Люся (зарисовочка)

Весна, моё любимое время для путешествия во времени.
В мае, прелестны ласковые островки осени: отцветшая сирень.
Её увядшие, карие соцветия трогательно напоминают крупные звёзды в пасмурном, сиреневатом ноябрьском небе.
Почему то все любят цветущую сирень, но равнодушно обходят именно вот такую, отцветшую, звёздчатую.
Мне так её жалко всегда. Часто подхожу и глажу. Аромат, кстати, тоже чудесный: запах воспоминаний и робкой надежды.
А если поцеловать такую сирень.. особенно с закрытыми глазами, то похоже на поцелуй тёплой груди спящей женщины.
Чудесно..
Иногда размечтаешься вот так посреди улицы, целуясь с отцветшей сиренью, а рядом идут прохожие.
А ты словно целуешь у всех на виду женскую грудь..
Стыдно. И как-то блаженно.. как в раю.
А с внутренней стороны двориков, солнце живёт шёпотом, как лунатик. Даже движения теней какие то замедленные и мечтательные. И сирень там ещё не отцвела, так что можно нацеловаться с нею всласть, закрыв глаза: словно сонные и пряные со сна, губы любимой целуешь и нежно подрагивающие веки, открывающиеся совсем по весеннему, как первые робкие лепестки.

Сегодня утром целовался с сиренью, по настоящему, закрыв глаза, думая о чудесном смуглом ангеле.
И вдруг.. за кустом сирени, я услышал ласковый, ищущий голосок старушки, вышедшей из подъезда: Люся..
Открыл глаза. Смущённая сирень, как на свидании, «раскрытом», быстро оправила юбку теней на ветру и сделала вид, что она просто сирень и просто стоит у подъезда.
Снова послышалось: Люся.. Люсенька..
Я огляделся. Никого. Ни души. Сирень делает вид, что слушает синичек и даже улыбается им.
И тут я заметил, что возле подъезда, в паре шагов от сирени, лежит рыжая собака.
Старушка вышла её покормить. Собака, видимо, бездомная.
Меня поразило, как ласково она называла её — Люся.
Было в этом столько одиночества и… озябшей нежности воспоминания. Сам голосок её был как отцветшая сирень, как ноябрьские робкие звёзды в листве.

Мне подумалось, что так быть может звали сестрёнку старушки, или её подругу детства, по которой она тоскует.
Я не решился уйти и стал слушать. Подслушивать нежность и память старушки.
До слёз трогательно. Я улыбнулся.. не знаю, может из-за стыда, что подслушиваю интимный разговор старушки с одиночеством, а может потому, что увидел себя со стороны, в виде русского Пана, затаившегося в кустах сирени. Но нимфа то уже.. старая. Интересно, какая старушка была в молодости? Наверно красавица. И у сирени были свидания у неё, поцелуи. И вот спустя года, я.. в сирени, робко наблюдаю за малейшим движением её души, словно тайный влюблённый.
А может я грустно улыбнулся потому.. что знал, что эта собака — мальчик.
И тут, в меня, стоящего в позе девушки из картины Уотерхауса — Душа розы, накрыли «вьетнамские» флэшбеки.
Точнее — астраханские.
Я был в деревне со старшим братом и кузиной.
Обыкновенная деревенская скука и пекло, так похожая на скуку в аду.
Я и брат сидели на дровах (мне было лет 9) и болтали бог знает о чём.
Напротив нас, был деревенский туалет. Простая кабинка, похожая не то на шкафчик Нарнии, не то на Пепелац (космический корабль) из фильма Кин Дза-Дза.
Туда зашла кузина и.. пропала.
Брат, словно древний Змий в Эдеме, стал искушать меня: Саш, хочешь мы с тобой пойдём в лес, на реку далёкую, посмотрим бобров? (я давно хотел туда пойти, но одному не разрешали).
И шоколадку.. хочешь?

- Разумеется хочу и бобров посмотреть и шоколадку! (почти голоском Евы ответил я).
- Можешь кое что сделать? (улыбка, похожая на «дышащий» хвостик змеи)
- Что? — приветливо прозвучал мой голосок.
- Пойди.. к туалету, и и посмотри в щёлочку, потом мне расскажешь.

Мне стало стыдно. Но брат и бобры продолжали меня искушать.
В конце концов, подумал я, я ведь могу и не смотреть. Просто сделать вид, что смотрю. Закрою глаза и посмотрю веками закрытыми.
Мне тогда казалось это гениальным решением. Да и слишком настаивал брат. Предлагал ещё какие то «сокровища».
Но меня интересовали бобры и речка. В жару и скуке летней, это казалось раем.
Я пошёл к туалету. Возле него, сбоку, рос какой то большой и чудесный куст.
Встал в кусте, нагнулся к щёлочке и блаженно закрыл глаза. Ну всё, думаю: бобры мои..
И вдруг, из доверчивой тьмы Нарнии, раздался взъерошенный, гневный голос кузины: Саша! Подлец!!
Куст задрожал, как живой, как у Овидия он только мог задрожать.
Через пару мгновений оттрылась дверь в Пепелаце и вышла суровая кузины, сверкнув на меня глазами, и убежала с криками в дом.

Мне хотелось провалиться сквозь землю. С кустом. Если бы Пепелац взлетел в небо, я бы не удивился. Так я был подавлен, пристыжен.
Брат улыбался и успокаивал меня… бобрами, которых я чуточку уже возненавидел, и от этого тоже было стыдно: бобры то причём?
Когда я поднимался по ступенькам домой, мимо веранды, на меня сурово смотрели все: дедушка, мама (сострадающий, нежный взгляд) папа, тётя, дядя (он чуточку улыбался).
Хотелось умереть от стыда.
Брата я не выдал. С кузиной позже помирился (она была даже старше брата). Она даже стала более ласкова ко мне, почему-то. Может видела как я убивался из-за этого.

Старушка покормила собачку и ушла в подъезд.
Я вышел из-за куста сирени, подошёл к собачке и робко так, произнёс: Люся..
Как ласково и жалостливо она на меня посмотрела!
Зачем я это произнёс? Сам не знаю. Хотелось наверно словом коснуться чужой памяти, далёкой нежности.
Наверно, этой Люси уже давно нет в живых, или она где-то в другом городе, старенькая старенькая, и давно уже возле сирени, как во времена её молодости, не произносил с доверчивой нежностью её имя: Люся..