть даже бесприютные и озябшие души вещей: простой чашке с чаем, или поднятому на улице кленовому листку, мы можем подарить счастье..

Чего и говорит, странное свидание выходит у меня.
Так наверное мало кто ждал женщину на свидании: на коленях, разговаривая с фонарём..
Боже мой.. жду звонка в дверь — как выстрела.
Хоть висок подставляй к двери, или грудь: мигом разорвётся, и сразу — в рай, душа.
Любимой откроет нежный и крылатый призрак, и подарит ей лиловый букетик асфоделий, свежих, тёплых, только что сорванных в раю.
Японочка моя, ну что ты дремлешь на подоконнике и виляешь хвостиком? Правильно, любимая тебя называла — форточница. Молись, молись вместе со мной о нашем смуглом ангеле! Нам без неё не жить..
Вот, лифт тронулся.
Может, это она?

У кошек есть дар угадывать, когда в лифте едет тот, кого они любят.
Бывало, любимой ещё нет. Я и кошка — ждём её, тоскуем, грустно переглядываемся.
Сижу на диване и смотрю на кошку, словно экстрасенс, заглядывающий в хрустальный, дымчатый шар, в котором мерцает грядущее: мне жизненно важно выгадать у будущего даже пару мгновений ощущения любимой, словно она, милая, лишь тенью звука лифта, но будет рядом со мной.
Кошка навострила ушки. Бежит к двери — лифт тронулся!
Тронулся и я! Бегу за кошкой, едва не падая на повороте.
Она сладко потягивается, подходя к двери, как бы кланяется хозяйке милой.
Я тоже потягиваюсь, почёсывая ушибленное плечо, и мне блаженно кажется, крылья у меня за плечами, тоже, светло потягиваются, кланяются моему смуглому ангелу..
Я и кошка — нежная свита: мы встречаем нашу царицу!

Но иногда кошка ошибалась.
Лифт останавливался этажом выше.
Кошка, с лёгким стыдом смотрела на меня, смотрела как на дурачка, по кошачьи переводя вину с себя, на меня: мол, она невиновна, она просто сидит у двери и умывается.
А я? Что делаю я? Зачем я бежал к двери, если любимой нет? Я же не идиот, радостно бежать к двери, когда никто не приходит? (хотя это похоже на мою жизнь и ожидание писем от любимой, ожидание её.. счастья всей моей жизни).
Итак, что делаю я в этот миг, когда кошка с улыбкой смотрит на меня?
Думая о любимой, я подношу свою правую ладошку к лицу и нежно облизываю её: ладошка, как и я, тоскует по смуглым бёдрам любимой, по её милой груди, чудесным каштановым волосам..
Надо было видеть взгляд кошки в этот момент. Он словно бы говорил: ну кого ты обманываешь, дурачок? Ты же не кошка, а люди так не делают. Или.. ты не совсем человек? Я угадала? Мяуу?

Я не сдавался до последнего: может, моя царица проехала этажом выше? Мало ли. У ангелов так бывает: бессознательный порыв к небесам. Она и остановку на трамвае может проехать..
Да, я ждал до последнего. Садился возле двери на пол, подбирал колени к груди, обнимая их, и ждал.
Кошка смотрела на меня как на дурочка, и её насмешливый и задумчивый взгляд, словно бы говорил: нет, ты точно не человек. Но и не кошка, вроде. Кто ты? Мяяуу?!

Но иногда, я специально бежал к двери, радостно выкрикивая имя моей смуглой царицы.
Кошка, не менее радостно и чуточку перепуганная (быть может она думала, что начался конец света и мы бежим спасаться. Мне кажется, кошки всегда готовы к концу света, и даже ждут его.. даже когда спят, а ушки щурятся и посматривают за безумным миром), бежала вместе со мной (я снова ушибал плечо на повороте).
Мы стояли возле молчаливой двери, и я ей говорил с улыбкой (дуэль двух экстрасенсов в конце времён!) — ну что, ловко я тебя провёл? Никого нету!!
Кошка сидела на коврике возле двери, облизывала белую лапку и поглядывала на меня как на идиота.
Мне было стыдно…

Не помню.. у любимой есть ключи? Или она позвонит?
А если.. вор будет открывать дверь?
Милый.. он не знает, в какой ад проникнет.
Я и кошка, радостно выбежим его встречать с цветами, как два сумасшедших.
Вот он удивится..
Стою на коленях посреди комнаты, молюсь. Жду любимую. Кажется, я жду её века..
За окном проносятся японская речь, звуки мечей, рычание тигра в джунглях, французская речь, выстрелы пушек, дирижабли куда-то летят, доносятся испанские слова и звуки корриды..
Или это просто кто-то сделал телевизор громче и листает каналы, летят облака за окном… не важно. Я жду моего смуглого ангела: века. И прожду ещё 1000 лет, если будет нужно. На коленях, посреди вечера мира. Мне нет жизни без неё.
Звонок… ну вот, началось. Сейчас всё решится. Моя жизнь, решится.
Чувствую блаженное натяжение тёмных веков за плечами, словно намокшие крылья, волочащиеся по земле..

