О любви (исповедь)

Это было недавно. Мы сидели в уютной комнатке с приглушенным светом. Свет — шёпотом.
И сердца — шёпотом. В комнате, несколько человек: 3 парня и 4 девушки.
В нашем неспешном разговоре было что-то тургеневское, в своём неспешном, дремлющем уюте.
Даже вещи словно бы нежно дремали, как ночные цветы, благоухая безмолвием.
Я с улыбкой заметил, как моя правая рука на столе, возле бокала с вином, слегка вздрагивает, словно раненый солнечный зайчик.
Зайчик дрожал в луче её голоса. Голос погас и моя рука исчезла. Зайчик перебрался ко мне поближе, приласкался к груди и замер.
Женский голос говорил о кошмарном явлении: насилии над женщиной.
Тургеневский вечер оживился.
Подруги возмущались, вспоминали разные случаи из жизни.
Парни, благородно говорили, что ударить женщину, может только чудовище, мерзавец и трус.

Их голоса так ласково и гармонично шелестели, как вечерняя трава на ветру, словно кто-то незримый, погладил её печаль.
Голоса и правда словно бы шелестели. У голосов есть свои тайные пейзажи, и даже времена года.
Сейчас, в комнатке ночной, они чудесно шелестели посреди зимы, то зелёной, лицевой стороной, мужской, то лунной, серебристой — женской.
Я даже слегка протянул руку, чтобы погладить эти милые голоса..
Подруга, в кресле напротив, взглянула на меня и с улыбкой сказала: Саш.. ты что так притих? Только не говори, что ты бил женщину.
Не поверю. Ты и мышонка не обидишь. Легче представить Цветаеву на охоте на лошади с дробовиком.
Боже мой.. у тебя слёзы заблестели на ресницах.
Неужели я угадала?? Не верю! Ну не молчи, скажи хоть что-то!

Все смолкли и слушали нас. Трава в комнате, затихла в безветрии. Цветы вещей источали тихое благоухание безмолвия.
В траве, словно бы сидели я и подруга, держась за руки.
Первые мои слова изумили всех: я недавно… избил женщину, до крови.
Она лежала в бесчувствии, изувеченная, а я.. продолжал её бить.
Это продолжалось долго, бессмысленно долго, как в злом кошмарном сне.
Когда я пришёл в себя.. мои руки были в крови.
Женщина лежала без движения, на полу.

Боже мой! Какая беспредельная тишина воцарилась в комнате!
Говорят, в колодце, в тёмной воде, даже днём, можно увидеть лёгкие и прозрачные звёзды.
А тут, казалось, я слышал далёкие крики в своей душе.
Я слышал свою душу. Я впервые, целиком слышал свою душу! Это может свести с ума..
Тишина в комнате словно озябла.
Тишина словно бы медленно разливалась из-под тела женщины, как кровь, касаясь моих ног и дрожащего солнечного (лунного?) зайчика на полу.
Я закрыл лицо руками и вышел, ясно, почти физически ощущая, как за мной, на полу, оставались алые следы тишины: сердцебиение шагов.
Зашёл в ванную, умыться холодной водой.
Глянул на своё лицо в зеркало и.. вскрикнул слегка: оно тоже было в крови.
Это была кровь самой прекрасной и нежной женщины. Кровь ангела..
И мне никогда уже её не смыть.

У подруги, слёзы проступили на глазах и в голосе.
Тихо коснувшись моей руки, она промолвила: Саша! Прекрати! Я не верю тебе! Ты это нарочно! Нарочно!!
Этого.. этого просто не может быть! Ты не такой!

- Такой, и даже хуже (обвёл кротким, пристыженным взглядом изумлённых друзей.
Парни сидели шокированные, переглядываясь. Благородные.. куда мне до них.
Я отпил из чужого бокала красное вино и продолжил.

