Работа жизни продолжается: перечитывая «Миссис Дэллоуэй» во время нескончаемой пандемии

Колин Дики находит более глубокий антиутопический смысл в классическом романе Вирджинии Вулф

Пандемия закончилась для большинства, но не для всех. Медицинские работники, ошеломленные и травмированные увиденным, все еще борются с поздними волнами заболевания и сталкиваются с общественным безразличием. Работники ресторанов, которые видели, как ряды их коллег редели, теперь имеют дело с покровителями, которые дают мало чаевых. Те, кто потеряли работу, дома, оказались в долгах, выпали из социума. Родители с детьми до пяти лет. Люди с ослабленной иммунной системой, которым противопоказаны вакцины. Страдающие от симптомов Covid-19 долгое время после выздоровления. Люди, чьи близкие умерли. Люди, которые умерли. Пандемия закончилась, но не для тех, кто что-то потерял — а это мы все.

И тем не менее, дело жизни продолжается — упорно, временами с неприличным упрямством. Мы еще даже не отдали дань мертвым, и тем не менее мы все еще сталкиваемся с вопросом, что мы должны живым. Есть дни рождения, которые нужно спланировать, приготовить квартальные отчеты, прочитать новые книги, заводить новых друзей. Наши лица все еще обращены к прошлому, пристально созерцая единственную катастрофу последних двух лет, обломки за обломками, все еще желая разбудить мертвых и восстановить разрушенное, даже когда шторм под названием Прогресс подталкивает нас в будущее.

Немногие книги отражают этот момент так, как это делает роман Вирджинии Вулф «Миссис Дэллоуэй» , посвященный вопросу о том, как можно продолжать двигаться дальше. Как можно устроить вечеринку после наводнения? Это вопрос, который в романе трактуется и риторически — как смеет кто-то устраивать вечеринку в такое время — так и буквально: как это возможно? Это роман о Англии времен перелома, неспособной преодолеть обломки войны, гриппа и предсмертную агонию собственной империи, где, тем не менее, живые продолжают свою работу, где, как отмечает персонаж Питер Уолш, «жизнь шла своим чередом».

При всей нашей любви к постапокалиптической литературе то, что предлагает «Миссис Дэллоуэй», является проблеском истинной «антиутопической» реальности, поскольку Вулф понимала, что антиутопическое будущее не будет выглядеть так, как «Голодные игры» или «Дорога» . Скорее, это будет повседневный, банальный мир «До», но теперь пронизанный мертвыми и их призраками — где все то же, что и раньше, но все изменилось, полностью изменилось.

«Война кончилась», — признается себе Кларисса на первых страницах книги, — «в общем, для всех; правда, миссис Фокскрофт вчера изводилась в посольстве из-за того, что тот милый мальчик убит и загородный дом теперь перейдет кузену; и леди Бексборо открывала базар, говорят, с телеграммой в руке о гибели Джона, ее любимца; но война кончилась; кончилась, слава Богу. Июнь». Война (как и эпидемия испанского гриппа, поразившая сердце Клариссы так же, как и сердце Вулф) одновременно закончилась и нет; она живет на обломках жизней, необратимо изменившихся — факт, к которому сама Кларисса, кажется, относится откровенно насмешливо.

Кларисса, как и многие из ее круга, не является приятной или благородной фигурой, и она часто не замечает своих привилегий. Когда я впервые попытался прочитать «Миссис Дэллоуэй» в колледже, я возненавидел ее и роман, решив, что он прославляет пошловатую и бездушно поверхностную сплетницу, которая подтверждает мелочность среднего класса. Я вернулся к Вулф шесть лет спустя в аспирантуре, сначала прочитав «Орландо» и «Волны» , и снова вернулся к «Дэллоуэй», но в этот раз — с трепетом.

Тогда меня спасла красота прозы Вулф, элегантная структура ее предложений, ее ритмы, в которых раскрываются целые абзацы. Ее манера повествования редко бывает афористичной; вместо этого она разворачивается на основе наблюдения или идеи, иногда медленно расцветая, иногда резко изгибаясь зигзагами, пересматривая и подрывая саму себя. К тому времени я был достаточно взрослым, чтобы понять сатирическое отношение Вулф к Клариссе, и пришел к выводу, что, несмотря на название романа, это была книга о Септимусе Смите — в равной степени, если не больше, чем о Клариссе.