- Здраствуй, любимая.

- Здраствуй, Саш.
Ты какой-то странный, взъерошенный. Словно нашкодничал и робко улыбаешься.
Вы оба вышли меня встречать… как раньше. Мило и грустно..

- Чай будешь? Я купил твоё любимое черничное печенье. Испанское.
Чудесно выглядишь. Впрочем, как всегда. Проходи в зал..

……………………………..

- Саш, а ты уже с кем-то встречаешься?
Быстро ты.. А может так и надо. Новая жизнь.

- Почему ты так решила? У меня никого нет и быть не может.
Я люблю одну тебя и умру с именем твоим на устах.
Посмотри на мою… нашу, постель. Там твои письма. Я их переписал с телефона.
Я сплю с твоими письмами, любимая, даже днём не застилая постель.
Ещё.. с фонарём сплю.

- С кем??

- Ну, с фонарём. Ты знаешь. (виновато, как школьник у доски, киваю на окно).

- А, тот самый фонарь..
Я его любила.
Когда мы ссорились, я оставляла на нём послания тебе: всего пару слов карандашом, нежных и грустных, или на азбуке Морзе что-то, или строчку стиха Гумилёва.
Однажды, утром, пью чай, смотрю в окно, а ты.. стоишь у фонаря, с букетиком моих любимых розовых и белых флоксов, как нежный лунатик, и целуешь фонарь, словно пришёл к нему на свидание.
Это я знала, что ты встал пораньше, купил цветы и идёшь ко мне мириться, и целуешь написанную мной строчку, а если бы тебя кто-то увидел в этот миг из другого окошка, то подумал бы, что ты.. дурачок.
Саш, я видела в ванной, в корзиночке мусорной, использованные прокладки.

- Любимая! Нет никакой женщины у меня! Клянусь!
Это.. не женские прокладки, точнее, женские, но не женские…

- Саш, ты не выпил? Что ты несёшь? Когда ты врёшь, у тебя голос чеширски дрожит и уши краснеют.
Сказал бы правду. Я же всё понимаю. Это нормально.
Правда.. ты говорил и говоришь до сих пор, что любишь меня навсегда, и можешь любить только меня в целом мире.
И тут.. женщина, другая.
Грустно, когда слова с делом расходятся.
Так в аду, душа словно медленно отслаивается от тела.
Или наоборот.
Может в этом и есть всё отличие между адом и раем..

- Я не вру, любимая! Хочешь, на колени встану! Вот, смотри! Я люблю одну тебя! У меня никого нет в целом мире, кроме тебя!

- А прокладки?

- Это.. это… мои, прокладки.

- Что?? Что за чепуху ты несёшь, Саш? Что значит, твои?
И встань уже с колен. Кстати, почему у тебя рука перевязана?
Снова порезался? Вечно тебе неймётся, непоседа мой.
Страшно тебя оставлять одного надолго. Как ребёнок, ей богу.

- Это моя кровь на прокладках, любимая..

- Что значит, твоя?

- Видишь, на стене, вместо картины Уотерхауса — Душа розы, висит календарик?
Я распечатал его на фоне картины Эдварда Пойнтера — Видение Эндимиона.
Это календарик твоих месячных, в рамке, каштанового цвета, цвета твоих милых волос.
Понимаешь? Я просто не могу жить без тебя. Некуда и нечем жить без тебя.
Вот я и живу по твоему календарику: если глянуть на негу сбоку, можно заметить призрачные, как лепестки асфоделий в раю, отпечатки моих губ.
Когда наступает срок твоих месячных, у меня наступает праздник.
Я даже заказываю салют, напротив твоего дома. Ты видела его?