Это было в раю.. когда я и любимая были вместе.
После ссоры, у меня было по утрам молитвенное состояние умиления и нежности.
В самом слове — умиление, есть что-то от молитвы.
Я просыпался раньше неё и с наслаждением смотрел на неё, милую, спящую.
Душа смотрела из-за слегка сомкнутых ресниц, совсем как охотник, Тургенев в раю, спрятавшийся в лучезарных кустах (которые на самом деле — крылья ангелов).
Я мог слегка тронуть носик любимой, и улыбнуться. Я знал, что мне за это ничего не будет.
И почему в ссоре нельзя тронуть носик и помириться? Хотя бы свой..
Да что там носик! Пока любимая спала, наша постель словно бы зарастала алыми цветами и любимая в них нежно пропадала совсем: я просто тихо покрывал всю её, поцелуями.
Иногда, я видел, что любимая слегка улыбается во сне сомкнутыми глазами. Боже мой.. что какая земная чепуха улыбка Джоконды, по сравнению с невесомостью и чудом улыбки любимой женщины во сне, к тому же, улыбки одними глазами! Милая.. она, как и я, давно уже проснулась и покорно принимала цветы моего прощения. А цветов было много. Очень.

И всё же, чаще любимая не просыпалась от моих поцелуев. Но когда это происходило, и она открывала глаза, я снова прятался в засаду своих смежённых ресниц. Я смутно видел, как любимая некоторое время, словно ангел лиловый (её пижамка), стояла надо мной, что-то улыбчиво шептала (казалось, что самый воздух нежно улыбается надо мной и прощает нас, как ангел) и шла в ванную.
Я оставался в постели один. Выходил из-за своего убежища: открывал ресницы, и с наслаждением, почти молитвенным, приникал лицом, губами, руками, к тёплому следу в постели, где лежала любимая.
Гладил его, со слезами на глазах, шептал самые нежные слова.. и тихо шёл к любимой,  ванную.

Словно верный зверёныш Эдема, садился у двери в ванную, скрёбся робко и молил впустить.
Читал ей стихи через дверь и целовал дверь.
Любимая прощала меня и впускала в рай: это была моя Нарния прощения.
Дверь светло открывалась, с элегантностью расправляемого крыла ангела.
Я благоговейно стоял на коленях. Мой смуглый ангел, в чудесных белых трусиках, стоял передо мной и робко улыбался, ласково гладя моё лицо, на уровне её солнечного сплетения.
Боже мой..  не думаю, что в раю, есть более нежное гостеприимство.

Ещё пару дней после этого, я был в кротком умилении.
Я не мог ни на миг расстаться с любимой.
Когда утром она шла в туалет в своей лиловой пижамке, я шёл за ней.
Она сидела, смущённая, милая, нежно зардевшаяся, словно нимфа, спрятавшаяся от Пана, став сиренью, а я сидел возле неё, положив на её колени, свою голову, целуя колени и гладя их, а в это время, где-то рядом, блаженно-рядом, улыбчиво и весело журчал ручеёк, словно в мифе об Аретузе.
Боже мой.. как бесконечно легко и блаженно просить прощения, если любимый человек, рядом!
Но если вы на время разлучены, в разных городах и физически чувствуете боль расстояния, ложь расстояния (все эти города между вам, леса, реки, люди и мчащиеся в рай или ад, поезда и машины, словно бы режут вас по живому, дробя боль пространства: в такие дни мне часто снилось, как я пешком иду к любимой, сквозь бессмысленные и дремучие леса, реки, овраги и мрачные, опустевшие города. Моё тело было изранено от веток, я чувствовал дрожание каждой веточки, как боль о нас, даже потом, когда я просыпался, я ощущал дрожь такой веточки (кленовой, сирени..) где-то в далёком лесу или парке, как зябкую боль о любимой и мне хотелось поехать в этот далёкий парк или лес и поцеловать эту одинокую веточку, припав на колени перед ней).

Акустика ссоры на расстоянии, похожа на пейзаж далёкой и мрачной планеты: от малейшего слова, может обрушиться скала или треснуть земля под ногами.
Странным образом, расстояние, лишь обостряет настоящую любовь, единение душ и.. обостряет боль.
Расстояние, словно ангел, растушёвывает душу и тело, мучительно-нежно смешивая их: словно в Эдеме, тело, вновь становится — словом, а душа занимает место тела… душа теряет привычную гравитацию жизни, защиту, и становится предельно уязвима и обнажена, и простое слово или молчание, могут убить человека, т.к. некуда отступить или заслониться: тело прозрачно..

