Берберы

- Мам, хочешь, я открою тебе секрет? Ты не будешь меня ругать?
- Конечно, хочу. Рассказывай.
- Я была у Ясмины дома… Только не ругайся, не ругайся, все ведь хорошо и ничего там нет страшного. Они очень добрые.
- О, Господи…
- А у них дома совсем темно, как ночью. И женщины нарядные, не в черных балахонах. Они из Сахары приехали в гости. Только вот запах не продохнуть, как будто в сказке, в жизни не должно так пахнуть… Они пили чай, сидя на полу, а столик у них был из чистого золота и на нем, знаешь, узоры вырезанные, и финики, огромные такие, женского рода. И они вовсе не злые, я ничего не поняла, что они говорили, но они улыбались, а самая старая женщина руку подняла вверх и что-то говорила.

Мама неодобрительно относилась к нашей, с сестрой, дружбе с арабской девочкой. Спасало лишь то, что у девочки была русская мама, Людмила и Ясмина говорила на русском, хоть и не без акцента. Сейчас я отчетливо помню лишь то, что Ясмина страдала из-за того, что младшего брата в семье любили больше чем ее. И еще она ходила в закрытую школу для девочек, где иногда воспитанниц взывали к дисциплине методом хлестания тонкими розгами по кистям рук. Ясмина показывала бледные следы на запястьях. Еще, им запрещалось держать при себе зеркальца. Помню, как ее красивый лаковый пенал с луноокими мультяшками на крышке зиял дырой в том месте, где в моем было зеркальце.
Совершать обычные детские прогулки на арабских улицах было небезопасно. И это не было фобиями родителей, мы, дети кожей ощущали любопытные и плотоядные взгляды арабов. Мама рассказывала истории, как женщины из Союза, только приехав и еще не утолив своего любопытства, ездили самостоятельно на экскурсии в другие города Алжира, в Сахару, знакомились с местными мужчинами и не возвращались оттуда. Они не понимали, что нельзя смотреть в глаза тем мужчинам. А может быть, понимали… Если женщина смотрит в глаза берберу, она все равно что подписывает соглашение о служении ему.

Годы прошли, арабский след в песке моей памяти мог бы выветрится, из-за тревожности, сопутствующей последние годы жизни там, но он постоянно проявляется при звуках плачуще-звенящей музыки, при открытии флакона Амуажа, купленного в магазине беспошлинной торговли или при виде загорелых темноглазых людей в развевающихся одеждах .

Так было и в тот раз, спустя 20 лет после детства. Арабские студенты в английском образовательном центре держались особняком. Их отличало беспристрастное фатальное отношение к учебному процессу, легкая не по осеннему сезону одежда - они похоже не понимали, что банальная куртка или пальто эффективнее трех надетых друг на друга футболок и толстовки с капюшоном.

Я не смотрела им в глаза. Но когда преподаватель разбил нас в группы, мне пришлось взаимодействовать с Калифой, самым худым и смышленым из них. Он будто проснулся от английской тактичной замкнутости, когда я стала расспрашивать его «о его стране» и упомянула, что я жила там. Ох, сколько фотографий мне было показано с золотого смартфона с гравированым изображением поджарого скакуна на обратной стороне! Смартфон со вздыбившимся скакуном напомнил мне тот самый низкий золотой столик с выгравированными узорами. На фотографиях были старшие члены семьи, маленькие дети, интерьеры дома с коврами и подушками, внедорожник цветом песка Сахары, и красавец верблюд, чья стоимость, с гордых слов Калифы, была выше стоимости внедорожника.

Мое предложение разделить задание по частям и выполнить свои участки самостоятельно, прежде чем их объединить, было встречено с подозрением - но он не стал спорить, выдав мне кредит доверия. Это было немного комично, ведь он был студент, а у меня за плечами больше десяти лет активной работы, в том числе командной. Еще более комичным было и то, что он всего лишь года на четыре старше моего сына, но тем не менее - безапелляционное лидерство было за ним.

То ли благодаря тоске по родине и появившейся возможности поговорить о ней, то ли контрастности с холодным отношением англичан к арабам, Калифа назначил себя моим опекуном - не больше не меньше. Перерывы между занятиями, короткий путь от школы до моего пансиона, Калифа рассказывал мне, что он уже живет тут почти год, за это время выучил язык и сменил три семьи, у которых снимал комнату и стол. Первая семья демонстративно готовила свинину, вторая включала громко музыку и пылесос в 6 утра по выходным и спасаться ему приходилось на футбольном школьном поле. Он рассказывал мне про свою семью, про то что он старший сын, отец его старый бербер, который родился в шатре, и раньше он разводил верблюдов, а теперь, когда на его земле нашли нефть, они вынуждены были переехать в город и оставить себе только двух верблюдов. Отец купил автосалон и сам продает машины, как когда-то верблюдов, он хоть и не граммотный, но это не мешает ему учить сыновей в Англии, а дочерям дарить золото. Что детство его прошло между городом и пустыней, что в пустыне есть оазисы и живет родня, у которой он проводил все свободное время от скучной школы. И что когда его отец уезжал на лечение в Индию, ему, старшему сыну, даже приходилось уезжать из Англии, прерывать учебу, что бы «смотреть» за бизнесом, семьей, а главное - за сестрами.

Зная, что я страдаю от отсутствия горячей еды, Калифа показал мне индийский ресторан, работавший вне традиционных английских часов - с утра и до вечера. Показал и ушел. Однажды, осмелев, он решил сесть рядом. Он ел рис руками, ловко формируя его и обмакивая в кари.

Любой женщине приятны знаки внимания, но наступает момент, когда его становится все больше и больше и ты понимаешь, что тебе это не нужно - более того, нужно все это прекращать. И когда я увидела, что Калифа, проводив меня до пансиона, не собирается уходить, а более того, собирается коротать под моим окном вечер, назавтра я решила поговорить с ним.
- Ты что, как ты могла подумать? Мне ничего не надо! Я куда хочу, туда и хожу, где хочу там и сижу. Я - бербер, туарег! А берберы ходят где хотят. А я и так знаю - что тебе ничего не нужно - ты совсем не смотришь мне в глаза и опускаешь голову - я не глупец…

Я не знаю что это было. По окончании учебы и приезду в Москву, я еще долго получала смссообщения с арабской вязью, с банальными «как дела?», фотографиями «его страны» и вела объяснения с домашними, подобными тому, что в начале этой истории…