Цитаты из книг — Вячеслав Курицын

Миллионы людей десятилетиями живут, не в состоянии выговориться, никто ими толком не интересуется - ни близкие, такие же замордованные бытом, ни сослуживцы, замордованные бытом и близкими. А товарищ милиционер всё неторопливо выслушает, сыграет роль психиатра, интервьюера...

... на тахте полно разноцветных женских вещей. Ночная кружевная рубаха, в частности. В Москве такую называют комбинацией, в Свердловске комбинашкой, в деревнях доводилось слышать "комбине".

Ей жилось на белом свете ничуть не легче, чем Покровскому, а во многих отношениях и значительно тяжелее. Но в цинизм она при этом впадать не спешила.

Дежурный офицер невинно спросил: — Правда, что Петровка самбистов старушками переодевает маньяка приманивать? А как приманивают?

А вчера занесло к Гурьеву двух юных студентов из Строгановского училища, и Гурьев решил проверить, умеют ли они рисовать. Сначала думали разместить на подиуме голую фемину, но присутствовавшие дамы не выказали настроя

Лауреат аж Государственной премии скульптор Гурьев получил гонорар за советского интеллигента в очках и с циркулем, которого забабахал во дворе какого-то НИИ. К скульптору потянулись друзья-товарищи, ему волей-неволей пришлось уйти в многодневный запой.

— Ты представителя органов при исполнении запер… мать твою! — При исполнении? Что же он исполнял? Полонез Огинского?

Взорам стражей правопорядка открылась типичная мастерская художника-халтурщика из журнала «Крокодил». Через огромное скошенное окно лилось мягкое вечернее солнце, безжалостно высвечивало нравы и быт. Тут и там стояли и висели обрубки и болванки доярок, трактористов и сталелитейщиков.

— Надо же, — Рая Абаулина сначала состроила изумленное лицо, но тут же сказала: — А что такого вообще-то. У нас половина сидела, половина сажала. Не поймешь часто, кто правый, кто виноватый. Расскажете, когда узнаете, за что?

И платье кримпленовое великолепное, со сложным абстрактным узором, фиолетовое, лиловое, лимонное, в Дом кино не стыдно, а сверху чудовищным диссонансом — пушистая розовая кофточка.

Посетила другого человека, у которого аллергия на людей. Выходить иногда приходится на улицу, и это для него дикий стресс — даже от вида двуногих (только так людей называет) дурно, а если кто попытается заговорить, то просто караул. Прибегает обратно, наполняет ванну водой, сидит в ней неделю — отходит.

— Мишу Фридмана из подвала! Все в порядке, отправили его домой целым и невредимым. Звоню, чтобы ты не беспокоился! — Я и не беспокоился. Не стал добавлять, что пребывание Фридмана в некоем подвале в целом для него новость. Про медаль «За освобождение Фридмана» шутка еще позже в голову пришла.

Доехала из Волгограда информация о пуговицах. Шлепают эти пуговицы на тамошней фабрике на все фасоны («на все три», уточнил Жунев) мужских рубашек.

У Насти Кох туфли на низком каблуке, откровенно старомодного вида («Как у Крупской», почему-то подумалось Покровскому, хотя знать он не знал, что за туфли носила Крупская, может босиком все время ходила в знак солидарности с пролетариатом) и на шнурках.

У клумбочки, которую уже который год грозились заменить монументальной пропагандой, столкнулся с тем из парткома, которого про себя давно называл вслед за Жуневым неприличным словом с добавлением «из парткома».

Две золотые цепочки на шее или даже три. Грудь не чрезмерная, но крупная, сочная, того и гляди выпрыгнет, лифчик тесноватый.

— Разные есть люди, которые ночами не спят, — туманно ответил Панасенко. — Бандюганы, дружки твои, ходят высматривают, с кого котлы снять, вот и все, сука, каналы, — сказал Жунев.

Он слышал, что на том пруду сто с лишним лет назад пламенные революционеры казнили предателя с запоминающимся фио Иван Иванович Иванов, но вслух не сказал, не был уверен в подробностях.