Боль расстояния становится как бы пятым временем года, обнажая багряную лиственность сердцебиений.
Мне иногда снятся странные сны: на далёкой планете, наилегчайшей и робкой, как душа ребёнка, атмосфере, настаёт осень (она там случается раз в 100 лет), и алая листва не опадает на землю, а невесомо поднимается в воздух, и, преодолевая гравитацию, тихо относится в космос, как стайка перелётных птиц.
Так и сердцебиения наши, словно бы улетали друг к другу.
Мы прорастали друг в друга.
Нам на расстоянии снились одни и те же сны, и мы утром, в письмах или по телефону, с улыбками и без удивления, рассказывали то, что нам снилось.
Иной раз она замолкала и я ласково продолжал её сон. Это было так невесомо и нежно.. словно она засыпала в зале, на диване, как в детстве, и я брал её на руки и относил в спальню, лёгкую, милую.
Мне казалось, что крылья тепло растут у меня из груди..

Доходило до мистики.
Я пил вино, а она, в другом городе, трезвая, писала мне совершенно пьяные от счастья письма.
Когда у неё были месячные, у меня начинались сильные боли внизу живота, в пояснице. Болела голова..
Я принимал горячую ванну. Шёл в постель, и, накрывшись пледом, приняв обезболивающее, просто лежал и гладил фотографию моего смуглого ангела в зелёной футболочке.
Как бывает у влюблённых в разлуке, я мастурбировал, думая о моём ангеле.
Я вообще в аду разлуки понял, что мастурбация, это смутное припоминание сердцем, что тело — тоже, душа, что в раю, тело было душой.
Да, сердце сладостно припоминает, что телом можно тоже нежно думать о любимой.
Я мастурбировал, а мой смуглый ангел, в другом городе отдыхал с друзьями в кафе и у него нежно краснели шея, щёчки.
Учащалось сердцебиение, и тёплые, сладостные волны расходились по телу, словно ребёнок нагнулся в колодец и бросил в стройные сумерки тихой воды, камушек, и вода вдруг ожила и заулыбалась чеширски, посверком разводных кругов, невесомо касающихся разом, и тайны звёзд и улыбающегося сердца ребёнка.
Друзья в кафе смотрели на моего смуглого ангела с бокальчиком красного вина, и нежно, недоумевающе улыбались ей, не понимая что с ней происходит.
Кто-нибудь в шутку спрашивал: что ты себе заказала? Можно и мне того же?

Даже в письмах наших, мы нежно прорастали друг в друга: от избытка чувства и скорости мысли, у любимой часто пропадали окончания слов и даже целые слова, т.к. она бессознательно понимала, что мы с ней — одно, и словно бы падала в меня спиной слов, души, зная, что я её подхвачу.
В этом было какое то нежное обещание бессмертия.
Мне нравилось андрогинное преображение её слов, когда она порой писала мне: я тебе вчера говорил.. я хотел тебе позвонить..
Что слова? Они так медленны, как пространство между влюблёнными. А чувства словно движутся на сверхсветовых скоростях.
Слово ещё нежно и светло дрожало под её пальцами, не отправленное ко мне, но её душа уже побывав у меня, в моей душе, вернулась к ней и слово отразило это эйнштейновую относительность времени, наполнившись грядущим, как капля дождя утром — светом зари: мы уже были вместе, блаженно вместе под её пальцами в письме.
Было в её словах и нежное эхо моего грядущего: ибо я скучал по ней и хотел ей звонить.

А у меня в письмах появлялись женские окончания: наши голоса тепло сплетались, словно пальцы в постели..
Белоснежные письма, были нашей постелью..