Когда я перечитал роман осенью 2021 года, текст был таким же ярким, как и всегда, но теперь, когда я сам пережил событие, изменившее мир, я снова зациклился на этих персонажах, их ошибках и неудачах. После кризиса, когда огромное экономическое неравенство обнажилось угрожающе и без обиняков, культовая начальная строка романа казалась неприличной — кто из нас сейчас мог бы даже представить себе возможность платить слугам за покупку нам цветов, да так, что купить их самому могло быть расценено как какой-то великодушный поступок или жест самобытности?

Тем временем ее прежнее увлечение, Питер Уолш, только что вернулся из Индии — места, которое становится объектом праздного любопытства и отдаленной озабоченности в умах персонажей Вулф, противореча реальности жестокого колониального угнетения, имевшего место в то время. «Миссис Дэллоуэй» — это размышление о империи в момент ее конца, об упадочной и опустошенной культуре, которая уничтожила свои молодые поколения ради самодовольного комфорта своих старых. Из-за декадентской черствости, которая пронизывает почти всех персонажей, трудно сочувствовать каждому из них. Кларисса временами и жалкая, и отвратительная; Питер Уолш — инструмент колониализма, чья привилегированная жизнь привела его к фатальной нерешительности; Септимус Смит, в меньшей степени героический, чем обманутый; и даже его жена Реция — возможно, самая симпатичная героиня романа — была измотана, неспособна терпеливо пережить кризис психического здоровья своего мужа.

Вулф видела, что самомифологизация Англии разрушила последнюю. «Септимус в числе первых записался добровольцем», — говорит нам рассказчик. «Он отправился во Францию защищать Англию, сводимую почти безраздельно к Шекспиру и бредущей в зеленом платье по бульвару мисс Изабел Поул». Мерв Эмре в своей новой «Аннотированной "Миссис Дэллоуэй"» цитирует критика Алекса Звердлинга, который утверждает, что

Вулф дает нам картину класса, невосприимчивого к изменениям в обществе, которое отчаянно нуждается или требует их, класса, который поклоняется традициям и устоявшемуся порядку, но не может приспособиться к новому и беспокойному.

Эти слова в равной степени можно отнести ко многим американцам верхушки среднего и высшего классов в 2021 году, которые бесконечно кричат о неудобствах, вызванных пандемией Covid-19, и мало интересуются сотнями тысяч подвергшихся опасности и умерших в рамках системы, которая продвигалась вперед, не обращая внимания на все изменения вокруг.

Таким образом, вечеринка Клариссы временами кажется неприятной, даже непристойной, потому что она происходит на волне стольких страданий и связана с ухудшением состояния Септимуса Смита и его смертью. Когда я читая роман сейчас, после нашей собственной катастрофы, он временами казался мне подтверждением безнадежности Септимуса Смита и подтверждением сожалений Клариссы и Питера — людей, которые зря потратили свои жизни, не имея ничего, чем можно было бы похвастаться. Торжественное заявление Клариссы о жизни после самоубийства Септимуса («Тот молодой человек покончил с собой; но она не жалеет его; часы бьют — раз, два, три, — а она не жалеет его, хотя все продолжается») казалось мне безнадежно эгоистичным.

Во всяком случае, сейчас она напоминает мне принца Просперо из «Маски Красной смерти» Эдгара Аллана По, персонажа, сосредоточенного на безрассудной и обреченной попытке изолировать свой класс от безудержных страданий. Как и вечеринка Просперо, мероприятие Клариссы теперь кажется мне гротескной привилегией после ужасного бедствия, в котором привилегированные, кажется, думают, что могут оградить себя от смерти и отчаяния своими нарядами. И в обоих случаях результат почти одинаков: смерть все равно наступает. «И зачем понадобилось этим Брэдшоу говорить о смерти у нее на приеме?» — восклицает Кларисса про себя, возмущенно изумившись, узнав о смерти Септимуса Смита.

Но манера Вулф — не то же самое, что и мрачная ирония По; Эмре цитирует раннюю дневниковую запись, в которой Вулф объясняет: «Я хочу показать жизнь и смерть, здравомыслие и безумие; я хочу критически показать социальную систему, как она работает, к тому же в напряженный момент». В эпоху, когда «привлекательность» стала стандартным требованием к главному герою романа, читать «Дэллоуэй» довольно необычно и освежающе — конечно, Кларисса малопривлекательна, конечно, она открыта для критики. Но Вулф тут не останавливается на достигнутом: от отвратительной зануды, которой она была в первом романе Вулф «По морю прочь» , в «Миссис Дэллоуэй» Клариссу отличает способность Вулф проникнуть в глубины памяти и выявить целого человека, ее недостатки и все такое. Гениальность романа в том, что он начинается с такой героини, которую трудно уважать или о которой трудно переживать, и тем не менее мы упорно погружаемся в ее внутреннюю жизнь.

