Что Дж. Д. Сэлинджер понял о случайных встречах

Автор: Джо Фасслер

Когда я был в старшей школе, я отправил Сэлинджеру письмо, приложив к нему доллар с синими чернилами где-то 30-го года выпуска, который я получил в качестве сдачи за ужин. Дополнительное подношение, я надеялся, поможет мне выглядеть не по годам развитым, эксцентричным и щедрым, как его известные детские персонажи, и заставит мои слова выделиться из потока неотвеченных писем. Я очень хотел получить ответное письмо от Сэлинджера – что-нибудь, что подтвердит, что связь, которую я чувствовал по отношению к его работам, на самом деле такая глубокая и необычная, как я и подозревал. Я не был таким, как все его остальные поклонники. Я должен был заставить его это увидеть.

Почему некоторые книги заставляют нас хотеть узнать автора лично, отожествлять себя так глубоко с произведением, доступным широкой публике, и которое мы стараемся присвоить себе? В разговорах для этой серии писательница Э.М. Хоумс исследует свое отношение к Сэлинджеру – странные совпадения, которые связывали его работу и ее жизнь, ее краткое, разочаровывающее столкновение с автором в реальной жизни, и как она в конце концов отпустила его. Мы обсудили, как рассказ Сэлинджера Дорогой Эсме с любовью – и всякой мерзостью говорит об упущенных связях, напоминая нам, что даже короткая, поверхностная встреча может быть достаточной, чтобы поменять человека к лучшему. По мнению Хоумс, отношения, описанные в рассказе, являются хорошей моделью для отношений между писателем и читателем: чистое объединение, которое спасает без попыток схватиться за беспорядок ежедневной жизни.

Рассказ «Дорогой Эсме» стал вдохновением для «Национальной выставки птиц в клетках» (англ. The National Cage Bird Show), рассказа в новом сборнике Хоумс «Дни благоговения» (англ. Days of Awe). Как и в оригинале Сэлинджера, в рассказе есть контуженный солдат и встревоженный подросток, которые образуют маловероятную, мимолетную связь (в этот раз в онлайн чате). В своих 12 рассказах книга исследует уродливое наследство войны, беспокойство современного американского духа и пути, благодаря которым отчужденные люди сталкиваются в самых неожиданных местах.

Э.М. Хоумс – автор 12 книг, включая мемуары «Дочь любовницы» ( The Mistress's Daughter ) и роман Да будем мы прощены . Она получила стипендии от Фонда Джона Саймона Гуггенхайма и Национального фонда искусств, сейчас преподает писательское дело в Принстоне. Мы говорили по телефону.

Э.М. Хоумс: Почти столько, сколько я себя помню, я чувствовала глубокую связь с работами Сэлинджера. Оно началось с всеобъемлющего чувства потери в его книгах – кажется, что его персонажи пытаются заполнить пробел между невинностью и ужасным видом познания, тем, которое включает в себя осознание травмы и горя.

Туда же относится и его манера прерывать повествование, чтобы напрямую, неформально поговорить с читателем. Очень просто почувствовать: «О, он говорит со мной». Но помимо этого были в моей жизни жутковатые моменты резонанса с книгами Сэлинджера, которые заставили меня почувствовать особое родство с его работами.

У меня был старший брат, который умер до моего рождения. Невыраженная скорбь была ключевой частью моего детства. Я была потрясена, когда в подростковом возрасте наткнулась на ту часть Над пропастью во ржи , в которой Холден Копфилд говорит о своем мертвом брате и его бейсбольной перчатке. Странно, но пока я росла, мы тоже хранили бейсбольную перчатку брата. В какой-то момент, не понимая, как много она значит для меня и других членов семьи, мой папа отдал ее, потому что никто ей не пользовался. Это было очень практичное решение, которое меня убило. И было невозможно не чувствовать, что «Над пропастью во ржи» не обращен ко мне в то время, когда так много мелких деталей книги присутствовали в моей жизни.

Были и другие точки соприкосновения. Несколько лет назад странное событие случилось со мной и моей двоюродной сестрой, которой за 80 и которая страдает Альцгеймером. Ее семья жила в Париже и сбежала из Франции во время Второй мировой войны и Холокоста. Она сказала мне: «Я собираюсь кое-что тебе дать, и только ты поймешь, что это значит». Она дала мне маленькую коробочку, внутри которой было то, что я описала бы как сердце часов – там был только внутренний механизм. Ее отец продал наружный золотой корпус во время войны за еду или билеты.

