Цитаты из книг — Саймон Шама

Велика ли сила искусства? Способно ли оно заставить человека отказаться, например, от пищи, как это делают любовь, скорбь или страх?

И даже когда Ван Гог купает нас в прелести и изяществе, как в своих парижских работах, следы его кисти намеренно грубы – свиная щетина оставляет на холсте жирные мазки, картина ворчит и покрывается потом, становясь автобиографией и исповедью, заставляя нас отойти с дороги.

В Амстердам ехали за русскими мехами, итальянским шелком, английской шерстью, французским вином, шведской медной рудой и немецкими пушками.

Любимый прием художника – игра с раздвинутыми рамками картины, в которой участвуют он сам, фигуры на холсте и мы, зрители. В этой игре для Караваджо заключалась суть искусства.

Караваджо, восходящая звезда искусства, крутой парень и позер, очень часто пристально рассматривал самого себя.

Придворная жизнь неизменно зиждется на максиме, согласно которой принцы - земные боги, однако один лишь Рубенс умел превратить физически непривлекательных представителей европейских династий, низкорослых, беззубых и расплывшихся, в Аполлонов и Диан. На его полотнах совершенно незначительная схватка представала эпической…

Бернини требовал от помощников все, что они могли дать, – их силы, технические знания, ремесленные навыки; у одного из них он позаимствовал и жену.

Сила искусства — в его способности удивлять и тревожить. Даже если произведение искусства кажется подражающим жизни, оно не столько дублирует знакомый вам мир, сколько заменяет его собственной реальностью. Задача искусства, помимо снабжения человечества красотой, — уничтожение банального: сначала сетчатка глаза…

Только совершенно новый визуальный язык сильных чувств, считал Ротко, в состоянии вывести нас из морального ступора. И он решил подвергнуть себя – и весь Нью-Йорк – своеобразному испытанию.

И арена для боя быков стала у Пикассо тем, чем она была для Гойи, – способом вновь подключиться к испанской памяти.

Картины, написанные Давидом в 1795 году, свидетельствуют, каждая по-своему, о том, что он внезапно признал приоритет человеческих чувств над политическими соображениями, живописи над идеологией, семейных уз над общественным долгом.

Пикассо понимал это все и сам, без Бергамина. Он знал, что сумел совершить почти невозможное – создать вызывающе современное полотно, способное приблизить зрителя к извечной трагедии; кубистское нагромождение и одновременно классический монумент, где воющие от горя женщины обрамляют пирамиду смерти. Перед нами всего лишь…

В 1885 году Винсент Ван Гог, который в детстве любил разгуливать, полузакрыв глаза и так смотря на мир, застыл в Рейксмюзеуме перед этой картиной, зачарованный ее колдовской, гипнотической властью. «Я отдал бы десять лет жизни, ̶ сказал он своему другу Керссемакерсу, вместе с которым пришел в музей, ̶ только бы мне…

Когда мятежники приказали Бара отдать им лошадей, он крикнул в ответ: "Хрена вам, а не лошадей, долбаные ублюдки!" - но Робеспьер с Давидом отредактировали это высказывание, перефразировав его как "Да здравствует Республика!".

«Герника» всегда была больше чем Искусство, ее не ограничить музейными стенами. Это одно из тех редких произведений, которые входят в плоть и кровь общей, элементарной культуры.

Художник наладил серийное производство голубей и нравоучительных фресок на тему войны и мира. Крайней точкой морального падения стал портрет великого советского героя Сталина – образец отвратительного заискивания. Пикассо стал лицом тирании.

По мере того как Пикассо все более подчинял свои действия политике, его искусство все послушнее шагало в ногу с советской пропагандой, становясь еще более банальным и безликим, чем-то вроде визуального эквивалента речи на партийном съезде.

В октябре 1944 года Пикассо с гордостью заявил о своем вступлении в коммунистическую партию... Именно в этот момент Пикассо заговорил об искусстве как об «оружии наступления и обороны, направленном против врага».