- Саша.. я не верю, не верю! Разве можно, так трепетно любя, избить женщину?
Это твоё очередное арлекинство? Я угадала?
Ты просто хочешь нас шокировать, да? Вот сейчас ты улыбнёшься и скажешь, что всё это неправда..
Умоляю тебя, скажи, что всё это неправда, иначе.. иначе.. я не смогу больше верить людям!
Это всё равно что узнать, что любимый тобой писатель, или друг — маньяки.
Что бы ты делал, если бы узнал.. что Достоевский, Пушкин, Цветаева, были маньяками, убивающими по ночам детей?
Это же невозможно пережить.. ты так глубоко и навечно впустил их в душу, что они стали частью тебя, частью света в тебе.
Это всё равно что ты сам убивал бы.. от этого можно покончить с собой!
Прошу тебя, не молчи, скажи, скажи что всё это не правда!

- К сожалению, это правда..
Что притихли? С недоумевающей жалостью смотрите на меня.
А вот он.. даже уже с лёгким презрением.
Ну конечно, вы то никогда не били женщин, никому не причиняли боль..
Хотя и про вас можно многое сказать.
Неужели вы думаете, что изувечить можно лишь тело?
Мы как-то преступно привыкли видеть и ощущать лишь то, что видим.
А чего не видим, того словно бы и нет: истина, бог, любовь.. боль близкого человека, животного, не важно.
Помню, как в детстве, когда я гостил в деревне, дедушка сказал с улыбкой доброй: нужно зарезать барашка. И потом в город заберёте, останется много.
Мне было лет 8. я был в ужасе. Я рыдал: как так? Мы приехали в гости к бабушке и дедушке.. и из за нас, оборвётся жизнь живого существа?
Это так же безумно, как если бы пошёл за хлебом, и где-то в Индии из-за этого умер человек или стая китов выбросилась на берег океана.
Казнь была назначена на утро.

Поздним вечером, словно вор, в своём доме, вор-лунатик, я пробрался, почти раздетый, лёгкий, как призрак в футболочке белой, к сараю, и.. обняв несчастного барашка, как мало кого обнимал в своей жизни, сказал ему жарким шёпотом: всё будет хорошо, не переживай, ты не умрёшь, мы будем счастливы..
Я говорил это, стоя на коленях перед слегка удивлённым барашком (и не менее удивлёнными овечками), говорил это почти с интонацией.. Ромео, задумавшего побег со своей возлюбленной.
Я его освободил, открыл калиточку и вывел в лесок, который был у нас на задах.
Да, я спас жизнь этого несчастного барашка. Он теперь будет свободным, как птицы небесные.
О нём быть может пойдут легенды в деревне, как о Жане Вальжане.
Я возвращался домой, совершенно счастливый, и засыпал с улыбкой, обнимая подушку, как ангела, думая: вот дедушка и все все все, удивятся пропаже барашка!
Проснулся я утром, и, радостно потягиваясь на крылечке с чашечкой горячего чая (сладко потягивался и самый пар чая), вдруг замер и чуть ли не вскрикнул: барашек беззаботно щипал травку возле сарая.
В тот день у меня случился нервный припадок. Я искренне считал барашка — самоубийцей. А себя.. чуточку убийцей, который не всё сделал, чтобы друг не делал того, что задумал.
С той поры я стал вегетарианцем.
Я искренне не понимал, почему все мои родственники, так рады в тот день. Мне хотелось сойти с ума. Убежать сердцем и умом из этого мира.

Мы живём в мире не Христа, а Фомы: нам нужно вложить персты в раны истины и боли, чтобы почувствовать их, увидеть.
Вот мы идём по улице и видим парня в крови. И проходим мимо. Все проходят мимо него.
Он придёт домой, посидит некоторое время в спальне, в сумерках, смотря в одну точку на стене, и покончит с собой.
Мы просто не видим его крови, крови души, судьбы, и порой даже улыбаемся ему… как безумные.
Да.. я физически не избивал моего смуглого ангела. Но это ничего не меняет.
Порой можно и словом убить.
Я всего один раз в жизни дрался с девушкой. И то.. как нежный арлекин.
Это было в студенческие годы. Она была моей близкой подругой. Мы выпили в компании, и захотелось подурачиться. У ней дома были перчатки боксёрские.
Слово за слово.. мы вроде вспомнили средневековые, в Италии, процессы между мужем и женой.
Иногда, если кто-то из супругов обвинял другого, и не желая развода, супруги должны были.. выяснить отношения в битве.
Но что бы уравновесить силы.. мужчину закапывали по пояс в яму, и давали ему палку.
Женщине тоже давали палку, или даже меч, и начиналась битва, довольно забавная, но иногда жуткая.
Я и подруга, надели перчатки. Но чтобы уравновесить силы.. её подруги привязали верёвкой к телу, мою правую руку.