Одной из причин, почему ее подарок нашел такой глубокий отклик в моей душе, является то, что тот же самый образ – разбитые часы – является центральным в одном из моих любимых рассказов Сэлинджера, «Дорогой Эсме с любовью – и всякой мерзостью». Часы в этом рассказе являются эмблемой того, о чем так часто говорит Сэлинджер в своих работах: попытка найти связь в мире, который и разочаровывает, и ломает. Он о замершем времени и о том, что потеряно, а также говорит о надежде Эсме, что ее друг по переписке вернулся с войны со способностью нормально функционировать. Очевидно, что сломанные часы – не совсем целые.

Главным персонажем рассказа является сержант армии во время Второй мировой войны, мужчина, который чувствует себя невероятно одиноким и изолированным. (В рассказе мы познакомимся с ним как с Сержантом Х.) Он и другие ребята его воинской части одиночки, которые проводят свое время за написанием длинных писем домой и говорят друг с другом только по необходимости. Рассказ оборачивается мольбой одинокого человека о человеческой связи, и напоминанием, что мы все связаны – что ты должен только суметь смотреть дальше своего носа.

Случайно он встречает Эсме, не по годам развитую 13-летнюю девочку, которая живет под пристальным взглядом гувернантки. Мы узнаем, что ее отца убили в Северной Африке, и предельно ясно, что она испытала много потерь и горя. И тем не менее, она отличается удивительной любознательностью. Это качество она разделяет со многими детскими персонажами Сэлинджера – грусть, совмещенная с сильным желанием лучше узнать мир. Я думаю, что это обуславливает интерес к Эсме со стороны и Сержанта X, и самого Сэлинджера, и нас с вами: она напоминает нам, что можно быть любопытным, и оптимистичным, и открытым, но в то же время и разочарованным, подавленным человеческой жестокостью. В конце концов, осознание этого помогает сержанту, когда он восстанавливается после травматического опыта войны. На Сэлинджера во время написания имел огромное влияние буддизм, и есть что-то буддистское в этом: упорство в том, что мы можем ужасно страдать и удивлять себя в то же время.

Есть что-то буддистское и в том, как эти персонажи пересекаются самым мимолетным образом, но при этом эта встреча имеет далеко идущие последствия. В той части рассказа, где речь идет о настоящем времени, у сержанта есть возможность посетить свадьбу Эсме в Лондоне, годы спустя. В конченом счете, он решает не ехать – и, таким образом, «Дорогой Эсме» является историей об упущенной связи. Х не нужно ехать на свадьбу Эсме. Им не нужно быть друзьями или занимать какое-то определенное место в жизни друг друга. Их единственная, короткая встреча – мы узнаем позже, что она длилась всего полчаса – каким-то образом содержит в себе связь на всю жизнь. Возможно, это символизм часов, которые Эсме посылает Сержанту Х в качестве «талисмана на удачу». В каком-то смысле часы обоих персонажей остановились в тот день в 1944 году. Этот момент странным образом существует вне времени, и они оба постоянно будут возвращаться к нему.

Я попыталась проработать эту идею в моем рассказе «Национальная выставка птиц в клетках», который является в своем роде данью уважению «Дорогой Эсме». Два главных героя моего рассказа, убитый горем солдат в части посередине пустыни и девочка из Верхнего Ист-Сайда в Манхеттене, случайно встречаются в чате любителей попугаев. Для меня это было интересно и душераздирающе, что они оба отправились в такое место, этот чат любителей попугайчиков. Этот рассказ о невинности, и природе, и той чистоте, что обеспечивает укрытие от того, что происходит в жизни. И несмотря на то, что один обезвреживает самодельные взрывные устройства на войне, а другая – девочка, пытающаяся вырасти в негостеприимном к ней мире, они оба имеют, что предложить друг другу. Так же как и в «Дорогой Эсме», эти персонажи имеют возможность встретиться лично, но они оттягивают это до конца. И тем не менее у тебя есть ощущение, что все нормально. Они оба были в неприятном моменте в жизни, когда у них не было ощущения причастности, и этот краткий момент связи помог улучшить ситуацию.

Похожая вещь происходит с литературой. В конце концов, нам редко удается встретиться со своими любимыми писателями. Как и персонажи моего рассказа – которые никогда не встречались, но почувствовали себя связанными с помощью слов, которыми они обменялись в чате – мы обычно общаемся с любимыми авторами только через ограниченные встречи с печатным словом. Но их слова все равно могут изменить нас. Этого более чем достаточно. Чье-то творчество – неважно, музыка ли, картины или рассказы – дает нам лучшее от своего создателя. Ты получаешь квинтэссенцию, чистейшую их форму. Ты получаешь хорошие вещи без странностей и сомнительных качеств, через которые нам приходится продираться, если мы действительно пытаемся узнать человека в полной мере.