В ее внутреннем мире проявляется любовь к поверхностям, к тактильным и чувственным удовольствиям мира. Кларисса, как и другие персонажи романа, живет в мире вещей, она сияет и находит отклик в этом в мире после войны и пандемии. Эти цветы из вступительной строки романа возникают как цепочка сенсорных ассоциаций и спусковой крючок для воспоминаний, поскольку сознание Клариссы движется назад и вперед во времени, когда ее глаза бегают по витрине со срезанными цветами, а предложения романа представляют собой каскад образов и воспоминаний, которые нельзя разобрать на отдельные составляющие или резюмировать:

Тут были: шпорник, душистый горошек, сирень и гвоздики, бездна гвоздик. Были розы; были ирисы. Ох — и она вдыхала земляной, сладкий запах сада, разговаривая с мисс Пим, которая была ей обязана и считала доброй, и она правда была к ней когда-то добра, очень добра, но было заметно, как она в этом году постарела, когда она кивала ирисам, розам, сирени и, прикрыв глаза, впитывала после грохота улицы особенно сказочный запах, изумительную прохладу. И как свежо, когда она снова открыла глаза, глянули на нее розы, будто кружевное белье принесли из прачечной на плетеных поддонах; а как строги и темны гвоздики и как прямо держат головки, а душистый горошек тронут лиловостью, снежностью, бледностью, будто уже вечер, и девочки в кисее вышли срывать душистый горошек, и розы на исходе пышного летнего дня с густо-синим, почти чернеющим небом, с гвоздикой, шпорником, арумом; и будто уже седьмой час, и каждый цветок — сирень, гвоздика, ирисы, розы — сверкает белым, лиловым, оранжевым, огненным и горит отдельным огнем, нежным, четким, на отуманенных клумбах; и какие милые бабочки кружили над вишневым пирогом и сонным уже первоцветом!

Когда мы проходим через все это, а именно через простой, поверхностный мир, легкие тактильные удовольствия возвращают нас в мир живых. Как понимает Питер Уолш, это не просто «грубая красота — для глаз», а нечто большее: «светились окна, и оттуда неслись фортепьянные ноты и взвой граммофона; и там пряталась радость, и то и дело она обнаруживалась, когда в незавешенном окне, в отворенном окне взгляд различал застолье, кружение пар, увлеченных беседой мужчин и женщин, а служанки рассеянно поглядывали с подоконников (своеобразный их знак, что все дела переделаны), и сушились на планках чулки, и кое-где были кактусы и попугаи. Загадочная, восхитительная бесценная жизнь».

Живя в этом новом мире, Питер и Кларисса весь день приближаются к вечеру и вечеринке, и они сами — часть этого мира ярких и хрупких поверхностей; ибо что еще есть вечеринка, как не блеск ярких предметов и охватывающие нас чувственные удовольствия? И именно в такие моменты, предполагает Вулф, мы можем почерпнуть что-то новое, некое ощущение возможного будущего.

Именно в этом гений Клариссы. Несмотря на все ее недостатки, все, кажется, сходятся во мнении, что Кларисса способна оживить вечеринку: «Единственный дар ее — чувствовать, почти угадывать людей, думала она, идя дальше. Оставьте ее с кем-нибудь в комнате, и она сразу выгнет спину, как кошка; или она замурлычет». Вулф ненавидела семейную жизнь, которую от нее ожидали, викторианский идеал «ангела в доме», которого она намеревалась «убить» в своей жизни и работе. И все же она смогла разглядеть тонкое искусство тех женщин, которые действительно брали на себя такие роли. Она использовала свою мать в качестве модели для миссис Рэмзи в романе «На маяк» , которая, как и Кларисса Дэллоуэй, обладала исключительным талантом объединять людей и успешно провести званый обед.