Началась битва.. довольно милая, и болезненная для меня. Я смеялся и закрывался одной рукой и так и не сделал ни одного удара.
У меня нежная душа. Я не то что грубого слова никогда не сказал любимой женщине, или другу, но и в мыслях даже не могу сказать о них о ничего плохого, наедине с собой.
Про то что бы ударить кого-то.. только с мужчинами дрался, и то, потом переживал сильно.
Однажды подрался с парнем, он с разбитым лицом сидел на асфальте, а у меня словно вся душа была изувечена.
Я подошёл к нему, склонился.. мне было стыдно, что у меня лицо не пострадало, а он весь изранен.
Просил у него прощения, а он так странно смотрел на меня, с такой.. улыбкой нежной, детской. Никогда её не забуду.

Да, я не избивал физически моего ангела, и не говорил ему грубых, жестоки слов, какие часто слетают с наших уст в пылу ссоры.
Но.. можно ведь и молчанием изувечить человека.
И что с того, что мне было нечеловечески больно, и что я молчал не из-за простой гордости? Я буквально не мог дышать и ходить от боли.
О, мой ангел не виноват в этом. Жизнь виновата и ад расстояния между нами.
Какие бы слова она мне не сказала, если бы мы были вместе.. я бы смог вынести всё, просто обняв её и припав к её милым коленям, но расстояние создаёт акустику ада, и слова, движения души, иной раз совсем неприметные, могут не то что убить, но разрушить мир, как при землетрясении: я мысленно, душой, бросаюсь к милым ногам любимой… но душа словно напарывается на осколки тьмы и вечного безмолвия космоса.
Для меня до сих пор нравственная загадка, почему мы можем рыдать от того, что где-то в Индии произошло землетрясение и погибло много детей.. но совершенно равнодушно узнаём о землетрясении где-то в 16 веке в Португалии.
Хотя для нас и те и те люди, равно удалены и мы их никогда не увидим.
Тут какая то тайна ада расстояния. Космический холод безмолвия равно полыхает и между землёй и звездой, и между прошлыми веками и между разлучёнными влюблёнными, которые задыхаются друг без друга и по ночам ворочаются на подушке в бреду.. словно подушка — скафандр, покрытый паутинками трещин: пальцы, искривлённые болью тоски..

И на смертном одре не забуду, как моя любимая лежала изувеченная на полу в другом городе…  она прислала мне фотографию свою, из детства, и словно бы прошептала из последних сил: милый… посмотри в карие глаза этой девочки.
Не делай ей больно, она любит тебя.. не убивай её.. нас.
Я не знаю как мне описать то, что я почувствовал. Гамлетовский вопрос: быть или не быть, кажется после этого таким нелепым и детским.
А как быть мне, жить мне Тут, после этого, после той боли, что я причинил моему ангелу?
Словно её душа, умирая, прилетела ко мне в образе ребёнка.
Боже мой! Лицо ангела на моих ладонях! и я.. чудовище, изувечил ребёнка! Ангела!!
Как возможно, чтобы из этих милых глазок, шли слёзы?

Господи.. почему мы забываем, что в каждом живом существе, заключён ребёнок и раненый ангел?
Когда мы влюблены, мы смутно помним это сердцем, и тогда нам жалко даже сирень оборвать.
Кто-то сорвёт, и пойдёт с улыбкой, а тебя.. слёзы, словно в тёмной подворотне, тебе саданули ножом под ребро.
И ты стоишь посреди улицы и плачешь, бог знает почему, закрыв ладонями лицо.
Подойдёшь к сирени, поцелуешь её, погладишь..
Наши чувства, тоже обрывает кто-то неведомый в мире..