Это напоминает мне о шутке между Сержантом Х и пятилетним братом Эсме:

— А что говорит одна стенка другой стенке?
Лицо его засветилось.
— Встретимся на углу! — выкрикнул он и опрометью бросился за дверь — видимо в диком возбуждении.

Наши жизни встречаются этими окольными, косвенными путями. Наша самая важная встреча часто происходит просто на каком-то углу. И это необязательно плохо.

Это урок, который я извлекла, однажды столкнувшись (фигурально выражаясь) с самим Сэлинджером.

Когда мне было 19 и я училась на втором курсе в колледже, я написала пьесу, вдохновением для которой послужил тот факт, что Марк Дэвид Чепмен достал «Над пропастью во ржи» после того, как застрелил Джона Леннона. Пьеса называлась «Звоните-отвечаем» (англ. The Call-In Hour) и была поставлена в виде радио-шоу со звонками слушателей. Звонит мужчина, который говорит, что он Холден Колфилд, и что он встретил Сэлинджера в поезде несколько лет назад, и что Сэлинджер украл подробности его жизни, чтобы написать книгу. Но он вырос и живет своей жизнью. Его сообщение слушателям было в том, что другим людям тоже надо сфокусироваться на своей жизни.

Меня всегда беспокоило то, как люди хватаются за эту книгу, очень специфический и личный путь, каким они присваивают ее себе. Я думаю, что они пошли намного дальше, чем этого от них хотел Сэлинджер. Он не хотел, чтобы она была знаковой в таком виде. Это несет слишком много ответственности. И я пыталась сказать: мы можем любить эту книгу без того, чтобы поклоняться писателю, и без поездок в Нью-Гэмпшир в попытках подружиться с ним, как это делали люди раньше. У нас уже есть «Над пропастью во ржи». Нам не надо цепляться за Сэлинджера.

Я была очень молода, когда написала эту пьесу, и я разослала ее по всей стране, как может сделать только ребенок. Она выиграла приз в конкурсе драматургии и была поставлена в одном из театров в Вашингтоне. Думаю, что именно тогда агент Сэлинджера узнал о ней – и сказал: «Эй, вы не можете это сделать. У вас нет разрешения на это». Это разрослось в очень интересный вопрос об авторском праве, потому что вопрос был: является ли Холден Колфилд публичной личностью? Я не использовала никаких материалов из жизни Сэлинджера или из работы Сэлинджера. Я не написала пьесу, чтобы спровоцировать таким образом Сэлинджера. По существу, я говорила: «Эй, отстаньте от него». Но это переросло в целую эпопею.

В конченом счете, я не хотела, чтобы пьеса стала прецедентом. Поэтому мы поменяли «Над пропастью во ржи» на вымышленную книгу под названием «Жизнь на дальнем поле» (англ. Life in the Outfield) и внесли еще несколько маленьких правок. Но к тому моменту об этом уже написала газета The Washington Post и несколько местных изданий, поэтому все знали, о чем была пьеса. Я была такой стеснительной в то время. Забавная деталь в стиле Сэлинджера, о которой никто не знает – я пропустила премьеру. Я была так поражена всей этой историей, что не могла заставить себя пойти. Мои родители пошли. Моя тетя прилетела из Чикаго. А я провела ночь, колеся по Вашингтону в красной Вольво моих родителей, просто нарезая круги по городу, просто потому что я не могла заставить себя пойти.

Люди часто говорят об одержимости Сэлинджера детством и невинностью, но я думаю, что это скорее о грусти и горе, которое сопутствует знанию. Будь то Холден Колфилд из «Пролетая над гнездом кукушки» или Сеймур из Хорошо ловится рыбка-бананка , всегда есть это ужасное чувство осознания, на какую жестокость способны люди. Это признание боли знания – будь то личная потеря или последствия войны, охватывающие несколько поколений. Но я думаю, что помимо этого есть и чувство чего-то вроде надежды, за неимением лучшего слова. Существует стремление к незапятнанной связи, которая может все искупить.

Большое значение в жизни имеет переход от ощущения разочарования к чему-то вроде любопытства или принятия. Это тяжелый шаг, потому что очень просто разочароваться – и не только в своих идолах. Как вести себя с этим разочарованием и превратить его во что-то другое? Я думаю, что это частично то, что происходит с Сэлинджером и его утерянными связями. Это напоминание, что нам не следует воспринимать всерьез другого человека, слишком высоко ценить его. Возьми то, что можешь, конечно. Но помни, что нет такого слова, или рассказа, или писателя, или человека, который может определить тебя, сказать тебе точно, что правильно, а что нет.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