- Ввидела.. я думала, там что-то празднуют. Каждый месяц. Боже мой, Саша…

- В первый день твоих месячных, я покупаю розу и иду за прокладками в аптеку, и почему-то читаю вслух стих Блока: ночь, улица, фонарь, аптека..
Спрашиваю прокладку на 3 капельки. Потому мечтательно смотрю на потолок и с улыбкой говорю, с каким-то упоением азарта в казино, когда ставят последние деньги на зеро: эх, давайте лучше на 5! ночные!
Аптекарша мило улыбается мне, я ей дарю розу, и она улыбается ещё больше, почти цветёт, ничего не понимая..
Радостный, словно выиграл миллиард, иду возле зажжённых фонарей и напеваю песенку из твоего любимого фильма «Завтрак у Тиффани» (Одри Хепбёрн чем-то на тебя похожа.. именно она — на тебя, потому что сравнивают с оригиналом и подлинной красотой) — Мой черничный друг, когда-нибудь я последую за тобой.. 
Ты улыбаешься, милая?

- Я просто начала забывать, какой ты у меня… нежный дурачок.
Присяду на диван. Ты садишься у моих ног, на пол? Как раньше..
И что же было дальше, Саш? Рассказывай.

- Дальше.. была жизнь без тебя. Подобие жизни.
Я ночью ложился в постель и надрезал запястье. Прикладывал прокладку к порезу.
Мне нравственно становилось как-то легче от этого: наша постель, фонарь за окном светит, прокладка тихо намокает кровью, словно письмо — чернилами.
Такое всё родное, уютное, словно мы и не расставались и лежим вместе.
Да и приятно было потом, в ванной, увидеть в голубой корзиночке использованные прокладки, словно мы и правда, вместе, и ты просто вышла в магазин..
Порой открою дверь в ванную, увижу прокладочки, и замру, опущусь на колени и тихо заплачу, закрыл ладонями лицо..

- Боже мой.. Саш, тебя и правда нельзя оставлять одного. Дурачок ты мой. Дай я тебя обниму..

- Помнишь, ты говорила, что самое страшное в любви, не не когда тебя не любят, а когда — разлюбили.
Фактически, человек переживает наяву опыт загробных мытарств: любимый человек отдаляется от него, словно душа — от тела, и он понимает, что он — вне души, вне бессмертия, рая и даже мира.
И такой тёмный холодок сжимает его озябшее сердце..
Ты меня ведь не совсем разлюбила, милая?
То, как мы любили… не может же всё это стать ничем? Если сжечь все стихи Гумилёва, или картину Уотерхауса… их красота не исчезнет из вечности, но лишь затаится в душах ангелов, вечерней травы и дождя на заре..

- Ты весь дрожишь, любимый, успокойся, прошу тебя..

- Как? Как ты меня назвала?

- Любимый..
Знаешь, у меня недавно была бессонница.
Я стояла у окна, смотрела на звёзды и думала о нас.
На горизонте, огоньки ночного города сливались со звёздами, и где-то там, вдалеке, горел твой фонарь и окошко, и я толком не знала, где фонарь, окошко, а где звёзды.
Помнишь, мы как-то ночью, после жаркого секса после ссоры, лежали в постели и говорили о жизни на далёких звёздах, о возможности сигнала с этих звёзд…
Я лежала у тебя на груди и говорила, что шанс поймать такой сигнал — один, на несколько миллиардов в квадрате.
Такой же шанс увидеть в мире ангела или божье чудо.
А между тем.. божьи чудеса часто видят дети.
И у меня сердце вдруг сжалось таким холодком.. ощущение, похоже на смерть, словно я тебя теряю.
Понимаешь? Теряю тебя, навсегда, кого я так безумно любила. Любила навсегда..
И в этот момент, сердце, так сладостно и тепло стукнуло под грудью, словно ребёночек — ножкой.
Я улыбнулась, и приложила руку к сердцу, как к нашему ребёночку и с такой нежностью подумала о тебе, о нашей неземной любви, которая похожа на божье чудо: за всю мою жизнь, меня никто, никто не любил так, как ты.
И мне подумалось: а может у нас есть надежда.
Вот это звёздное «один из миллиардов», сбудется легко и блаженно в любой миг, словно ангел войдёт в тёмную комнату жизни и включит свет и всё-всё станет понятно и не будет больше боли и слёз, и что-то неземное, о чём мечтают люди по всему миру, в самых разных веках, просияет и коснётся земли: это наша любовь.
Поцелуй меня, любимый.
Дай мне своё запястье, я хочу поцеловать его.
Я люблю тебя. Слышишь? Люблю..
Кошка лизнула мне ногу.. Фонарь ласково светит в окно.
Милые вы мои… Люблю вас.

Эдвард Пойнтер - Видение Эндимиона