Я суицидник по натуре. В хорошем смысле. В том смысле, что как у поэта нет души, души для себя — его душа мерцает там, где страдают люди, животные, истина, где радуются мгновения, словно голубая трава в раю, так и для некоторых людей с повышенной эмпатией и бескожестью души, есть этот почти дионистический момент умирания, снова и снова, в душе ли, в судьбе, в любви.
Попытки самоубийства вообще похожи на спиритуалистическую мастурбацию.
Как и при мастурбации, рядом с запястьем, тоже тепло течёт твоя плоть, белая, правда.
Некоторые птицы становятся белыми зимой. Моя кровь зимой, в тоске любви, стала белой и мудрой как птица: птица выпорхнула у меня из под запястья.. словно я волшебник.
Душа выпорхнула.. тысячи бабочек выпорхнули.
Не знаю почему я прерывал суицид. Есть в этом что-то от огляда Орфея. Я думал о любимой и мысль о ней возвращала меня к жизни, потому что она — моя жизнь.
Я сидел в ванне, словно в лодке Харона, моё сознание вечерело, сквозь потолок накрапывали прохладные звёзды.
Моя ванна тихо въезжала в ласковый и упругий шелест камышей на том берегу Леты.
Я вставал в ванне, из запястья капало в воду. Я был похож на прекрасный осенний клён, роняющий багрянец листвы.
Вплавь, я возвращался обратно, к любимой..

Не так давно, моя арлекинская природа не удержалась, и я, порезав запястье на левой руке… стал мастурбировать в ванне.
Жутко и как-то.. блаженно-прекрасно было видеть, как моё запястье и член, одновременно истекают плотью, душою, болью, счастьем, жизнью, мыслями о любимой.. словно спешат на перегонки в рай.
Но вот, я словно дошёл до какой-то черты.
Мои суицидальные порывы, синестетически преобразовалось в любовное томление, в таинственный вид телепатического мазохизма, т.к. я и любимая — суть одно целое. И поскольку моя жизнь — это ад, мне нужно оградить от него, моего ангела, даже если она будет считать меня чудовищем.
Господи.. это и правда, похоже на бред: я сражаюсь с чудовищем моей изувеченной судьбы, жизни, желая по рыцарски защитить моего ангела от ада; чудовище увечит меня, я раню чудовище.. а в этот момент, мой смуглый ангел в другом городе, падает в обморок где-то в парке, или получает раны души и тела.

Огни ночных городов сливаются на горизонте со звёздами.
Любимая живёт в другом городе, где-то в созвездии Веги.
Где живу я? Не знаю. Я затерян среди звёзд.
Мы лежим в постели, в одной, но в разных городах.
Мой голос лежит в постели с любимой.
Голос на её ладошке..
И её милый голосок, на моей ладошке.
Но это голоса прошлого. Призраки голосов.
Мы лежим и спим с призраками.
Это голоса нашего счастья..

Когда это было? год назад? 600 лет назад?
Словно ласточка по весне, из моей груди вылетает письмо от моего ангела: ещё одно, и ещё..
А я молчу. Любимая сходит с ума. Пишет жестокие слова, нежные слова. Пишет душу и жизнь. Все времена года в словах. Времена слов.
Она, милая, думает, что я хладнокровно и гордо смотрю на её страдание свысока..
А я лежу где-то на далёкой, богом забытой планете и тихо плачу.
Вот, грудь моя засветилась. Снова вылетела ласточка..
Моя спальня населена ласточками. Весна на обоях, внахлёст счастья и рая.

В моей руке — лезвие. Она так нежно блестит и напоминает мне перо, каким в старину писали поэты..
Но я знаю, что я не убью себя. Я — Кириллов любви, тот самый, из Бесов Достоевского, который хотел покончить с собой, доказав высшую волю, свободу, от бога. Что бы в смерти.. стать богом.
А я хотел умереть и стать.. любовью, и ласточками, весенним дождём замерцать у ночного окошка любимой, сиренью зацвести у её подъезда.
Она бы вышла на улицу.. а я, ласковым дождём, поцеловал бы её в шею, как раньше бывало, после ссоры.
Это так просто: если наша любовь — вечна, если мы любили друг друга, когда ещё не родились, когда были сиренью и дождём, ласточками, и будем вместе в раю, где нет времени, и наши мысли о любви и друг друге, порхают там ласточками над веками.. то не страшно умереть, не страшно убить на время любовь: она возродится весной, с новой силой.

