Цитаты из книг — Дмитрий Сиротин

Колдунья Седа и растрёпана эта старуха С улыбкой зловещей от уха до уха. Бормочет, топочет, ругается скверно. В кастрюли бурлят... мухоморы, наверно! Дрожа, я спросила у папы: "Колдунья?!" Он грустно ответил: "Вахтер. Тетя Дуня"...

Мама любит повторять фразу из фильма: «Счастье - это когда тебя понимают». А я думаю, нет: счастье - это когда тебе грустно и прекрасно одновременно.

...когда ты одинокий и никого у тебя нет совсем, очень важно про кого-то думать. Даже, может, он про тебя и не думает совсем, это не главное. Главное - что ты думаешь. И это тебе помогает.

Раньше Люба думала, что Бог выглядит как Толстой, а потом поумнела. Но Бог наверняка может так же смотреть и приговаривать: «Выпустил бы я тебя, Люба, как муху из кулака. Прямо сейчас. Полетишь ли?» (А. Зайцева «Стынь и ветер»)

Дедушки наши, поваленные деревья, лежите вы, но не сдаетесь, всё тянете изуродованные руки и души вверх, к солнцу, к жизни... И я не сдамся никогда. Что бы ни случилось. "Дерево у забора" Дмитрий Сиротин

Мир книг внезапно раскрылся передо мной как тридевятое королевство, и я не колеблясь шагнул в него с полным доверием, недоумевая, как жить за его чертогами. Денег у меня было мало, как и места в комнате, но я мечтал собрать свою библиотеку и уверенно двигался по этому пути.

...счастье - это когда что-то щемящее-щемящее. Как мамина колыбельная в далёком детстве. Как силуэты танцующих сквозь гирлянды новогодних огней. Как река и маленькие домики на том берегу.

Мама мне как-то говорила, еще раньше: если кто тебе неприятен — представляй, что убираешь его в стеклянную банку. И крышкой закрываешь плотно. Я представлял, и правда помогало иногда. Вот так же и в земле их можно представлять, давно мертвыми. Если в банку они вряд ли попадут, то уж в землю-то по-любому… И легче, и…

По крайней мере, у таких, как мы, творческих натур, всегда так. Что ничего не забываем и с каждым днем все больней. И всю жизнь потом вспоминаем и мучаемся виной и жалостью. И надо, надо научиться все это забывать. Самим. Раз не прилетят из будущего и не помогут. Убирать, стирать из памяти события из прошлого. Чтоб не…

Знаешь, папа… Дети растут — и всю жизнь собирают эти нитки. Нитки, которые папы выбивают ногами из рук мам. Пытаются скрутить их как-то и вернуть в руки мамам, чтобы те вязали дальше под мягким светом лампы, чтобы все было тихо и спокойно опять… И я собираю нитки, которые ты разбросал. Ты ничего не выбивал ногами, мама…

Знаешь, не мое дело, конечно… Но вот я думаю. Ты обижен на маму, она говорила. Наверное, есть за что. Но — при чем тут я, папа? У вас с ней не сложилось, это бывает, но — почему не сложилось у нас с тобой? Разве так должно быть?

И вот, понимаешь, я думаю: будет у меня когда-нибудь сын. И ему надо будет со мной на мужские темы поговорить, посоветоваться. А что я ему скажу, если сам ничего не знаю? Так и получается: ты не только от меня ушел, но и от своего внука будущего.

И про нитки вспомнил, которые ее папа, дедушка мой, пьяный ногой выбил, а мама с бабушкой все плакали и собирали их по полу, а он все смеялся… Как же надо не любить своего ребенка, чтобы так поступать. Да плевать, как ребенок живет, и с кем, и какой он веры, и вообще — он же твой главный человек, часть тебя. Твое…

— Все зло — от баб! — бубнил Виталий Прокопьич, внимательно глядя мне в зрачки, растягивая мне веки пальцами. — Нечего с ними вообще связываться! А то все лечение насмарку! Вот у меня бывшая жена. То не так, это не так ей. То, мол, из окна выкинусь! И ведь выкидывалась сколько раз! И хоть бы что ей, собаке. Конечно,…

И мы пускали по ней корабли из листов старой тетради «Журнал учета работы воспитателя», которую мне мама подарила. И смотрели, чей корабль первым уткнется в берег — в кучу грязного снега. И, в какую бы сторону мы их ни запускали, корабли все время утыкались в этот снег. И я думал тогда что-то вроде: наши корабли — это…

Тут ничего мало-маль- ски острого нельзя. Ни ручек, ни вилок (мы в столовой даже макароны ложками едим), ни зубочисток… Мама мне как-то зубочистки принесла, так не разрешили. Книгу Лермонтова, значит, разрешили, где все такое мрачное и вообще, а несчастные зубочистки — ни в коем случае. Обидно. И в зубах неудобно ковырять.

Знаете, когда ты одинокий и никого у тебя нет совсем, очень важно про кого-то думать. Даже, может, он про тебя и не думает совсем, это не главное. Главное — что ты думаешь. И это тебе помогает.

Ну, трудовик и кричит опять, что у меня руки из задницы, и какой я мужик вообще, и что со мной дальше будет… А что со мной будет? Вот, пока психиатрическая, а там посмотрим.

Вот Леня Гапликов, ведущий, и разозлился тогда: — Да что же из тебя каждое слово клещами прихо- дится вытягивать! А еще поэт! А где сказано, что поэт обязательно должен болтать как попугай? Я вот думаю, наоборот. Поэты все молчаливые были. Как я. Пушкин молчал. И Блок молчал. И Есенин. Ну, Есенин, может, и болтал, но…