Вулф хотела показать не только внутренний мир своих персонажей, но и то, как поверхностный мир — кажущийся несущественным, даже банальным — может отражать эти глубины: «Всякий раз, когда устраивала прием, она вот так ощущала себя не собою, и все были тоже в каком-то смысле ненастоящие; зато в каком-то — даже более настоящие, чем всегда. Отчасти это, наверное, из-за одежды, отчасти из-за того, что они оторвались от повседневности, отчасти играет роль общий фон; и можно говорить вещи, какие не скажешь в других обстоятельствах, вещи, которые трудно выговорить: можно затронуть глубины». Таким образом, ту же глубину можно было найти в речи в парламенте или в стихотворении Теннисона так же легко, как и в этой глупой с виду женщине, устраивающей вечеринку.

Питер Уолш также понимает: «Да, душа человеческая, думал он, наше «я»; прячется словно рыба в пучине морской, снует там во мгле, огибая гигантские водоросли, промчится по солнечной высветленной полосе — и снова во тьму — пустую, густую, холодную; а то вдруг взметнется вверх, разрезвится на прохваченных ветром волнах; просто необходимость какая-то встрепенуться, встряхнуться, зажечься — поболтать, поболтать». «Миссис Дэллоуэй» показывает опыт в виде ленты Мебиуса, в котором внутренний опыт и внешний мир — это не просто две стороны, а фактически одно и то же.

Мы через многое прошли, слишком многое видели, слишком много страдали, все еще слишком неопытны и изранены. Искушение состоит в том, чтобы слишком долго оставаться там, глубоко в этих ранах, но мы — не просто наши раны и не только наша травма. Мы — это также наши стремления, желания и сожаления, и мы принимаем определенные формы, потому что мы надеемся каким бы то ни было способом удержать будущее и реализовать его. В каждом обмене, каждом, казалось бы, поверхностном взаимодействии заключается потенциал всего мира, всей жизни.

И смерть тоже. На что указывает реакция Клариссы на известие о самоубийстве — на сочувствие или безразличие? Заметки Эмре к «Аннотированной "Миссис Дэллоуэй"» показывают, что критики смогли увидеть и то, и другое. Французский философ Поль Рикер — один из тех, кто видит в ее ответе сочувствие и оправдание: «Смерть Септимуса, понятая и в каком-то смысле разделенная, сообщает инстинктивной любви Клариссы к жизни тональность вызова и решимости». Джулия Бриггс, которая изучает Вулф, вместо этого видит бездушное безразличие: по ее словам, Кларисса принимает «его смерть как жертву, которая позволяет вечеринке продолжаться — как если бы миллионы смертей на войне служили только для того, чтобы гарантировать продолжение ее образа жизни». Я сам, прочитав «Миссис Дэллоуэй» несколько десятков раз, каждый раз в разный момент своей жизни, нашел место для обоих толкований; временами я вижу в Клариссе только поверхностную светскую даму, а временами ее вера в энергию жизни искупает смерть Септимуса Смита.

Когда я был моложе, наверное, было достаточно легко остановиться на одном толковании. Теперь я менее в этом уверен. Сейчас, в этом новом и полностью изменившемся мире, я нахожу, что когда Вулф задает вопрос: «Как устроить вечеринку после конца света?», она задает его не буквально и не риторически, а сразу с обоими интонациями. Невозможно делать подобные вещи так, чтобы не казаться бездушными и равнодушными, и тем не менее, мы все равно должны найти способ делать их. Существовать после трагедии — значит нести на себе вину выжившего и быть неспособным избавиться от призраков тех, кого мы потеряли. Тем не менее, это также значит мечтать — и требовать для нас какого-то будущего.

В первом романе Вулф «По морю прочь» Кларисса Дэллоуэй говорит Рэчел Винрэс: «Я всегда думала, что главное — это жить, а не умереть». Мне кажется, что жизнь и смерть важны в равной мере, а также сохранение памяти о мертвых даже когда мы продолжаем жить, и поиск жизни в ее самых неожиданных местах.

«Миссис Дэллоуэй» читают не потому, что Кларисса — приятная главная героиня. Роман Вулф нельзя читать как руководство по жизни. «Миссис Дэллоуэй» читают, потому что роман задает вопросы, на которые невозможно дать окончательный ответ, вопросы, которые тем более актуальны, потому что на них никогда не будет простых ответов. Именно поэтому, а также потому, что роман напоминает о том, что даже на ярких и банальных поверхностях мира — в суете города, в цветочной лавке, на светской вечеринке — есть ключи к тайному пульсу мира, бьющему под нами и повсюду вокруг нас, всегда влекущего нас вперед к тому, что может произойти дальше.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