Мне нравится осознавать, что я, когда буду умирать, в молодости, или нет, не важно, мои губы будут шептать имя любимой. Одно её милое имя.
Я верю, что в момент смерти, произнесённые слова и чувства, искривляют пространство и время так, как не снилось и Эйнштейну: так искривляется свет у поверхности массивных звёзд.
Такие слова придают путь души — в вечности, освещая её в веках. На одре смерти, всё ложное сбрасывается, как ненужная листва, и остаётся только самое главное и вечное, как лазурь, шелестящая в осенней, обнажённой листве.
Кто знает.. быть может, дрожь веточки сирени где-то в 14 веке на острове Авиньон, где Петрарка впервые увидел Лауру, возле церкви и тихой реки, повторяет силуэт моих губ, шепчущих имя любимой в момент смерти?
Быть может и все мои попытки суицида… и моя спиритуалистическая мастурбация в ванной, с мыслями о любимой, это изобретённая мной машина времени?
Да, со стороны это выглядит безумно и смешно: путешественник во времени мастурбирует в ванне и режет себе запястье..
Но на самом деле, быть может путешествия во времени, они именно такие. У каждого свои.

Я лежал в мягких сумерках комнаты, где-то в созвездии Лиры, и надо мной чертили свои разводные круги, как от камушка, брошенного в колодец, ангелы и ласточки.
Я молчал и не отвечал любимой. Лишь слёзы тихо текли по щекам.
А в это время, любимая лежала в постели, где-то в созвездии Вега и её сердце разрывалось от боли моего молчания, как стеклянную бутылочку с водой равно разрывает, если она в морозилке или в открытом космосе.
Боже мой.. мне иногда снится всё один и тот же сон: я выхожу в открытый космос в скафандре.. с томиком Тютчева. А в нём, вместо закладки, долгожданное письмо от моего ангела.
Ласково выпускаю синий томик из рук, и он, медленно вращаясь, летит к звёздам, словно сердце моё: silentium..
Не выдерживаю разлуки с письмом, так и непрочитанным, и, словно нить Ариадны, режу трос и отправляюсь вслед за Тютчевым и письмом, к звёздам..

Мой смуглый ангел лежал в своей комнате. Она сходила с ума от боли и молчания. Её комната зарастала травой.
Трава и цветы сирени росли из её плечей, запястий, груди, бёдер, голеней милых..
Она кричала от боли, и сама не слышала себя в космосе комнаты.
Её тело кончилось, а душа, боль, жили и цвели, как лунатики.
Влюблённые лунатики, взявшись за руки, остановились у самого края, грустно улыбаясь.
В кромешной боли молчания в ссоре, есть что-то от посмертных ощущений души.
Я иногда думаю, что я и любимая не можем быть вместе, по разным причинам, и потому души в нас, навеки обнявшиеся в любви и в раю, трепетно и экзистенциально сближаются в наших ссорах, молчаниях, когда сердца и души рвутся на части и рушится мир, как при землетрясении, и души наши израненные, измазанные кровью и болью, тихо, почти без сил прижимаются друг к другу в молчании, молчанием. Наши раны и кровь души — смешиваются так нежно, как не бывает в сексе.
Я точно знаю, что где-то в раю, или в Авиньоне, в этот миг расцветает сирень.

Закончив свою исповедь, я взял со столика бокал с вином, подруги, и сделал глоток.
В комнате была какая-то чеширская тишина, стыдящаяся самой себя. Есть такой дивный цветок — Мимоза стыдливая, которую Перси Шелли воспел в своей прекрасной поэме — Мимоза (Чувствительное растение) — если его коснуться, то он сворачивается, как от боли, и ранит себя, потому что у него маленькие шипы на стебельках.
Парни и девушки, то робко смотрели на меня, боясь задержать на мне взгляд, то робко переглядывались друг с другом, задерживаясь на другу друге чуть дольше.
За тёмным окном шёл тихий снег.
Когда снег порой замирает на миг у окна, он так пронзительно напоминает расцветшую сирень..